Тексты, справочники и документы [Pagez.ru]



Начало: Тексты, справочники и документы

Преподобный Иустин (Попович)
Достоевский о Европе и славянстве
Над тайной пшеничного зерна

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
Достоевский перед вечными проблемами
Самый отчаявшийся среди отчаявшихся. Демонология (от человекомыши к человекобогу)
Бунт: Неприятие мира, Неприятие Христа
Идеологи и творцы нового человека: Иван Карамазов, Кириллов, Ставрогин, Раскольников
Тайна атеистической философии и анархистской этики
Достоевский - легион
Православная теодицея - единственное решение вечных проблем
Над тайной пшеничного зерна
Философия любви и познания
Наивысшая полнота жизни
Тайна Европы
Тайна России
Тайна всеславянства и всечеловечества
Тайна европейского человека и славянского всечеловека
Достоевский - всечеловек

Человеческая личность в каждое мгновение, в каждой фазе своего существования необычайно сложна и удивительно бесконечна. Именно поэтому почетно, но и опасно быть человеком. Есть в этом некая таинственная, неусладимая и в то же время привлекательная горечь. Человек - это горькая тайна, возможно, самая горькая во всех мирах. Многих эта тайна отравила, многих привела к сумасшествию и к самоубийству, многих сделала неизлечимыми богоборцами. Она отравляла и Достоевского, но не отравила; она и Достоевского доводила до самоубийства но не довела; она стремилась и Достоевского сделать невиданным богоборцем, но не смогла его осатанить.

Достоевский, жестоко мучимый тайной человеческой природы, всячески старался через своих антигероев сделать менее горькой и не такой суровой эту тайну. Он употреблял для этого все человеческие средства, но после всего этого горькая тайна становилась еще горше и ужаснее. И когда наконец все человеческие средства были исчерпаны, когда все человечество привелось к банкротству, Достоевский был вынужден оставить человека и человекобога и начать поиски Богочеловека. Он искал Его всюду, но нашел только в Православии. И к своей великой радости обнаружил, что только в чудесной Личности Богочеловека горькая тайна человека становится сладостной и благой. Этому радостному открытию Достоевский отдался всей своей душой. И душа его в полноте ощутила и поняла, что в этом горестном мире единственно истинная сладость и благая весть для человека - это Богочеловек. Этой благой вестью исполнены христолюбивые герои Достоевского, эта благая весть изливается из их христоликих образов. Все они переживают тайну человека как сладостную Божественную тайну, как благовещение от Бога. Все они подтверждают и утверждают, что человек - это сладостная тайна Божия и чудесная благая весть от Бога.

Для них эта истина - самая истинная, самая убедительная реальность. Они это утверждают и подтверждают не теоретически, не рационалистически, не схоластически, но эмпирически, через свой жизненный опыт. Все в них проникнуто и дышит этой истиной. Они стоят на ней, на ней же все созидают. Некая христолюбивая сила изливается из них и вливается в каждое сердце, находящееся рядом с ними. В пресветлом Лике Богочеловека Христа заключена их главная движущая сила. Ничто другое в них так не очевидно, как эта их христоликость. Именно это и подводит человека к вопросу: как они пришли к этой христоликости? Как они, созидая себя по подобию Христову, стали христоподобными?

Чтобы ответ на этот вопрос был объективным и чтобы нам не погрешить против Достоевского, необходимо подвергнуть психологическому анализу христоликих героев Достоевского, необходимо отыскать те животворящие силы и законы, которые ими управляют. При этом следует иметь в виду, что личности эти исключительно сложны и не поддаются никакому рационалистическому анализу. В них неразрывным образом переплетается земное с небесным, естественное с запредельным, человеческое с Божественным. Их души сотканы из евангельских добродетелей: веры и молитвы, смирения и кротости, любви и надежды, доброты и милосердия, братолюбия и боголюбия. Каждая из этих добродетелей в отдельности, прежде, чем вселиться в них, производит в душе очень сложные психологические процессы и рождает подвиг. В этом подвиге участвует весь человек, всем своим существом. Огромным усилием и упорным трудом человек постепенно претворяет евангельские добродетели в составную часть своего существа, и так до тех пор, пока они не станут душой его души и сердцем его сердца. Вся личность такого человека находится в непрестанном христолюбивом подвиге и взлете, неутомимо совершенствуется по подобию Христову [287] и постепенно становится христоподобной.

Здесь вся наука, основанная на многовековом опыте верных последователей Христовых, православных подвижников и святителей. Они собственным трудом создали и в совершенстве освоили с помощью своего жизненного опыта особую науку, науку о нравственном возрождении и духовном совершенствовании человека. В центре этой науки - чудесный Лик Богочеловека Христа: к Нему идут через все христианские подвиги, к Нему тяготеют все человеческие мысли и все чувства, к Нему устремляется человек всем своим существом до тех пор, пока с Ним не соединится и таким образом не обретет настоящую цель и вечный смысл жизни.

В этой науке Достоевский нашел то, чего не смог найти на путях европейского гуманизма и в науке о человекобожестве. Тут он обрел надежное средство для правильного развития человеческой личности от ее зачатков до полного совершенства. Иначе говоря, он нашел решение "проклятой проблеме" человеческой личности и тем самым отыскал решение и для других главных проблем человеческого духа. Он говорит: "Все тайны, как привести себя к совершенству и братству, даны в Православии и в его дисциплине - самоусовершенствовании" [288].

Самосовершенствование Христом и по Христу - единственный путь не только для правильного и безукоризненного решения проблемы личности, но и для разрешения проблем общины, общества, народа, братства. Достоевский говорит, что самосовершенствование в духе Христовом есть основа для всего, "личное самосовершенствование не только начало [289] всему, но и продолжение всего и исход" [290]. Это путь Христа Богочеловека и Православия, это путь древней христианской Церкви [291]. Только на этом пути не заплутает человек в дебрях. Этот путь ведет человека и человечество к богочеловеческому бессмертию и к вечности. Именно поэтому Достоевский и придерживался этого богочеловеческого пути. Он считает, что все нравственные идеи и идеалы, все гражданские идеи и идеалы основываются на идее личного абсолютного самосовершенствования [292]. А идея нравственного самосовершенствования исходит всегда "из идеи мистической, из убеждения, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами и с вечностью" [293].

Совершенствуя себя силой Христовой, люди достигали преображения: плохие становились хорошими, хорошие становились лучше, а самые лучшие становились достойными. И все, что есть самого хорошего, самого прекрасного и великого в человеческом роде, было приобретено им на этом пути. Этот путь прошли и самые совершенные из людей - святители. Это самый очевидный пример того, как грешник становится святителем. Они прошли этот путь и для того, чтобы мы за ними последовали. Поэтому Достоевский говорит, что "святители сами светят и всем нам путь освещают" [294]. Они - "положительные характеры невообразимой красоты и силы" [295]. Они - идеал для каждого; они - предводители, призванные вести нас, как блудных детей [296].

Для Достоевского святитель - самый положительный, самый лучший тип человека, самое прекрасное и самое совершенное существо, что человеком зовется. Поэтому Достоевский уже в молодости начинает изучать психологию святителей, исследует законы этой психологии, погружается в ее тайны. Исключительное уважение, молитвенное удивление и особая любовь были у него к святому Тихону Задонскому, русскому святителю XVIII века. В нем он находит все, что необходимо человеку с широким кругозором, сталкивающемуся с большими человеческими проблемами. Для него свт. Тихон - "положительный русский тип, которого русская литература ищет" [297]. Описать свт. Тихона, ввести его в русскую литературу и сделать его положительным героем становится заветной мечтой Достоевского. Подготавливая план написания "Братьев Карамазовых", Достоевский в 1870 году пишет Майкову: "Авось выведу величавую положительную святую фигуру... Я ничего не создам [298], я только выставлю действительно Тихона, которого я принял в свое сердце давно с восторгом. Я сочту, если удастся, это для себя уже важным подвигом. Ах, кабы удалось!" [299]

Для того чтобы как можно лучше воплотить заветную мечту, Достоевский посещает русские монастыри [300], общается с подвижниками его времени, с духовными старцами; среди них и Амвросий - знаменитый оптинский старец, духовник. Ему удается самым блестящим образом в лике старца Зосимы воссоздать облик настоящего святителя и создать в русской литературе положительный русский тип, тип человека невыразимой красоты и очарования. Старец Зосима во многом похож на святого Тихона Задонского и на старца Амвросия Оптинского. И это естественно, ибо "старец Амвросий с другим оптинским старцем Макарием послужили автору живым примером для начертания типа отца Зосимы" [301].

Без сомнения, старец Зосима - положительный образ Достоевского. В его образе он представляет совершенное и самое цельное решение проблемы личности, решение богочеловеческое и православное. Для него старец Зосима, "святитель и человек - лучший из нас, он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и все будут святы, и будут любить друг друга, и не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все как дети Божии, и наступит настоящее Царство Христово" [302].

Духовник, святой старец знает тайны человеческого существа, все в человеке для него ведомо: от самого гнусного падения до самых возвышенных взлетов. Именно поэтому он и может вести каждого человека самым верным путем нравственного возрождения и совершенствования. Излагая роль святых духовных старцев в Православной Церкви, Достоевский отвечает на вопрос, что такое старец. Он говорит: "Старец - это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно, в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли. Изобретение это, то есть старчество, - не теоретическое, а выведено на Востоке из практики, в наше время уже тысячелетней. Обязанности к старцу - не то, что обыкновенное "послушание", всегда бывшее в наших русских монастырях. Тут признается вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь между связавшим и связанным... Старчество - это испытанное уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения человека от рабства к свободе и к нравственному совершенствованию" [303].

Любимый герой Достоевского двадцатилетний Алеша Карамазов очарован христоликой личностью старца Зосимы и, влекомый некоей христолюбивой силой, оставляет все, уходит к старцу в монастырь и в нем - благом, кротком и мудром - находит идеальный выход для своей молодой души, которая рвалась из мрака мирской злобы к свету любви [304]. Он живет в келий самого старца Зосимы и, целиком предавши ему душу, проходит подвиг абсолютного послушания. Старец Зосима воспитывает Алешу нежно и мудро, преображая его душу, исполняя евангельскими добродетелями и наполняя его сердце христолюбивыми чувствами и сладостными Христовыми тайнами. Все пронизано сиянием Христовым - возрождающим и преображающим, благим и кротким. Это благое и всепроникающее сияние старец Зосима изливает на всякого, он открывает в каждом человеке то, что в нем богоподобно и христолюбиво, бессмертно и вечно, и на этом созидает возрождение всякой личности. Если нужно найти непреходящую сущность человеческой личности, то ее необходимо искать, без сомнения, в богоподобном бессмертии души. Соединить это бессмертие с бессмертным Богом - смысл и цель существования человека на земле. Это достигается через христолюбивое подвижничество, и первый из подвигов - вера.

И с веры начинается настоящая жизнь человека на земле, жизнь бессмертной, боголикой души. Вера производит в целокупном существе человека полное преображение и перемену всех ценностей: все людское и смертное человек заменяет Божиим и бессмертным, исключает все, что ранее считал смыслом и целью своей жизни и воспринимает Богочеловека Христа смыслом и целью своего существования во всех мирах. Несмотря на то, что человек - сложное существо, вера становится ведущим, определяющим подвигом жизни, она подчиняет себе всего человека, движет его, смертного - к бессмертию, живущего во времени - к вечности и ведет его евангельским путем к конечной цели - соединению с Богочеловеком Христом. Чудотворный Лик Христов - путеводная звезда на этом пути.

Таково евангельское понимание веры. Такое понимание было и у Достоевского. Он это выражает и подтверждает своей "схемой веры". Он говорит: "Схема веры: "Православие заключает в себе Лик Иисуса Христа" [305]. Если этот набросок веры уточнить и расширить, то можно сказать: веровать православно - это значит считать Лик Иисуса Христа вечным смыслом и целью своего существа: жить по Нему, мыслить Им, чувствовать Им, все измерять Им во всех мирах и принадлежать Ему всей душой своей, всем сердцем своим, всеми силами своими.

Только такая вера в Богочеловека Христа есть настоящая вера, ибо только она вносит осмысление в жизнь человека во всех мирах. Может существовать или только такая вера, или нужно сжечь все, ибо без Него все лишается смысла, все становится глупо и ужасно и на небе, и на земле, и под землей. К этой решительной дилемме подошел Достоевский, ища смысл и цель человеческому существованию в нашем земном мире [306].

Подвигом веры воскрешает себя человек из гроба своего эгоизма. Христоцентризмом подвига веры он побеждает эгоцентризм своего тщеславного разума, мятежной воли и зараженного грехом сердца. Человеческий разум, каковым он является в своей эмпирической данности, ограничен, эгоистичен, заражен грехом, надменен, - это то, что должно быть преодолено. Преодолеть и покориться разуму безграничному, чистому, безгрешному, вечному, богочеловеческому, - одним словом, - разуму Христову, - это первое требование евангельского, православного подвига веры [307]. По убеждению Достоевского, обретение веры в Богочеловека Христа и в загробную жизнь бесконечно важнее обладания сознанием, познанием, наукой [308]. Человеку свойственно неверие из-за того, что он разум свой ставит превыше всего. А поскольку разум свойственен только человеческому организму, то он не может и не хочет воспринимать жизнь в каком-то другом облике, т.е. жизнь после смерти, и поэтому не верит, что эта форма жизни более совершенная. С другой стороны, человеку в силу его природы свойственно ощущение проклятого сомнения, ибо человеческий разум устроен таким образом, что не может веровать в себя беспрестанно, не может удовлетвориться самим собой, а поэтому не склонен свое существование считать самодостаточным. Отсюда проистекает тяга верить (Drang zum Glauben) в существование жизни по ту сторону гроба. "Люди, очевидно, существа переходные, и существование наше на земле есть, очевидно, процесс - беспрерывное существование куколки, переходящей в бабочку" [309].

Человек - переходное существо, и он останется таковым, временным существом, если в подвиге веры не пробьет кокон своего эгоизма и если не соединится с вечным Существом. Другими словами, человек - как зерно, которое только тогда приносит много плодов, когда умирает. Ибо Безгрешный сказал: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" [310]. Тайна человеческого существа равна тайне пшеничного зерна: если человек замурует себя в коконе себялюбивого эгоизма и затворится в нем, то останется сам, останется в одиночестве, отчего усохнет и погибнет, но если зерно своего существа чрез подвиг веры посеет во Христе и зерно это умрет в Нем, то тогда зерно это оживет, прорастет и даст много плода. Ибо Безгрешный сказал: "Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную" [311].

Таким образом всезнающий Богочеловек объясняет тайну человеческого существа, точно так же ее объясняет и Его неустрашимый последователь Достоевский. Ибо его главное произведение "Братья Карамазовы" есть не что иное, как пророчески прозорливое объяснение вышеприведенных слов Христовых из 12 главы Евангелия от Иоанна. Достоевский подчеркнул это особенно, поставив эти слова Спасителя эпиграфом своего шедевра. Только в этих словах надо искать ключ к объяснению тайны человеческого существа по Достоевскому.

В подвиге веры Христа ради умирает весь человек с тем, чтобы ожить в Нем к бессмертной и вечной жизни. Человек умирает, чтобы ожить. Такова антиномия веры. В подвиге веры умирает и разум, умирает, чтобы возродиться и оживотвориться в вере, найти во Христе свой вечный смысл и свою бессмертную творческую силу. Первое требование веры: человек! Не доверяй своему ограниченному, зараженному грехом, гордому разуму; возненавидь свой разум, свою душу, ибо пока не возненавидишь себя, не сможешь любить Христа [312]. И человек, возненавидев себя, свою душу, свой разум, в крайнем отчаянии кричит всем своим существом: "Credo, quia absurdum est. Ничего, ничего не хочу своего, - не хочу даже рассудка. Ты один, - Ты только. Die animae meae: solus Tua Ego sum! Впрочем, не моя, но Твоя воля да будет. Троице Единице, помилуй мя!.. Верю вопреки стонам рассудка, верю именно потому, что в самой враждебности рассудка к вере моей усматриваю залог чего-то нового, чего-то неслыханного и высшего. Я не спущусь в низины рассудка, какими бы страхами он ни запугивал меня. Я видел уже, что, оставаясь при рассудке, я гибну в сомнениях, я хочу быть теперь без-рассудным... Затем, поднявшись на новую ступень, обеспечив себе невозможность соскользнуть в рассудочную плоскость, я говорю себе: теперь я верю и надеюсь понять то, во что я верю. Теперь бесконечное и вечное я не превращу в конечное и временное... Теперь я вижу, что вера моя есть источник высшего разумения и что в ней рассудок получает себе глубину. И отдыхая от пережитой трудности, я спокойно повторяю за Ансельмом Кентерберийским: "Credo ut intelligam..." Теперь я знаю, потому что верю... И сказав, я перехожу на третью ступень. Я уразумеваю веру свою. Я вижу, что она есть поклонение "Ведомому Богу", что я не только верю, но и знаю. Границы знания и веры сливаются. Тают и текут рассудочные перегородки; весь рассудок претворяется в новую сущность. И я радостный взываю: "Intelligo ut credam! Слава Богу за все". Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же - лицом к лицу; теперь я знаю отчасти, а тогда познаю подобно тому, как я узнал самого себя (1Кор.13:12)" [313].

В подвиге веры человек предает всю свою личность Богочеловеку Христу. Пред Ним, всесветлым и кротким, он смиряет свой гордый ум, дикую волю и мятежное сердце. Очень остро он ощущает, что его ум бесконечно нищ по сравнению со всеблагим Духом Христовым. С радостью он освобождает себя от рабства вещей и подчиняет евангельским идеалам. Трудолюбиво, без устали христолюбивым смирением он вытесняет из себя богоборческую гордость и безумство человекобога, и так до тех пор, пока совсем не очистится. В таком подвиге смиренной веры Достоевский видит русское решение "проклятой проблемы" личности, поэтому в своей знаменитой речи о Пушкине он по-апостольски вдохновенно призывает русскую интеллигенцию к этому подвигу: "Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве... Не вне тебя истина, а в тебе самом, найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой и узришь правду. Не в вещах эта правда. Не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя - и станешь свободен как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь наконец народ свой и святую правду его" [314].

Подвиг веры имеет две стороны: отрицающую и утверждающую. Отрицающая состоит в отвержении от самого себя, от своей души и в распинании себя на кресте Христовом. Утверждающая же сторона состоит в понимании самого себя во Христе, в воскресении своей боголикой души во Христе. Ибо Всесильный сказал: "Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее" [315].

Человек отрекается от себя тогда, когда отречется от своего гордого разума, от воли своей, склонной к греху, от своей зараженной грехом души, от своего своевольного "я". Только такой человек может идти за Христом, Который Своей Божественной силой освобождает от всего греховного и смертного и душу человека, и сердце, и волю его и исполняет их бессмертием и вечностью. Умертвляя в себе Христа ради и во Христе все, что есть греховного, все, что злобно и смертно в душе, в воле и в сердце, человек обретает во Христе и душу свою, и волю, и сердце, но уже очищенные, обновленные и бессмертные.

Жизнь христолюбивых героев Достоевского - это жизнь беспрестанного самоотречения, самораспинания и решительного следования за Христом. Как только Алеша убедился в том, что Бог и бессмертие существуют, он сказал самому себе: "Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю. Ему казалось даже странным и невозможным жить по-прежнему. Сказано: "Раздай все и иди за Мной, если хочешь быть совершенен". Алеша и сказал себе: "Не могу я отдать вместо "всего" два рубля, вместо "идти за Мной" ходить лишь к обедне" [316].

Старец Зосима - это чарующее воплощение православного бескомпромиссного следования за Христом и жизни ради Христа. И дни и ночи его исполнены христолюбивыми подвигами и человеколюбивыми трудами. Очарованный прекрасным Ликом Христовым и ведомый Им чрез мрак мира сего, он тихо и спокойно постигает тайну своей жизни и, как солнце, согревает промерзшие души и воодушевляет их к новой жизни по Христову Евангелию.

Бескрайняя вера в Богочеловека и трогательная любовь к Нему перерастают у князя Мышкина в евангельский экстаз, до полного самозабвения, до "идиотства". Он настолько предан Христу, настолько живет Им, мыслит Им, чувствует Им, стремится к Нему, что окружающим он представляется чудаком, идиотом. И правда, он идиот, но идиот в возвышенном, апостольском смысле, ибо любит Христа более всего, поднимается над всем мирским, даже если мир будет против него и сочтет его ненормальным идиотом. Со спокойной душой он мог бы сказать вслед за апостолом Павлом: "Мы безумны Христа ради" [317].

И душа Макара соткана из самых утонченных евангельских чувств. Кротость его неизмерима, благость его бескрайня, жалостливость его трогательна, человеколюбие его всемилостиво. Он идет по миру с нежностью и тихо, как будто создан из той же материи, что и сон. И это поэтому, что он боится невольной грубостью ранить измученное человеческое сердце, затронуть рану. Нежностью Нежнейшего он врачует больные и печальные души и кротостью Кротчайшего покрывает чужие грехи.

Для христолюбивых героев Достоевского веровать во Христа - это значит любить Христа всей душой и жить Им всем свои существом. Ибо Христос требует всего человека, а не части его души или кусочка его существа. Вера по кусочкам, вера условная не есть вера. Если царство личности человека разделится само в себе, то не может устоять царство то [318]. Для Христа и для Православия нет "золотой середины". "Золотая середина - это нечто трусливое, безличное, а в то же время чванное" [319], - говорит Достоевский. Человек, истинно верующий во Христа, верует всей своей душой, всем своим сердцем, всей своей волей, всем своим существом; он идет за Христом и тогда, когда его разум будет немилосердно буйствовать и бурно противиться этому.

Только такая вера спасает человека от душепагубного сомнения и самоубийственного отчаяния. А так называемая "разумная", "рациональная" вера, вера "по доказательству разума", вера по толстовской формуле: "Я хочу понять так, чтобы всякое необходимое положение представлялось мне как необходимость разума же, а не как обстоятельство поверить" [320], - такая вера - окаменелая, страшная каменная опухоль на сердце, которая не дает сердцу подойти к Богу, такая вера - бунт против Бога, чудовищное порождение людского эгоизма, который хочет и Бога подчинить себе.

Есть много видов безбожничества, но самый плохой из них - так называемая "разумная", "рациональная" вера. Она самая плохая, ибо кроме того, что она не признает сам предмет веры (то, что невидимо [321]), она к тому же и двулична: признает Бога с тем, чтобы не признать саму Его суть - "невидимость", то есть то, что над-разумно. Что такое "разумная вера"? "Разумная вера" - гадость и смрад пред Богом. Ты не сможешь веровать, пока не отречешься от себя, от своего закона. А "разумная вера" как раз и не желает отрекаться от эгоизма, а еще утверждает, что знает истину! Но, не отрекшись от себя, она может иметь в себе - только себя. Истина познается только с помощью самой себя, никак не иначе. Чтобы мы могли познать истину, надо нам ее иметь, а для этого необходимо перестать быть тем, что мы из себя представляем и причаститься только истиной. "Разумная вера" - начало диавольской гордыни, желание не принять в себя Бога, а выдать себя за бога, - самозванство и самодовольство" [322].

Православным подвигом веры Достоевский преобразил эгоцентричный разум, совладал с убийственным скепсисом, победил самоубийственное отчаяние своих антигероев и смирил свою мятежную душу пред благим, кротким Ликом Богочеловека Христа. Разум - это то, что необходимо смирить и преобразить верой. Достоевский сделал это решительно и смело. И первый знак этого смирения - смирение пред страшной тайной Божией и пред не менее страшной тайной мира.

Вера и смирение - близнецы: они вместе зачинаются, вместе возрастают, вместе живут, и если умирают, то вместе. Подвигом веры человек переносит центр своего существа из временного в вечное, из смертного в бессмертное, из земного в потустороннее, из человеческого в Божественное. Тут все проникнуто духом некоей бесконечности и загадочной вечности, человек испытывается смирением и страхом. Он с болью в сердце ощущает, что ни его ум, ни его воля, ни его сердце не могут быть ему путеводителями в неизвестном мире новых реалий. Но по некоей благой необходимости вера и смирение перерастают в молитву, которая и становится путеводительницей в новой жизни. И человек в тихой радости предается молитве, которая поведет его через таинства бессмертных реальностей.

Молитва царствует и владычествует. Ведомый молитвой, малый дух человека предугадывает реальность вечной истины. Он верует молитвой и молится верой. Молитва становится для него оком, прозревающим глубины вечности и праглубины своего существа. Молитва ведет ум человека, и сердце, и волю его через страшно запутанные тайны вечных и бесконечных реальностей. И человек всей душой чувствует, что молитва - самое прозорливое око его существа, око, которое может узреть и понять то, что он не мог и предугадать. В Православии молитва - водитель, учитель и воспитатель. Достоевский это ощутил и понял своим православным сердцем: "Юноша, не забывай молитвы, - мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя, и поймешь, что молитва есть воспитание" [323].

Достоевский сумел дать определение евангельской, православной педагогике в самом кратком и емком виде. Оно гласит: молитва - это воспитание. Если существует средство, с помощью которого человек может переродиться и преобразиться из плохого в хорошего, из хорошего в лучшего, из лучшего в достойного, то этим всемогущим средством является молитва. Главный метод и главная сила евангельского, православного воспитания - молитва. Она, как музыка, гармонизует всякое состояние христолюбивой личности. Если молитва искренна, всеусердна и мудра, то благодаря ей в душу снисходит всегда нечто от Того, Кто есть самый возвышенный и самый прекрасный.

Молитва создает новые чувствования, новые же чувства производят новые мысли, а все вместе рождает новое расположение - бого- и человеколюбивое. В молитве человек постоянно связывает себя с Богом и людьми самым лучшим образом. Молитвенное расположение становится его постоянным состоянием. Постоянная молитвенность, производя новые мысли и чувства, постоянно обогащает таким образом человека свежестью любви к Богу и людям. По сути, через молитву создается евангельская, православная философия жизни. Если хотите, то молитву по праву можно назвать молитвенной философией.

Молитва - это воспитание, а храм - это "дом молитвы", значит, храм в то же время и дом воспитания. По убеждению Достоевского, истинное воспитание и просвещение получают в храмах [324]. Божественная истина христианства овеяна Божественными мистериями. К ним приступают только через молитву. Они познаются, опять же, только через молитву. Поэтому настоящий христианский характер можно выработать при условии: созидать себя через молитву. Молитва - это та атмосфера, в которой они постоянно пребывают, это жизнь, которой они постоянно живут. В молитвенном расположении они предстают пред Богом и людьми, каждая встреча - с бесконечной молитвенной кротостью и смирением. Они смиряют себя до состояния червя, умаляют себя до уничижения. Святой старец Зосима говорит о себе: "Я хуже всех людей, и всех и вся... Господи, я сам мерзок есмь паче всех и вся..." [325]

Это ощущение и сознание своей греховности постепенно развивается и возрастает в человеке, и так до тех пор, пока не превратится в постоянное ощущение и осознание своей личной всегрешности и всеответственности. Каким-то таинственным образом и в то же время вполне реально человек чувствует и нечто личное, и что он также соучаствует во всех грехах рода людского. А поэтому чувствует и личную ответственность за каждый грех, за каждое зло в мире сем. Это ощущение и сознание личной всегреховности и всеответственности необходимо каждому человеку, а не только подвижнику и монаху. Это необходимо всем, чтобы иметь правильную ориентацию в мире сем. "Отцы и братия милые, - обращается отец Зосима к монастырской братии. - Не святей же мы мирских за то, что сюда пришли и в сих стенах затворились, а напротив, всякий сюда пришедший уже тем самым, что пришел сюда, познал про себя, что он хуже всех и вся на земле... И чем более потом будет жить инок в стенах своих, тем чувствительнее должен и осознавать сие. Ибо в противном случае незачем ему было и приходить сюда. Когда же познает, что не только он хуже всех мирских, но и перед всеми людьми за всех и за вся виноват, за все грехи людские, мировые и единоличные, то тогда лишь цель нашего единения достигается. Ибо знайте, милые, что каждый единый из нас виновен за всех и за вся на земле, несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех людей и за всякого человека на всей земле" [326].

Человек по-настоящему только тогда человек, когда ощутит в себе таинственную связь со всеми людьми всех времен и зависимость своей судьбы от всех и каждого. Только такой человек становится чувствительным ко всем проявлениям человеческим: грехи всех людей он переживает как нечто личное и чувствует ответственность за всех и вся. Поэтому и смиряет себя смирением, которое ведет его путями евангельского спасения - спасает от эгоизма человекобога и сатанинского солипсизма. "Одно тут спасение: возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь грех людской. Друг, да это и вправду так, ибо чуть только сделаешь себя за все и всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и вся виноват. А скидывая свою же лень и свое бессилие на людей, кончишь тем, что гордости сатанинской приобщишься и на Бога возропщешь" [327].

Во всем этом необходим личный опыт, основанный на живом чувстве и на ясном сознании. Тайну жизни лучше всего понимает и легче выносит человек, который и людей и мир пропускает через сознание личной всегреховности и всеответственности. Совершенна правда того судьи, который за все людские грехи больше всего осуждает себя самого. Самый совершенный суд - это не судить и не осуждать, но сделать себя ответственным за все грехи и преступления людские на этой земле. "Проклятая проблема" преступления и наказания в этом контексте получает свое совершенное решение: оно - в смиренном ощущении личной всегреховности и в жгучем сознании всеответственности человека.

"Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быти. Ибо не может быть на земле судья преступника, прежде чем сам судья не познает, что и он такой же точно преступник, как и стоящий перед ним, и что он-то за преступление стоящего перед ним, может, прежде всех и виноват. Когда же постигнет сие, то возможет стать и судиею. Как ни безумно на вид, но правда сие. Ибо был бы я сам праведен, может, и преступника, стоящего предо мною, не было бы. Если возможешь принять на себя преступление стоящего перед тобою и судимого сердцем твоим преступника, то немедленно приими и пострадай за него сам, его же без укора отпусти. И даже если б и самый закон поставил тебя его судиею, то сколь лишь возможно будет тебе, сотвори и тогда в духе сем, ибо уйдет и осудит себя сам еще горше суда твоего. Если же отойдет с целованием твоим бесчувственный и смеясь над тобою же, то не соблазняйся и сим: значит, срок его еще не пришел, но придет в свое время; а не придет, все равно: не он, так другой за него познает и пострадает, и осудит, и обвинит себя сам, и правда будет восполнена. Верь сему, несомненно верь, ибо в сем самом и лежит все упование и вся вера святых" [328].

Глубинная тайна бытия заложена в духе людском, и ее понимание превышает все способности человеческого разума. Ни один человеческий ум не способен осмыслить все до конца, точно так же и чувства людские не могут ощутить всего до конца. Достоевский пишет в своем дневнике: "Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-специалисты, что ни в каком устройстве общества не избегните зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой, и что, наконец, неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных [329], а есть Тот, Который говорит: "Мне отмщение и Аз воздам". Ему одному лишь известна вся [330] тайна мира сего и окончательная судьба человека. Человек же пока не может браться решать ничего с гордостью своей непогрешимости, не пришли еще времена и сроки. Сам судья человеческий должен знать о себе, что он не судья окончательный, что он грешник сам, что весы и мера в руках его будут нелепостью, если [331] сам он, держа в руках меру и весы, не преклонится пред законом неразрешимой еще тайны и не прибегнет к единственному выходу - к милосердию и любви" [332].

Это христианское понимание тайны человеческого бытия, последнего суда о ней имеют христоликие герои Достоевского. Они исключительно проникнуты ощущением и сознанием всегреховности и всеответственности за всех и вся. Они не осудят, но любят, и если осудят, то судят судом любви и милосердия. Молитвенным смирением они покрывают грехи грешников и зло преступников. Они искренне веруют, что ответственны за грехи своих ближних.

Старец Зосима встречает каждого грешника с бескрайней любовью, он с благостью входит в его душу и делает ее своей, его грехи он ощущает как свои и в особенности сострадает сердцем тому, кто особенно грешен [333]. Прекрасный Алеша - само воплощение благости и смирения; вся его личность свидетельствует, что он не желает быть судьей людям, никак не желает никого осуждать. Даже сладострастный Федор Карамазов это чувствует и говорит Алеше в восхищении: "Ведь я чувствую, что ты единственный человек на земле, который меня не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это, не могу же я это не чувствовать!" [334]

Нежный и печальный князь Мышкин очень сильно чувствует бесконечную сложность человеческой природы и жизни вообще. Он до самозабвения страдает из-за грехов своих друзей и знакомых, но не осуждает их. Он имеет разумение для каждого и со всеми обходится смиренно; он всех считает лучше себя, он воспринимает жизнь во всей ее глубине и сложности, он чувствует ее чудесную таинственность. А поэтому сознает, что и он каким-то образом виновен во всех грехах и страданиях людских. Так, по поводу одного обстоятельства, он говорит: "Вероятнее всего, что я во всем виноват. Я еще не знаю, в чем именно, но я виноват..." [335]. Из-за этой евангельской смиренности и такого ощущения всевиновности люди ограниченные полагают Мышкина за идиота и называют его таковым. Но Достоевский всем своим романом гениально показал, что идиот не Мышкин, а те, которые его таковым считают [336].

Христолюбивый Макар весь исполнен некоей благой смиренности. Своим тихим появлением он смиряет мятущиеся души своих ближних. Если гордость терзает сердца людей или гнев опустошает их души, он приближается к ним с такой нежностью, добротой и состраданием, что гордость их незаметно исчезает, а гнев потухает. Смягченная молитвенным расположением его душа искренне и радостно всем все прощает. Ему совершенно чужда и какая-либо гордость или самомнение, ибо он евангельское молитвенное смирение и всепрощение сделал естеством своей натуры и душой своей души. Человек не может найти настоящий смысл жизни (если его по-настоящему серьезно ищет), пока не начнет в себе самом развивать ощущение и сознание своей личной всегреховности и всеответственности. Достоевский описывает это самым блестящим художественным образом, удивительно точно показывает развитие этого бесконечно сложного психологического процесса и подвига. Примеров тому очень много, примеров, потрясающе убедительных и жизненных.

Старший брат старца Зосимы Маркел, явный атеист и богохульник, пережив внутренний кризис, проходит подвиг веры и весь душевно изменяется и преображается. Некогда наглый и гордый, он теперь с умилением и радостью смиряется даже перед прислугой, говоря: "Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, да и стою ли я того, чтобы служить мне.., ибо все должны один другому служить" [337]. "Мама, радость моя, - говорит он своей матери, - нельзя, чтобы не было господ и слуг, но пусть же я и буду слугой моих слуг, таким же, каким и они мне. Да еще скажу тебе, матушка, что всякий из нас пред всеми во всем виноват, а я более всех" [338]. Некогда высокомерный по отношению к Богу и людям, он теперь плачет, прося прощения и у птиц: "Птички Божии, птички радостные, простите и вы меня, потому что и пред вами я согрешил... Матушка, радость моя, я ведь от веселия, а не от горя это плачу; мне ведь самому хочется пред ними виноватым быть, растолковать только тебе не могу, ибо не знаю, как их и любить. Пусть я грешен пред всеми, да зато и меня все простят, вот и рай. Разве я теперь не в раю?" [339]

Старец Зосима до монашества был офицером, и его взгляды на мир были весьма поверхностны. Но во время одной дуэли в нем совершился душевный переворот, и после этого все его существо согласилось с правдивостью слов Маркела о человеческой ответственности за все в мире. Какие-то новые, ранее не известные ему чувства, сильные и ясные, обуревают его душу, и он на личном опыте приходит к осознанию великой, неопровержимой истины: "Воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только этого люди, а если бы узнали - сейчас бы в рай! Господи, воистину я, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на свете людей". Еще вчера он ударил своего слугу Афанасия, а сегодня с ужасом вопрошает: "В самом деле, чем я так стою, чтобы другой человек, такой же как я, образ и подобие Божие, мне служил?" И он идет к Афанасию, в мундире и эполетах, бросается к нему в ноги, лбом до земли, и плача говорит: "Афанасий, я вчера тебя ударил два раза по лицу, прости меня, прости меня!"

Исполненный радости и воодушевления из-за покаянного переворота, происшедшего в его душе, он весело отправляется на дуэль, на которую был вызван вчера, и говорит своему секунданту: "Видел ли ты победителя? Вот он пред тобою!" Во время дуэли, на уговоренном месте, Зосима стоит в двадцати шагах от своего противника, прямо лицом к лицу, глазом не моргнув, с любовью смотрит на него, зная, что тот будет делать дальше. Противник стреляет первый, но промахивается. Зосима кричит: "Слава Богу, не убили человека!" Затем вместо того, чтобы стрелять самому, он выбрасывает пистолет в лес, говоря: "Туда тебе и дорога", и обращается к своему противнику: "Милостивый государь, простите меня, глупого молодого человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил. Сам я хуже вас в десять крат, а пожалуй, еще того больше". Эти слова вызывают бурный протест у офицеров-секундантов: "Как это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить!" Зосима отвечает, смеясь: "Господа мои, неужели так теперь для нашего времени удивительно встретить человека, который бы сам покаялся в своей глупости и повинился, в чем сам виноват публично?"

После этого события Зосима подает в отставку и готовится к монастырю. "Ну, как же это возможно, - смеются ему в глаза, - чтоб я за всех виноват был, ну, разве я могу быть за вас, например, виноват?" На это Зосима отвечает: "Да где вам это и понять, когда весь мир давно уже на другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем, да и от других такой же лжи требуем? Вот я раз в жизни взял да и поступил искренне, и что же, стал для всех точно юродивый" [340].

"Таинственный посетитель" Зосимы спас себя от отчаяния и самоубийства благодаря тому, что взял на себя подвиг покаяниями смирения. Четырнадцать лет носил он в своей душе страшную тайну своего преступления: он убил женщину и поэтому жил, как в аду. Покаянный подвиг Зосимы придал ему силы, и он приходит к нему после долгих колебаний и страшных мук совести и исповедует свое преступление. Зосима дает ему совет, как освободиться от адских мук: "Идите и объявите людям. Все минется, одна правда останется". Он открывает Новый Завет и читает ему таинственные слова Спасителя: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (Ин.12:24).

И "таинственный посетитель" принимает невероятное решение: казнить себя публичной исповедью. На свой день рождения, за обедом, в присутствии многочисленных гостей, он объявляет о своем преступлении, описывая его во всех подробностях. Речь же свою заканчивает словами: "Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня... Пострадать хочу". Все в панике, но никто не верит его признанию, что он убил женщину. Более того, все соглашаются с мнением врачей, что вследствие расстройства нервов он сошел с ума. А он и действительно слег после такого потрясения и внутреннего переворота, и духовного напряжения. Перед смертью он говорит Зосиме: "Бог сжалился надо мной и зовет к Себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и мир после стольких лет впервые. Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь уже смею любить детей моих и лобзать их. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как в раю веселится... долг исполнил... Господь мой поборол диавола в моем сердце" [341].

Чувство искреннего смирения и всеответственности - главная отличительная черта и других героев Достоевского, которые или идут путем личного самосовершенствования, или напряженно ищут высший смысл в этой жизни и мире. Это мы видим в Мите и в Грушеньке, в Раскольникове и Соне, в Ване и Неточке, в Разумихине и в Степане Трофимовиче, в Шатове и в Версилове. Это чувство свойственно в большей или меньшей мере и другим личностям в произведениях Достоевского. И это так потому, что это чувство, без сомнения, было частью души самого Достоевского. Во всем его существе было разлито это необычайно живое и непреодолимо реальное ощущение личной всегреховности и всеответственности. Это он отразил в "Сне смешного человека". В этом произведении он описывает людей и землю в ее безгрешном состоянии, до того, как люди впали в грех и познали зло. Счастье их бесконечно и трогательно. Но эту счастливую и безгрешную землю развратил он, он сам - Достоевский! "Знаю только, что причиною греха был я, - заявляет он. - Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я заразил собою всю эту счастливую, безгрешную до меня землю". И все потонуло в сладострастии, в жестокости, в ссорах, во вражде, в тоске и страданиях. Безмерное страдание и ужасающее отчаяние стали уделом всех людей на земле и всей твари [342].

Только исключительные избранники рода людского, к которым, без сомнения, принадлежит Достоевский, могли так исключительно глубоко чувствовать трагедию человеческого существа и внутри себя разглядеть истоки этой трагедии. Это - апофеоз всечеловечности. Человек обнаруживает в себе таинственным образом, что он действительно виновен во всех страданиях рода людского и ответственен за всех и вся на земле. Это Достоевский исповедует косвенно и прямо: косвенно - через своих героев прямо - в "Сне смешного человека". Свое чувство и сознание всегреховности и всеответственности, которое для него - жестокая и очевидная реальность, он обнародует как сон смешного человека. Делает он это, возможно, прежде всего потому, что имеет в виду русскую интеллигенцию, которая в значительной своей части была воспитана и образована по европейскому образцу. А это значит - на гордости и на убеждении, что человек - мерило всего видимого и невидимого, всего познанного и непознанного, всего временного и вечного. Для такой интеллигенции смиренное ощущение и сознание личной всегреховности и всеответственности не только сон, но сон, который может присниться только смешному человеку.

Но для людей по-евангельски православно воспитанных и образованных, чьи души сотканы из христоподобных смирения и кротости, веры и любви, молитвенности и всепрощения, это ощущение Достоевского личной всегреховности и всеответственности не покажется сном, оно будет явью и жизненной реальностью. Люди православно воспитанные знают это по своему личному опыту, ибо не может быть человек истинно православным, если не носит в душе своей сознания личной всегреховности и всеответственности. И тут мы имеем свидетельства в многовековом православном опыте, главный признак которых - чувство всеобщности, соборности. К этому чувству всеобщности человек приходит в течение своей жизни, личным погружением в этот молитвенный опыт Православия.

К этой многозначительной истине Достоевский пришел в ходе жизненного православного опыта, покоренный и очарованный Ликом Безгрешного: он не мог не ощутить себя всегрешным пред Единственным Безгрешным, он не мог не развить в себе чувства смирения пред Христом до сознания личной всеответственности за всех и вся. Смирение необходимо душе человека, как зеница оку. Невозможна жизнь души без смирения, как невозможно зрение без зеницы ока. Исключительную важность смирения и личной всеответственности Достоевский проповедовал по-апостольски ревностно И по-другому не мог проповедовать этот прекрасный православный философ.

Для евангельской православно-молитвенной философии смирение - фундамент христианства [343], "знак христианства, и тот, кто не имеет этого знака - не христианин" [344]. "Невозможно спастись без смирения" [345]. Спасение достигается верой и смирением [346]. Смирение - непогрешимый путеводитель через необычайно загадочные и запутанные тайны жизни на земле. "Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: "взять ли силой али смиренною любовью?" Всегда решай: "возьму смиренною любовью". Решишься так раз и навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой нет ничего" [347]. Смирение - это единственная сила, которой побеждается всяческое проявление сатанизма: сатанизм ума, сатанизм сердца, сатанизм воли. "Смирение - единственная добродетель, которой диавол не может подражать" [348].

Без смирения невозможно быть христианином. По сути, христианство начинается со смирения. Евангельское смирение - это очень сложное сочетание ощущений и мыслей. Именно тут сокрыто огромное богатство духовных ценностей, хотя в Евангелии смирение названо нищетой духа. Но что значит "нищета духа"? Что значит быть нищим духом? Нищий духом человек всем своим существом ощущает, что его человеческий дух бесконечно нищ пред Духом Божьим, что его человеческая жизнь - полнейшая нищета в сравнении с богатством жизни Божьей, что все людское в сравнении с Божьим - бесконечное убожество. Нищий духом человек, до конца уничтоживший в себе гордость, человек, заменивший гордость смирением ума, такой человек воспринимает мир в категории смирения. И как гордость и гордоумие - начало всякого греха, так и смирение и смиренномудрие - начало всякой добродетели и добра.

Но и это еще не все. Через нищету духа человек причащается вечных блаженств. Если в человеке есть хоть малая толика гордости, то его душу если не опустошает, то, во всяком случае, посещает или отчаяние, или тоска, или грусть, или уныние. И когда он смирением вытеснит из души гордость, в его душу вселятся и кротость, и радость, и умиление, и милосердие, и любовь, и молитва, и все евангельские блаженства разом. Ибо нищета духом - первое блаженство, которое ведет ко всем остальным евангельским блаженствам. Нищета духа заключает в себе такую силу, что Царство Небесное сводит на землю, приближает человека к этому Царству, Делает его близким своим. Всеистинный сказал: "Блажени нищие духом: яко тех есть Царствие Небесное" [349]. Их Царство Небесное уже здесь, на земле, уже тут, на земле они чудесным образом обладают Небом. Поэтому Всеистинный и не сказал "тех будет", но сказал "тех есть".

Только бесконечное смирение рождает в душе человека чувство личной всегреховности и всеответственности. В этом - много небесной истины, много Небесного Царствия. Тут все взаимосвязано: одно производит другое, одно перерастает в другое Поэтому Достоевский решительно проводит мысль: каждый человек виновен не только в своих грехах, но и во всем и вся, что происходит в мире. Когда люди поймут эту мысль, говорит он, тогда для них наступит Царство Небесное, и не в мечтах, а на деле [350]. "Если человек не имеет крайнего смирения, смирения всем сердцем своим, всем умом своим, всем духом своим, всей душой и телом своим, то он не может наследовать Царство Божие" [351].

Смирение - это своего рода всевидящее око души, с помощью него человек безошибочно отличает истинные ценности от ложных в самом себе и в мире вокруг себя. Человек истинного смирения ощущает и ясно осознает свою человеческую малость, свою ничтожность. Это проявляется в постоянном самоосуждении, в постоянном недоверии своему, человеческому разуму, в оправданной ненависти к своей человеческой воле, - одним словом, в решительном отвращении от всего мирского, эгоистичного и самодовольного.

Духом смиренной всегреховности и всеответственности воистину пронизано все евангельское, все православное. Чувство и сознание личной всегреховности и всеответственности побуждало многих людей к необыкновенным подвигам смирения и покаяния. Именно это чувство и это сознание подвигли великого русского подвижника св. Серафима Саровского (+1833) на невероятно тяжелый подвиг: тысячу дней и тысячу ночей провел он в непрестанной молитве Богу с молитвой мытаря на устах: "Боже, милостив буди мне грешному". Ночь он проводил в лесу, стоя на коленях на камне, а дни - в своей келии, также стоя на коленях на камне.

Это чувство всегреховности, эта покаянная грусть, это суровое самобичевание, это немилосердное самоосуждение, по мысли Достоевского, пронизывает душу русского народа, характеризует русскую историю, выявляя то, что есть в народе православного [352]. Этим чувством преисполнен облик оптинского старца Амвросия, к которому Достоевский приезжал. Этим чувством проникнута вся евангельская деятельность знаменитого русского духовника отца Иоанна Кронштадтского (+1907). Он учил: считай себя самым большим грешником, более тех, которые тебе таковыми кажутся или на самом деле таковыми являются. Почитай себя худшим и ниже всех [353].

Как и все истинные православные философы, Достоевский своим христолюбивым сердцем ощутил и понял, что только решительный подвиг веры спасает человека от ядовитого болота релятивизма и выводит на светлый путь, который через христоликое смирение и кротость, молитву и милосердие ведет к бессмертию и к жизни вечной, туда, где чарующий Лик Богочеловека Христа царствует и властвует.

Преподобный Иустин (Попович). Достоевский о Европе и славянстве. - М.: "Сретенский монастырь", 2001. Перевод Л.Н. Даниленко