Ко времени прибытия святителя Филарета в Москву будущая резиденция его, не много изменившаяся со дней митрополита Платона (за исключением "изменений", внесенных пожаром 1812 года), по-прежнему имела вид обширной усадьбы, расположившейся на левом берегу Неглинной и питаемых ею Самотечных прудов. Близ западной ограды подворья, над крутым берегом пруда возвышалась богато изукрашенная резным узором белокаменная Троицкая церковь. За восточной, в нескольких сотнях метров, над верхушками деревьев и крышами домов видна была увенчанная двуглавым орлом граненая вертикаль Сухаревой башни. Возобновленный после учиненного французскими войсками разорения сад с прудом, убогонькие бревенчатые флигели, арендованные окрестными жителями огороды... Тихий, укромный и очень, очень далекий от шума "большой жизни" уголок.

Поселился святитель на 2-м этаже бывших архимандричьих — а ныне уже архиерейских — палат. Личные покои его (планировка их и до настоящего времени сохранилась практически в неизмененном виде), небольшие, скромно обставленные, занимали восточное крыло здания. Моленная, спальня, рабочий кабинет, буфетная и гардеробная — ничего лишнего. "Простота и убожество его жилищ удивляли своим несоответствием с высотою его положения. Голыя деревянныя стены с простыми народными седалищами в Гефсимании, старинныя, простыя, не обширныя и не во вкусе нынешнего века убранныя келлии в Лавре и в Москве, сохранившия один неизменный вид едвали не со времен митрополита Платона и вся прочая обстановка, в высшей степени простая, все это представлялось загадочным и труднообъяснимым для многих, знавших, что кафедра Московская и Лавра Троицкая имели полную возможность без малейших затруднений уготовать своему предстоятелю и настоятелю жилище вполне соответствующее требованиям времени и его великому положению".

Тут же, рядом со святительскими покоями, располагались канцелярия, две комнаты секретаря и комната келейника. Остальные — и наибольшие по площади — помещения: передняя, зала, гостиная и другие предназначались для приема многочисленных посетителей. В западном крыле находилась домовая церковь.

На 1-м этаже устроены были кельи насельников подворья (за всю историю его существования число их никогда не превышало 8 человек). А так же — кельи для приезжающей из Лавры братии, служебные помещения и канцелярия подворского эконома.

День владыки неизменно начинался утренним богослужением в домовой церкви. После утрени и обедни — чай. Затем служебные занятия, продолжавшиеся до 2 часов дня: ни одной бумаги митрополит Филарет не подписывал, не ознакомившись тщательнейшим образом с ее содержанием. В 2 подавали обед — очень легкий и неизысканный. "Трапеза его всегда скудная и убогая, всегда без вина. Мало рыбы, мало хлеба, мало простых земли произведений, мало воды с чаем — сие довлело к поддержанию его тела порабощеннаго духом", — вспоминает в своей книге о святителе архимандрит Григорий, часто посещавший его на подворье.

"После обеда час, два отдыха, а отдыхом называется чтение. После такового отдохновения — опять дела, переписка, доклады. Два дня в неделю (вторник и пятница) работа с обоими викариями, независимо от частых с ними занятий... по другим дням. Если бы возможно было исчислить время, которое употребляется им на личные и письменные сношения (...), да если присовокупить к этому частое служение, соборное и домашнее, освящение церквей, приготовление проповедей, встречи царственных посетителей, испытание воспитанников академий и семинарий, посещение светских училищ и т.д., то сколько же останется досуга на успокоение от забот, на пищу, сон и редкия беседы с посетителями! Как полон его день трудов и подвигов, как коротка его ночь!" — пишет близко знавший архипастыря драматург и поэт Н.В.Сушков в своих "Записках о жизни и времени святителя Филарета, митрополита Московского". "Являясь на Троицкое подворье с недельным рапортом, — вспоминал архиепископ Амвросий, — обыкновенно в пятницу в четвертом часу, я не каждый раз видел владыку, а когда видел, всегда заставал его в тихом одиночестве и за делом: лежа на диване в черном подряснике и скуфейке, опоясанный кушаком из белого крепа, он просматривал духовные журналы или епархиальные ведомости, делая в них разныя отметки карандашем; иногда писал письмо".

Современники святителя единодушно поражались его работоспособности. Ежедневные и ежечасные труды прерывались лишь для богослужений. Их митрополит Филарет никогда не пропускал. Если был здоров, служил сам, когда болел, молился в алтаре при служении заменявшего его в таких случаях подворского эконома.

Казалось бы, при таком обилии дел по управлению епархией, при "таком долгом дне и такой короткой ночи", когда мог находить митрополит время еще и для приема посетителей, страждущих, "чающих исцеления", жаждущих слышать от него слово утешения и назидания, просто желающих получить от него благословение? Но время находилось (бывали случаи, когда владыка не отказывал в приеме даже в два часа пополуночи), и не было различия между знатными и простыми, богатыми и бедными. Приемы эти по своему характеру разделялись на официальные, посвященные решению различного рода деловых вопросов, и неофициальные — "домашние".

Официальные назначались, как правило, на первую половину дня — с 9 утра до 2 часов пополудни. Святитель встречал посетителей в приемном покое, одетый в рясу, голову венчал белый митрополичий клобук. По заведенному порядку дважды в неделю являлись к нему викарии Московской епархии с рапортами и отчетами, еженедельно — ректоры духовных школ. Приходили с отчетами благочинные, священники — с образцами проповедей, произнесению которых митрополит Филарет, сам прекрасный проповедник, придавал всегда большое значение.

Круг посетителей его, впрочем, был весьма широк и разнообразен и отнюдь не ограничивался людьми духовного звания. Политики, ученые, писатели и поэты — кто только не навещал "природного Патриарха" на Троицком подворье! Архимандрит Григорий, приехавший поздравить митрополита с днем его небесного покровителя 1 (14) декабря 1839 года, обнаружил что экипажи вельмож "запрудили Троицкую улицу и площадь подворья".Не раз удостаивалась скромная митрополичья резиденция и посещения членов царской фамилии. "...Сретение Великих Князей (Николай и Михаил Николаевичи), — пишет святитель Филарет своему близкому и дорогому другу, наместнику Троице-Сергиевой Лавры архимандриту Антонию в письме от 9.08.1850 г., — затрудняет меня по времени и по моей немочи. ... Между тем добрый князь Сергей Михайлович вчера быв у меня, подал мне мысль, что я мог бы предложить Великим Князьям трапезу у меня, и, если нужно, предлагает своего кондитера. Вы знаете, что я невежда в делах сего рода. Напишите мне, что думаете обо всем, что теперь пишу. А о трапезе, думаю, напишите обстоятельное приказание здещнему эконому, или кого-нибудь для сего пришлите к надлежащему времени". И в другом письме — ему же (от 7.12.1862 г.): "В первый день декабря я получил от Их Императорских Величеств Евангелие и Крест в мою домовую церковь, которую Они за несколько дней пред тем благоволили посетить".

Нередко случались визитеры и совсем иного рода. Так в мае 1866 года на подворье побывал приехавший в Москву по поручению комитета сближения англиканской и русско-греческой церквей епископ примас Шотландии лорд Морай Росс. Предметом разговора было миропомазание в англиканской церкви, беседа продлилась несколько часов. В течение ее епископ было заметил, что боится долее утомлять его преосвященство, но митрополит Филарет ласково возразил ему: "Мы более не увидимся: побудемте же вместе, сколько можем". "В своей брошюре о посещении России, лорд-епископ так отзывается о нашем святителе: "Я полагаю, что нет в целой русской империи более уважаемого, более справедливого и вообще более любимого человека, как почтенный Филарет".

В своей оценке митрополита Филарета англиканский епископ оригинален не был — сходное впечатление выносили о нем едва ли не все, кому выпадало счастье разговаривать с ним либо - просто слушать его речи. Интересно замечание современного биографа святителя — почившего митрополита Иоанна (Снычева): зачастую, явившись на прием, посетитель вдруг испытывал какой-то, подчас прямо-таки рабский, страх и робость и даже... невольно становился перед московским владыкой на колени и кланялся ему в ноги.

"Архиепископ Симбирский Феодотий (20 авг. 1858 г.) в бытность в Москве по случаю коронации говорил: "Служил я в Петербурге, посещал вельмож, царей, все ничего; а когда вошел на Троицкое подворье, откуда взялась робость." А архимандрит Пимен, едва только вступил на ступеньки лестницы, ведущей в зал ожидания, почувствовал себя "ни живым, ни мертвым". Бывали, впрочем, и такие, что входили к святителю с "форсом", а после беседы с ним уходили смиренными. "Вошел павлином, — рассказывает о себе архимандрит Симеон, — а вышел вороной." Нечто подобное произошло и с пастором Юнгом, приехавшим в Россию из Нью-Йорка и в марте 1864 года посетившим митрополита.

По воспоминаниям Н.В. Сушкова, самоуверенный в начале встречи пастор, прощаясь с владыкой, "смиренно опустился на колени, попросил его благословения и невольно поцеловал руку благочестивого старца."

Впрочем первое чувство — страха — почти всегда сменялось у посетителей другим — восторга и умиления. После беседы с митрополитом человек невольно убеждался: "под личиной властной и строгой была сокрыта добрая, нежная и любящая душа."

Мы сказали, что четко разграничивались приемы официальные и неофициальные. Но это не совсем так: и официальные святитель нередко превращал по собственному произволению в "домашние". В таких случаях он, как правило, ожидал гостей в игравшей роль гостиной "долгой комнате", выходившей окнами на огороды северной части подворья. Попадавшие сюда, обычно заставали митрополита Филарета лежащим на диване и читающим духовную литературу. Некоторые удостаивались приглашения на чай или обед, которые подавались в галерее — узкой длинной комнате в северной анфиладе, сообщавшейся с долгой гостиной и парадным залом. И при том, что собственный стол владыки отличала граничащая с аскетизмом скромность, трапеза, подававшаяся гостям всегда была изысканной и изобильной — святитель умел быть добрым, радушным хозяином. "Для гостей, — читаем мы в "Записках о жизни и времени святителя Филарета митрополита Московского", составленных Н.Сушковым, — трапеза его всегда сытна и лакома. Мне случалось обедать у него по посвящении некоторых из викариев. Роскошь! все, что бывает лучшаго и дорогаго — на блюде; вина отличнейшия, десерт великолепный. Хозяин однако мало из этого вкушает; ему подают его обыкновенную пищу. Угощение сопровождается стройным пением духовного хора". За столом митрополит, рассказывает архимандрит Григорий, был говорлив и весел, вел "речи отборныя, ясныя, округленныя, интересныя".

Но, конечно, не это само по себе — радушие и умение вести "отборные речи" — привлекало к святителю множество наиразличнейших людей, не это стяжало ему славу "природного Патриарха"... Митрополита Филарета "звали мудрым отцем, то милостивым, то грозным, смотря по тому, чем легче достигалось благо Церкви и ея членов, — отцем доступным во всякое время дня и ночи."

Перечислить все случаи его помощи, милости к пасомым, благотворного влияния на их судьбы, его попечения о них, отнюдь не возможно. Рука святителя щедро одаривала обездоленных, слово его целительным теплом врачевало скорбные души...

Священник Шаров вспоминает, как явившийся в неурочный час к митрополиту на подворье офицер обратился к нему с просьбой дать заимообразно две тысячи рублей. Не спросив причин, имени или хотя бы места службы просителя, владыка дал ему просимую сумму. Офицер вернул долг через два года, признался в растрате и в том, что спасен был владыкой от позора и смерти.

"Увеличение смертности, увеличило и сиротство, безпомощность и бедность; а все это как взывало к благотворительности, так и вызывало усиление ея. И Москва, благотворительная и в обыкновенное время, в разсматриваемое скорбное время (холера 1830 — 1831 гг.) явила в этом отношении достоподражаемый пример для всех времен и городов. Пример благотворительности, как мы видели, подал сам Государь Император в бытность свою в Москве. Филарет также пожертвовал значительную сумму денег (1000 р.) на устройство благотворительного учреждения при Троицкой церкви, в приходе коей состоит Троицкое подворье".

В 1841 г. священнику Бронницкого уезда, пострадавшему от пожара и пришедшему к нему за помощью в чужой старой рясе, святитель Филарет не только помог деньгами, но и подарил собственную шерстяную рясу, сказав: "Вот тебя ряса от меня, я вижу, на тебе чужая".

Не менее интересный пример благотворительности святителя приводит в его жизнеописании митрополит Иоанн. Бедный дьякон приехал в Москву хлопотать по служебным делам. По мере хождения по различным церковным "инстанциям", не только деньги из тощего дьяконского кошелька перетекли в карманы мздоимцев, но и дело его, в общем-то пустяковое, оказалось раздутым до чрезвычайности, стало приобретать характер "неразрешимый". Митрополит Филарет, узнав об этом, взыскал со взяточников сумму вчетверо большую той, что была выманена у дьякона, и отдал ему со словами: "Это тебе, дьякон, за твое терпение. Ступай домой и оставайся на месте, в нуждах твоих обращайся прямо ко мне".

Вообще, как характерную черту, владыка Иоанн отмечает обыкновение святителя отнюдь не считать своих денег и даже — не касаться до них. Финансами при нем заведывали частию Лавра, частию эконом подворья, частию секретарь. Между тем, из собственных средств владыки "почти ежедневно ... выдавались пособия не только в Москве, но и разсылались повсюду. Кроме единовременных пособий, выдавались еще некоторым лицам как бы ежемесячные пенсии, благодетельствовавшие сотни весьма почтенных семейств, случайно впавших в бедность".

"Когда митрополит возвращался откуда-нибудь, — вспоминает Н.Гиляров-Платонов, — его большею частию дожидались уже нуждающиеся во вспоможении, и Святославский (секретарь святителя) был обыкновенным раздателем милостыни".

Но была и другая причина, побуждавшая людей постоянно прибегать к святителю Филарету в своих скорбях, телесных и душевных недугах: если подвиг внутренного делания его был в полном смысле этого слова тайным, то слава, слава замечательного молитвенника, — совершенно явной...

По свидетельству архимандрита Вениамина, "почитатели митрополита Филарета любили посещать крестовую церковь, в которой нередко служил и сам владыка. Здесь они обыкновенно говели и исповедовались, и приобщались, принимая св.Дары от самого святителя". Таковых — почитателей — было немало. Увидев московского архипастыря, как писал архимандрит Григорий, "нельзя было не прославить Бога, дивного в рабах Своих; а потому и когда он служил, храмы наполнялись народом."

"Митрополит Филарет читал канон пред царскими вратами смиренно, как монах пустынный,— повествует он же об одном из служений святителя на Сухаревском подворье, — читал ясно, но без экспрессии, монотонно, как читал бы простой неученый иеромонах. Меня это удивило. Сколько я слыхал ученых настоятелей, обыкновенно читают этот канон с выражением. Филарет ли не умел бы прочитать канон св. Андрея ораторски?" "Простые", благоговейные молитвы святителя производили на людей действие удивительно сильное, благотворное. Многочисленны свидетельства о случаях явления чудесной помощи по молитвенному предстательству его, рассказы о них передавались из уст в уста, и часто звучали в трудные минуты и во дворцах вельмож, и в домах простолюдинов "заветные" слова: "На Троицкое подворье... К митрополиту Филарету..."

Вот лишь несколько примеров такого рода.

"Идя однажды на Троицкое подворье, Н.Н. встретила незнакомую ей женщину, которая очень горько плакала. На вопрос, о причине ее горести, она отвечала, что ее муж ужасно пьет запоем и что она ходила просить о нем святых молитв митрополита Филарета, но ее не допустили до него. Сжалившись над нею, Н.Н. говорит, чтобы она в то время, как владыка поедет на служение, подошла принять благословение и сказала владыке про своего мужа и попросила молиться о нем. Обрадованная таким советом, она исполнила его при первом же случае, и что же? В скором времени муж ее совершенно избавился от запоя."

"Девица А. имела обыкновение читать псалтырь, но в одно время она как-будто забыла свое правило и в продолжении нескольких дней не исполняла его. В скором времени она видит во сне, что владыка совершает божественную литургию в церкви Троицкого подворья и по окончании оной начинает благословлять народ, но когда А. подошла для принятия его благословения, владыка спрашивает ее: "Ты читаешь псалтырь Давида?" А., совестясь при народе открыть правду, отвечала, что читает, на что владыка говорит: "Полно, так ли?" А., удивленная прозорливостью владыки, призналась , что уже несколько дней не исполняет своего правила, тогда владыка сказал: "Ты должна читать без отлагательства каждодневно", при этом она и проснулась.

"В одном дворянском семействе брат с сестрою были разного мнения о владыке: сестра очень почитала его, но брат позволял себе говорить о нем без всякого уважения.

Однажды между ними зашел разговор о прозорливости владыки, и брат, нисколько не доверяя этому, вознамерился испытать оную обманом и, несмотря на просьбу сестры оставить это намерение, оставался непреклонным. Вот однажды, одевшись в самое бедное платье, он отправился в Троицкое подворье. Когда вышел владыка, брат говорит владыке, что его посетило несчастье: поместье сгорело и он находится в крайности. Выслушав это, владыка удалился во внутренние покои и вынес пакет с деньгами, который и отдал ему с сими словами: "Вот Вам на погоревшее имение". По возвращении домой он показывает полученные от владыки деньги и с восторгом рассказывает обо всем подробно, чем сестра его ужасно была огорчена. На другой день он получил известие, что в тот самый день и час, в который он был у владыки, в его поместье сгорела часть его имения, и именно на ту сумму, какую он получил от владыки. Это событие ужасно его поразило, и он немедленно поехал ко владыке, рассказал обо всем чистосердечно и со слезами просил простить. С этого времени он верил в прозорливость владыки и очень уважал его."

"Простудившись Н.Н. очень сильно заболела, ее уже особоровали и ожидали кончины. В это время брат ее был на Троицком подворье, просил владыку через секретаря помолиться о болящей. Владыка прислал ей масла и святой воды, но на другой день она пожелала непременно иметь образок от владыки, посему одна из ее родственниц отправилась на Троицкое подворье. Так как владыка в этот день никого не принимал по случаю болезни, то родственница просила секретаря владыки передать ему просьбу больной. Владыка выслал для больной образок преподобного Сергия, и как только одели оный на нее, больная заснула крепким сном, продолжавшимся шесть часов. Проснувшись, она почувствовала себя гораздо лучше и вскоре выздоровела."

Таким образом, благодаря любви и почитанию народному, которые стяжал почитавшийся многими за святого еще при жизни митрополит, постепенно Троицкое подворье, тихое и укромное, становилось в Москве местом все более известным и посещаемым. Иными словами, отблеск славы "природного патриарха" падал и на его резиденцию...

И вряд ли стоит удивляться тому, что история подворья за период пребывания на нем святителя Филарета — по сути, не более, чем история жизни этого архипастыря: фигура его вполне естественно заслонила собой образы и судьбы всех немногочисленных подворских насельников.

Впрочем, жил на подворье, а точнее — в непосредственной близости от него и человек, не упомянуть о котором попросту невозможно — судьба святителя связана была с ним теснейшим образом. Речь идет о матушке митрополита — Евдокии Никитичне Дроздовой, перевезенной им в 1844 году из Коломны в Москву и поселившейся в специально купленном для нее деревянном домике за оградой подворья, почти напротив его ворот.

Жизнь она вела уединенную, почти монашескую, часто говела и всегда приобщалась в домовой церкви митрополичьих палат. Скоро правда, Евдокия Никитична занемогла и тогда нередко можно было видеть святителя спешащим через просторный двор к ее домику. 20 марта 1853 года она скончалась. По словам Н.В. Сушкова, святитель Филарет, мирно покорный судьбам Божиим, "без рыданий принял последний вздох усопшей, без рыданий отдал последний долг отшедшей из времени в вечность. Твердо бодрствуя на молитве поминовений и погребения, обрел в душе своей силы встретить гроб на кладбище, проводить до могилы, посыпать перстию персть, и кротко-сиротливо возвратиться в свою келлию к обычным трудам и подвигам".

Между тем, не так долго оставалось нести бремя своего служения на земле и самому митрополиту Филарету. Бесконечные труды, бессонные ночи до чрезвычайности ослабили его, болезни сменяли одна другую. В январе 1866 года, за год до своей смерти, святитель пишет архимандриту Антонию:

"Много времени теряю в отдыхе; в пасмурный день и при огне многаго не могу читать, или читаю с трудом, так же и пишу. Между тем непокойный век умножает дела; происходят медленность, и может иногда быть пропущено время, благоприятное для успеха в деле, и невозвратимое для сего. Тяжелы иногда дела делаемыя: но еще тяжелее дела ожидающие и упрекающия за медленность"...

В ночь на 17 сентября 1867 года, находясь в Лавре, митрополит Филарет чудесным образом был оповещен о приближающейся кончине. Явившийся ему во сне покойный его отец сказал: "береги девятнадцатое число". Воспринявший это предвестие как истинное, святитель там же, в Лавре, 19 сентября приобщается Святых Тайн. Вскоре вслед за тем он возвращается на Троицкое подворье и уже не покидает его до самой смерти. 19 октября он вновь приобщается Святых Тайн.

...Приближается 19 день следующего месяца — ноября. Незадолго до него святитель почувствовал себя бодрее обыкновенного и, улыбаясь, многим говорил: "Перед кончиной старые люди всегда чувствуют себя свежее и легче..." На переданную ему просьбу одной почтенной дамы принять ее он ответил: "Пусть приедет, только прежде 19 числа".

19-ое выпало на воскресенье. Святитель в этот день сам совершил литургию в домовой церкви подворья и служил, по свидетельствам присутствовавших, бодро и громогласно. После литургии он удалился в свои покои и принялся за дела. В половине второго часа, когда митрополит против обыкновения не вышел к обеду, его келейник иеродиакон о.Парфений, войдя в митрополичьи покои, увидел святителя в коридорчике, узком проходном помещении без окон рядом со спальней, как бы коленопреклоненным. Митрополит Филарет был мертв.

Вскоре "удар большого кремлевского колокола, раздавшийся в необычное время, возвестил жителям первопрестольной столицы о кончине великой жизни (...). Печальная весть быстро огласилась, и население Москвы устремилось на поклонение почившему архипастырю".

"По приезде на подворье, — пишет в своих воспоминаниях архиепископ Харьковский Амвросий, — введен был в кабинет в Бозе почившаго святителя и там я земно поклонился ему. На него (он положен был на диван) надет был подрясник из материи муар-антик, скромнаго дикаго цвета, и пояс с шелковыми цветами по белому фону. Владыка казался необыкновенно мирен: вот истинный угодник Божий, столь славно и полезно потрудившийся для православной церкви! (...)

Честное тело его перенесено мною вместе с другими в большую залу, где облачено было во все архиерейское облачение — то самое, в котором он совершал тогоже дня (воскресенье) последнюю божественную литургию. (...)

Панихида была совершена преосвященными викариями в присутствии генерал-губернатора, а на другой день (20 число), по внесении тела маститого святителя в крестовую церковь, литургия и панихида в ней отслужены соборне мною с протоиереями, иеромонахами и священниками".

Привезенный из Лавры архимандритом Антонием изготовленный заранее по просьбе самого митрополита Филарета кипарисный гроб был поставлен в домовой церкви подворья. И три дня в 1 час пополудни и в 8 часов вечера совершались здесь панихиды. Ежедневно несметные толпы москвичей заполняли подворье, оплакивая любимого святителя. А 23-го, в 10 часов утра, в присутствии всего московского духовенства в черных облачениях, началась Божественная литургия, совершавшаяся митрополитом Киевским Арсением. В полдень зазвонили колокола церкви преподобного Сергия: Троицко-Сухаревское подворье прощалось со своим великим насельником. И еще долго воспоминание о святителе вызывало у обитателей и посетителей сего места — у кого вздох, у кого слезы, у кого тихое и радостное умиление.

"В годовщину кончины его, — рассказывает в своей книге о святителе архимандрит Григорий, — то есть 19 ноября 1868 г., в крестовой подворской церкви совершена мной, по распоряжению преосвященнаго Игнатия, заупокойная литургия и панихида соборне. В ночь на это число почивший владыка, виденный мною в рясе и белом клобуке, благословил меня, а по сторонам его находились какие-то другие два иерарха, покрытые белым облаком.

Благословение его принял я, как залог Божия ко мне милосердия и как неложное знамение, что святая душа его во благих водворяется..."

Источник: Московское подворье Свято-Троицкой Сергиевой Лавры