Статьи и публикации [Pagez.ru]



Начало: Статьи и публикации

С. Мурзинский
Были ли "евразийцы" православными?

Новомодное движение "евразийства" приобретает в современной российской политической жизни все большую популярность.

Идеолог и лидер современных "евразийцев" Александр Гельевич Дугин изо всех сил пытается показать, что он является продолжателем дела классических евразийцев, чья деятельность относится к 20-30 годам русской эмиграции XX столетия.

Однако некоторые существенные стороны мировоззрения Дугина, а главное - его интерпретация в этом русле идей классических евразийцев все же не позволяют рассматривать Александра Гельевича как прямого наследника оных, И главный, на мой взгляд, камень преткновения здесь - вопрос религиозный.

Общеизвестны увлечения А.Г. Дугина восточным мистицизмом: исламом, буддизмом и даже шаманством. Все это он пытается как-то увязать с Православием, особенно же - со старообрядчеством. И вот, исповедуя такую "религиозную солянку", он стремится приписать ее и старым "евразийцам".

Да, в свое время идея "третьего, евразийского пути", едва успев родиться в 1920 году, быстро приобрела широкую и, во многом, скандальную известность, по крайней мере в среде русской эмиграции. В немалой степени эта скандальность обусловлена чрезвычайно оригинальным подходом в политике-идеологическом и философском конструировании - поиске "третьего пути" (tertium datur).

Вот как об этом говорит Александр Дугин: "Ни это, ни иное, tertium datur - вот общая формула евразийского метода. Отсюда вытекает их отношение к большинству важнейших вопросов. В политике это означало "ни за белых, ни за красных", или "ни за царизм, ни за большевизм". В религии - "ни петербургское синодальное официозное православие, ни марксистский атеизм". В экономике - "ни социализм, ни капитализм". В философии - "ни абстрактный идеализм, ни грубый материализм". И так далее.

Повсюду и во всех вопросах все то же заветное евразийское tertium datur.

Итак, по Дугину получается, что все они, "евразийцы", называли себя православными, но "их явно не удовлетворяло казенное петербургское вероисповедание, почти чиновничий морализм клира и аллегорическая интерпретация таинств, бытовавших в Церкви.

Они, утверждает Александр Дугин, искали "основ и глубин", стремились к новой (или, наоборот, древнейшей, изначальной) религиозности, "бытовому исповедничеству", что "могло бы распространить религиозный опыт на всю полноту космической Среды". Поэтому у "евразийцев" якобы важный акцент делается на идее "стихий", "космических элементов".

"Мир, природу, историю, общество, - пишет Дугин, - все это они понимали как грани латентной Божественности, как аспекты световой теофании, тотально и повсеместно связывающей низшее с высшим, имманентное с трансцендентным, посюстороннее с потусторонним".

Безусловно, для "евразийцев" был неприемлем классический дуализм романской теологии - идея о "двух Градах", ставшая основой романо-германской религиозности и государственности. Напротив, как нельзя близок и внятен был им допетровский "глубинно-русско-православный", а ранее византийский идеал "Православного Царства", в котором высшие и низшие слиты воедино в общей социально-религиозной литургии, "общем делании" "святого народа" (ieros laos), аристократической элиты, монарха-василевса, государя-предстоятеля и "созерцательного, мистического, исихастского Православия - афонского, святоотеческого, светового".

"Такая особая религиозность, в которой вновь, как и повсюду у евразийцев, явно обнаруживается та же логика - "не мир сей, не мир иной, но нечто третье", - резко контрастировала с общими настроениями в Церкви, особенно в эмигрантских кругах, где нормой был крайне замкнутый, угрюмый антисоветский консервативный настрой. "Евразийцы" же, отправляясь от своего идеала, напротив, значительно расширяли тему религиозности, положительно относясь не только к Православию, но и к иным вероисповеданиям - исламу, буддизму, индуизму и т.д." - считает А. Дугин.

Дугинская трактовка мистического миросозерцания "евразийцев", однако, при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики. Отношение к Православию, похоже, было неоднозначным у "евразийцев". В самом деле, если просмотреть монографии, статьи и программные документы деятелей движения 20-30-х годов, то станет очевидно, что "евразийцы" пытались удержаться на позициях Православия, хотя и не всегда успешно: "Мы чувствуем, что тайна вдохновения эпохи нашей раскрывается не только в безбрежном разливе мистических ощущений, но в строгих формах церковной жизни", - писал один из основателей евразийства князь Николай Трубецкой в предисловии к сборнику "Исход к Востоку", вышедшему в 1921 году и явившемуся камнем в основании доктрины евразийства.

Князь Трубецкой считал истинным выражением Православия русское старообрядчество, Древле-Православную Церковь.

Петр Николаевич Савицкий, признанный идеологом и политическим вождем движения евразийства, в своем труде "Континент Евразия" писал следующее: "Историю России, поскольку мы берем эту историю в ее подлинном существе, надо понимать как историю рождения, становления и развития Православной Церкви (Русской - авт.), которая и есть симфонически-личное бытие евразийско-русской культуры и высшая форма ее бытия".

Хотя справедливости ради нужно отметить, что мистические настроения, подобные описанным Дугиным, как раз в большей степени характерны для Савицкого, что видно из той же работы "Континент Евразия": "Многие ли из русских всецело чужды печати восточного духа, его мистики, его любви к созерцанию, его созерцательной лени? В русских простонародных массах заметно некоторое симпатическое влечение к простонародным массам Востока, и в органическом братании с кочевником или парием Азии Россия поистине является православно-мусульманской, православно-буддистской.

В той же перспективе "евразийцы" рассматривали и большевизм: он представлялся им глубоко религиозным, духовным, народным, мистическим и национальным импульсом, облекшимся в искаженные формы заимствованного с Запада материалистически-экономического учения.

В конечном счете часть левых "евразийцев" выдвинула совсем уже парадоксальную формулу: "Необходим синтез между Православием и марксистским атеизмом!" До окончательного логического вывода этот тезис довел представитель родственного "евразийцам" направления, вначале сам привыкавший к евразийству - национал-большевик Николай Устрялов. Но даже такой парадокс, отвергнутый, впрочем, более умеренным (пражским) крылом, вполне вписывался в логику "евразийской ревизии", поиска "третьего пути".

В чем же главнейшее заблуждение "евразийцев" в их религиозном мировоззрении? Вот как писал об этом Георгий Васильевич Флоровский, сам некогда стоявший у истоков этого движения, но на рубеже 20-30-х годов резко порвавший с евразийством:

"Евразийцы признают, конечно, что "зло действительно сильно в мире". Но смутно и наивно представляют они себе и другие пути и приемы борьбы со злом. Они как бы мечтают о самоукрощении мятежной стихии чрез организующую властную волю ею же рожденных и ее воплощающих "сильных" людей... Они забывают об" упрямой инерции зла, всосавшегося в самую духовную конституцию народа, забывают о вошедшем в кровь и дух нигилизме, безбожии и богоборчестве.

Замысел духовного преодоления русской смуты выдохся и измельчал в евразийстве... Духовное преодоление смуты не может ограничиваться эмоциональным оценочным разбором и судом. Оно... должно быть радостным покаянием, бодрым подвигом национального преображения. Это преображение уже совершается - об этом благодатном возрождении русской души свидетельствует мученическая история Русской церкви, гонимой и скитающейся, но торжествующей в духе и силе Илии. И вот, подлинную творимую Россию евразийцы увидели не там, где есть она, не в твердыне православного духа, а у "воров". Всю жуткую и трагическую проблематику религиозно-культурного перерождения и преображения евразийцы по старой интеллигентской манере свели на задачу создания нового направления, новой партии, единой и единственной..." Далее, Г. Флоровский, критикуя тезис евразийства о том, что "не будучи сознательно упорным отречением от православия и горделивым пребыванием в своем одиночестве, язычество (под которым "евразийцы" понимают и ислам, и буддизм) скорее и легче поддастся призывам Православия, чем западно-христианский мир, и не относится к Православию с такою же враждебностью", приводит примеры русских православных миссионеров (свт. Иннокентия Иркутского, митр. Иннокентия Московского, Нила, архиепископа Ярославского, архим. Макария Глухарева, архиеп. Иркутского Вениамина, Казанского архиепископа Владимира, приснопамятного святителя Японского Николая). "Все они, - пишет Флоровский, - пламенели духом чистого апостольства. И сталкивались с упорным противлением неверующего во Христа мира. Надо вспомнить их опыт. И тогда рухнет до основания евразийская декламация о язычестве, как не очень стойком "смутном и начальном опознании истины", декламация о том, что если "языческий мир свободно устремится к саморазвитию, свободное его саморазвитие будет его развитием к православию и приведет к созданию специфических его форм". Евразийцы чересчур "ценят своеобразие и будущее" евразийского "потенциально-православного" мира и во имя этого своеобразия готовы загородить уста благовестникам истины, в расчете на саморазвитие "наивного язычества... В русской исторической действительности даже недавнего прошлого именно татаро-мусульманская и монголо-ламайская стихии оказывали дурное противление духу Святой Руси - не русификации, но духу Православия и церковности..." Одним словом, "в евразийской "феноменологии" русской современности для Церкви места нет. Вместо этого евразийцы рассуждают о русском "мистическом рационализме", о религиозных инстинктах, о "потребностях и навыках" русского сектантства. И призывают совершить какой-то "сектантский исход" - неясно, откуда и куда".

Хотя оценка несостоятельности многих мистико-религиозных чаяний "евразийцев" здесь, в целом, справедлива, думается, однако, что Г. Флоровский слишком резок в своих суждениях. Ведь вот Н. Трубецкой пишет: "...Приходится признать, что значительная часть, даже большинство мистических откровений, полученных религиозными вождями разных народов земного шара, имеют сатанинское происхождение, и прежде чем пытаться синтезировать их с результатами мистического опыта христианских подвижников и с учениями отцов Церкви, следует тщательно испытывать по заповеди апостола Иоанна, "от Бога ли они".

В общем и в целом, приходится делать выводы о том, что, несмотря на многочисленные "шатания" в религиозной сфере, основные вожди и идеологи евразийства искренне стремились отстоять первенство православной веры. Являясь мистиком-"новатором", Александр Дугин пытается приписать оккультно-мистические взгляды и классическим "евразийцам", но источники, как правило, скорее опровергают, нежели подтверждают дугинские измышления.