Начало: Святитель Филарет (Дроздов)	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Митрополит Филарет в своих отношениях к государству, в своих мыслях об управлении, о власти, в своем государственном учении о царе как помазаннике Божием, о царстве как о "преддверии Царства Небесного" исходил из высших начал вседержительства Божия. Вот те замечательные строки из одной его проповеди, в которых он рисует образ самодержавного царя: "Бог по образу Своего небесного единоначалия устроил на земле царя; по образу Своего вседержительства - царя самодержавного; по образу Своего Царства непреходящего, продолжающегося от века и до века, - царя наследственного. О, если бы все цари земные довольно внимали своему небесному достоинству и к положенным на них чертам образа небесного верно присоединяли требуемые от них богоподобную правду и благость, небесную недремленность, чистоту мысли, святость намерения и деятельности! О если бы все народы довольно разумели небесное достоинство царя и устроение царства земного по образу небесному и постоянно себя ознаменовывали чертами того же образа, - благоговением и любовию к царю, смиренным послушанием его законам и повелениям и взаимным согласием и единодушием, и удаляли от себя все, чему нет образа на небесах, - превозношение, раздор, своеволие, своекорыстие и всякое зло мысли, намерения и действия... Все царства земные были бы достойным преддверием Царства Небесного. Россия, ты имеешь участие в сем благе паче многих царств и народов. Держи, еже имаши, да никтоже приимет венца твоего (Апок.3:11)" [66].

При таком взгляде на самодержавную власть и на отношение к ней подданных, митрополит Филарет, конечно, в принципе должен был отрицать всякое поползновение со стороны подданных к вмешательству в действия этой власти. Как далек он был в своем учении от тех недостойных современных пререканий о пределах и компетенциях власти! Указывая на то, что у некоторых народов в наши времена о государственном устройстве и об отношениях между предержащею властью и подданными столько споров и распрей, что от них "все столпы политических зданий колеблются", "все общественные связи трещат", он, конечно, имеет в виду Запад, но нет сомнения, что те же течения в народной мысли и думах он предвидел и у нас, а потому с такой напряженностью проповедовал о повиновении власти, о сообразовании действий своих, намерений и мыслей со святостью поставленной над нами власти. "Правительство, не огражденное свято почитаемою от всего народа неприкосновенностью, не может действовать ни всею полнотою силы, ни всею свободою ревности, потребной для устроения общественного блага и безопасности. Как может оно развить всю силу свою в самом благодетельном ее направлении, когда его сила находится в ненадежной борьбе с другими силами, пресекающими ее действия в столь многоразличных направлениях, сколько есть мнений, предубеждений и страстей, более или менее господствующих в обществе? Как может оно предаться всей своей ревности, когда оно, по необходимости, должно делить свое внимание между попечением о благосостоянии общества и между заботой о собственной безопасности? Подвластные, которые не признают священной неприкосновенности владычествующих, надеждой своеволия побуждаются домогаться своеволия; власть, которая не уверена в своей неприкосновенности, заботой о своей безопасности побуждается домогаться преобладания; в таком положении государство колеблется между крайностями своеволия и преобладания, между ужасами безначалия и угнетения и не может утвердить в себе послушной свободы, которая есть средоточие и душа жизни общественной" [67].

Нетрудно видеть, что митрополит Филарет, приводя это свое учение о власти и об отношениях народа к этой власти, предупреждал великий вопрос о пределах всякой власти, вопрос, который не замедлил поставить на очередь возникавший дух противления власти как института, сдерживающего будто бы свободу личности. Какое дело этим новым глашатаям свободы, что государство при существующей розни мнений и направлений у подданных будет не в состоянии "все силы" и "всю свою ревность" направить к устроению и охранению общественного блага и безопасности? Какое дело им до этого затруднительного положения государства? Они, конечно, сознавали смутно, эти ревнители какой-то абсолютной свободы, что именно свобода есть "средоточие и душа жизни общественной", но они не могли себе уяснить истинного характера этой свободы, которая, по мудрому определению святителя Филарета, только тогда правомерна и благословенна, когда она является "послушною".

Далее, развивая мысль о верности подданных к государю и государству, митрополит Филарет говорит: "Государь и государство требуют от подданных верности вообще и в особенных служениях, должностях и поручениях. В сей верности необходимо нужно твердое удостоверение, потому что без сего не был бы обеспечен общественный порядок и даже не было бы общественной безопасности. Чем же обеспечим верность? Законами? Но чтобы законы имели полную силу и действие, для сего нужна строгая верность в их употреблении. Следовательно, предложенный вопрос здесь не разрешается и только получает особенный вид: чем обеспечить верность в употреблении закона? Не честностью ли, предварительно дознаваемою?.. Не честным ли словом?.. Не страхом ли наказаний?.." Но все эти средства к обеспечению верности неудовлетворительны, потому что при необъятном пространстве государственных отношений, при необеспеченности в честности и высоком нравственном достоинстве отдельных членов государства, наконец, при недостаточности страха наказания для образования положительных качеств верноподданных нужно, очевидно, нечто большее, нужен сильнейший стимул, нужно свидетельство не человеческое, а Божие или, иначе говоря, неизбежна в государственном строе присяга. Митрополит Филарет дает твердое обоснование необходимости и неизбежности присяги. Необходимо запечатление "обещаемой верности великим и страшным именам Божиим, дабы каждый так уважал верность, как благоговеет пред Богом; дабы тот, кто вздумал бы дерзновенно коснуться своего обещания, неизбежно встретился с именем Божиим, которое не есть только произносимый звук, но призываемая сила Божия, проницающая души, испытующая сердца, благословляющая верных и карающая неверных" [68]. Итак, вот где основания тому, что необходимо прибегать к присяге и нельзя основываться, как того бы желали поклонники западного государственного строя, ни на существовании законов, ни на молчаливом соглашении - именно соглашении - исполнять эти законы.

Стремления обновить обветшавший якобы строй нашей государственной жизни возникали уже у нас в те времена, в кои проповедовал проницательный и мудрый святитель. Возникла, говорит он, "новая мудрость, которая вековыми трудами государственной мудрости обработанные и усовершенствованные установления находит не только требующими исправления, но совершенно негодными и хочет все переломать и перестроить. По огромности предприятия можно подумать: это должно быть огромная мудрость. Не излишне испытать сию новую мудрость. Чиста ли она? Нет, она совсем не говорит о благоговении к Богу, которое есть единственный источник чистоты, и не имеет даже мысли о том, что христианство называет чистотою. Мирна ли она? Нет, она живет и дышит распрями не только ее последователей с непоследователями, но и последователей между собою. Кротка ли? Надменна и дерзновенна. Исполнена ли милости и плодов благих? Нет, жестока и кровожадна. Несомненна ли? Напротив, ничего не произвела, кроме сомнений, подозрений, нареканий и недоверенности" [69].

А между тем, эта новая мудрость, порожденная духом неверия и отрицания божественной установленности власти, духом неистинного разумения свободы человека, духом отрицания евангельского положения и апостольского увещания воздавать власти подобающее ей, почитать царя-помазанника, начала широкой волной распространяться и в русском обществе. Все стремления к быстрому коренному реформированию старинных устоев государственной жизни имели в своей основе то же надменное и дерзновенное притязание этой новой мудрости перестроить на новых началах нормы общественного и государственного строя. По самому существу своему, реформа, обновление предполагает отрицание реформируемого, обновляемого: предполагает негодность древнего строя, несоответствие его новейшим условиям и требованиям времени. Но вместе с тем подобное отрицание прошлого предполагает наличность лучшего, которым предполагается заменить ставшее негодным старое. А для этого нужна действительно мудрость, так как иначе где гарантия в том, что новое окажется действительно лучше старого?

Святитель Филарет хорошо понимал, как неосновательны мечтания заменить древний строй лучшим новым; он хорошо понимал, как "огромность предприятия", невыполнимость задач покрывает мраком умы западных мыслителей, а потому, со свойственным ему светлым и ясным проницанием, он указал причины такого омрачения умов. "Перестав утверждать государственные установления на слове и власти Того, Кем царие царствуют, они уже не умели ни чтить, ни хранить царей. Престолы там стали нетверды; народы объюродели. Не то, чтобы уже совсем не стало разумевающих; но дерзновенное безумие взяло верх и попирает малодушную мудрость, не укрепившую себя премудростью Божиею. Из мысли о народе выработали идол; и не хотят понять даже той очевидности, что для столь огромного идола не станет никаких жертв. Мечтают пожать мир, когда сеют мятеж; не возлюбив свободно повиноваться законной и благородной власти царя, принуждены раболепствовать пред дикой силой своевольных скопищ. Так твердая земля превращается там в волнующееся море народа, которое частью поглощает уже, частью грозит поглотить учреждения, законы, порядок, общественное доверие, довольство, безопасность" [70].

"Некоторые люди, не знаю, более ли других обладающие мудростью, но, конечно, более других доверяющие своей мудрости, работают над изобретением и постановлением лучших, по их мнению, начал для образования и преобразования человеческих обществ. Уже более полувека образованнейшая часть рода человеческого видит их преобразовательные усилия в самом действии, но еще нигде и никогда не создавали они тихого и безмолвного жития. Они умеют потрясать древние здания государств, но не умеют создать ничего твердого; внезапно по их чертежам строятся новые правительства и также внезапно рушатся. Они тяготятся отеческою и разумною властью царя и выводят слепую и жестокую власть народной толпы и бесконечные распри искателей распри; они прельщают людей, уверяя, что ведут их к свободе, а в самом деле ведут их от законной свободы к своеволию чтобы потом низвергнуть их в угнетение" [71].

Какие ясные и отчетливые мысли обнаруживает это описание ужасов западного строя, какое понимание сокровенных основ этого строя доказывает подобное отчетливое расчленение мотивов деятельности западных руководителей общества с их гуманными по виду, но на самом деле глубоко эгоистичными и коварными действиями. Правда, в России ничего подобного не могло ни тогда, ни теперь, никогда не может быть, так как Россия сильна древним благословением Божиим, крепка благочестием и самодержавием и так как над ней ради этого самодержавия особенно веет благодать охраняющая. Святитель Филарет глубоко чувствовал и ясно сознавал, в чем сила и несокрушимая мощь России, и потому крепким убеждением и верою дышали следующие слова одной его проповеди: "Богу благодарение! Не то в отечестве нашем. Самодержавная власть, утвержденная на вековом законе наследственности, некогда в годину оскудевшей наследственности обновленная и подкрепленная на прежнем основании чистым и разумным избранием, стоит в неприкосновенной непоколебимости и действует в спокойном величии. Подвластные не думают домогаться права избирать в общественные должности по уверенности, что власть радеет о благе общем и разумеет, через кого и как устроить оное. Власть, по свободному изволению и доверию к подвластным, дает им право избрания общественного, назначая оному разумные пределы" [72].

Таким образом, мы видим, что святитель Филарет не отрицал некоторой свободы для подвластных. Он понимал, что свобода, как он назвал ее в другом месте, "послушная", есть вожделенное и неотъемлемое право возрожденного благодатью человека, что она есть достояние каждого, а потому, в духе послушания Божиим законам - огражденная и отделенная от произвола, она вполне совместима и может жить наряду с самодержавною властию царя, если только именно от этой власти и по изволению этой власти она получает начало.

Царь, по учению святителя Филарета, есть носитель власти Божией, той власти, которая, существуя на земле, является отражением небесной, вседержавной власти Божией. Царство земное есть образ и преддверие Царства Небесного, а потому, естественно, из этого учения вытекает, что только то земное общество благословенно и содержит в себе семя благодати Божией, одухотворяющей и освящающей это общество, которое своим главою имеет верховного носителя власти и помазанника благодати - царя. В самом понятии об обществе заключается мысль о некоем центре, вокруг которого объединяется множество: "Где есть общество человеческое, там необходимо есть власть, соединяющая людей в состав общества, ибо без власти можно вообразить только неустроенное множество людей, а не общество. Но власть действует в обществе и сохраняет оное посредством повиновения. Следовательно, повиновение необходимо соединено с существованием общества. Кто стал бы колебать или ослаблять повиновение, тот колебал бы или ослаблял бы основание общества. Много ли в обществе людей, способных к повиновению по идеям и умозрениям?" "Когда смотрю, - говорит митрополит Филарет, - на опыты, когда на подобных умозрениях хотят в наше время основать повиновение некоторые народы и государства, как там ничто не стоит твердо, зыблются и престолы, и алтари, бразды правления рвутся, мятежи роятся, пороки бесстыдствуют, преступления ругаются над правосудием, нет ни единодушия, ни доверенности, каждый наступающий день угрожает, - видя все сие, не могу не заключить: видно не на человеческих умозрениях основывать должно государственное благоустройство" [73].

Итак, именно царь, царская власть, самодержавная власть Царя является признаком благословения Божия, почивающего на известном народе. Но, о! Как не хотят этого признать мечтательные строители новейших государственных форм! Как не хотят они уступить Богу начала и происхождения земной власти! Как не хотят они признать, что сама власть в осуществлении своих прав, которые являются прежде высокой ответственнейшей обязанностью пред Богом, проявляет послушание небесной власти! Может ли она, эта истинная, священная власть царя пред лицом Бога, пред своей царственной совестью отказаться от осуществления или ослабить проявление этой своей власти, которая, в сущности, является обязанностью пред Богом?

"Царь, по истинному о нем понятию, - говорит святитель Филарет, - есть глава и душа царства; но вы возразите мне, что душой государства должен быть закон. Закон необходим, досточтим, благотворен, но закон в хартиях и книгах есть мертвая буква, ибо сколько раз можно наблюдать в царствах, что закон в книге осуждает и наказывает преступление, а между тем преступление совершается и остается ненаказанным, закон в книге благоустрояет общественные звания и дела, а между тем они расстраиваются. Законный, мертвый в книге, оживает в деяниях; а верховный государственный деятель, и возбудитель, и одушевитель подчиненных деятелей есть царь" [74].

"Благо народу и государству, в котором единым, всеобщим, светлым, сильным, всепроникающим, вседвижущим средоточием, как солнце во вселенной, стоит царь, свободно ограничивающий свое самодержавие волею Царя Небесного, мудростью, великодушием, любовью к народу, желанием общего блага, уважением к законам предшественников и к своим собственным, и в котором отношения подданных к верховной власти утверждаются не на вопросах, ежедневно возрождающихся, и не на спорах, никогда нескончаемых, но на хранимом свято предании праотеческом, на наследственной и благоприобретенной любви к царю и отечеству и еще глубже на благоговении к Царю царствующих и Господу господствующих. Господи, Ты даровал нам сие благо" [75].

Помимо глубокой мудрости, какою веет от этих слов первосвятителя Московского, какая в них видна глубина чувства, искренность сердца, проникающего в самый дух законов власти! Как в них видно уважение и преклонение пред этой властью не ради ее силы и не ради необходимости при существующем строе ей повиноваться, а во имя высших принципов, ради того, что она поставлена от Бога, что сила Божия в ней живет и действует и что благословение может почивать лишь на том, кто движением свободной воли ставит себя в отношение свободного повиновения этой власти.

Если мы станем на эту точку зрения святителя Филарета, если мы проникнемся духом его взглядов на власть и на подчинение этой власти, то для нас будет понятно его отношение, во всех малейших его действиях, к велениям этой священной, помазанной власти. Для нас будет понятно, почему в иных случаях святитель громко во всеуслышание, не боясь ничего и никого, высказывал резкие суждения о том или другом явлении жизни народной и как бы даже намечал план действий для власти; как в иных случаях он брал власть под защиту Церкви и с точки зрения церковной освещал то или другое действие власти.

А потому как тяжело и странно слышать легковесные, необоснованные суждения лиц известного образа мыслей, что будто бы митрополит Филарет являлся в своих действиях, в своих словах и поучениях не более как послушным орудием власти, которая эксплуатировала, так сказать, его талант и силу убеждения.

Посмотрим теперь, как митрополит Филарет, на основании слова Божия, раскрывал значение священной неприкосновенности помазанной самодержавной власти.

"Пророк, между судьбами Божиими по всей земле, отличая особенную судьбу помазанных, не довольствуется собственным указанием на то очевидное действие сей судьбы, что Бог не оставил человека обидети их: он отверзает небо и дает услышать оттоле творческое слово, созидающее их безопасность: "...не прикасайтеся помазанным Моим..." (Пс.104:15). Неудивительно, что громовым гласом нужно бы возвещать сию заповедь народам языческим, глухим для кроткого слова Божия. Кто бы подумал, что для христианских народов нужно будет вновь написать ее кровью христианских народов? Но она написана кровью и огнем на жесткой скрижали Европы, и в просвещенном веке есть мудрецы, которые доныне еще не умеют прочитать сих грозных и вместе спасательных письмен" [76]. И далее: "...заповедь Господня не говорит: не восставайте противу предержащих властей. Ибо подвластные и сами могут понимать, что, разрушая власть, разрушают весь состав общества и, следственно, разрушают самих себя. Заповедь говорит: "Не прикасайтеся" даже так, как прикасаются к чему-либо без усилия, без намерения, по легкомыслию, по неосторожности, ибо случается нередко, что в сем неприметно погрешают. Когда власть налагает на подданных некое бремя, хотя и легкое и необходимое, как легко возбуждается ропот! Когда подвластные видят дело власти, несогласное с их образом понятия, как стремительно исторгаются из уст их слова осуждения! Как часто не обученная послушанию мысль подчиненного нечистым прикосновением касается самих намерений власти и налагает на них собственную нечистоту! Клеврет мой, кто дал тебе власть над твоими владыками?" [77]

Можно ли лучше уяснить смысл дивного изречения пророческого "не прикасайтеся помазанным Моим"? Можно ли с большим благоговением касаться этого глубокого вопроса? Можно ли, наконец, более тонкими чертами обозначить степени и грани отношений к власти? Слышны нередко теперь суждения об этих взглядах и учении святителя Филарета как о чем-то отрывочном, не дающем ясных и определенных указаний для тех или иных отношений, не преподающем точных норм, регулирующих эти отношения. Но, произнося подобные суждения, эти строгие ценители и критики забывают, что целью святителя было не установление юридических норм, а разъяснение церковного взгляда на отношение подданных к царю и на отношение власти к подвластным.

Теперь усиливаются всеми силами отстаивать понимание власти как ответственности; на правительство смотрят как на очаг виновности и вменяемости за темноту и злополучие народа; создают смелое, убежденное обличение власти как голого права и притязания [78]. Вот современные течения интеллигентной мысли в отношении к этому основному вопросу в земном общежитии. Сопоставьте эти рассуждения, которым дают в настоящее время очень высокую цену; сопоставьте эти запросы интеллигенции, которую теперь трактуют как нечто единое, целое, связанное единством исканий и разума во взаимной поддержке и ответственности пред окончательным судом истории, которую трактуют как движущуюся идеей нового строя, нового общества - одухотворенного, где нет разлада между идеалом и действительностью, - сопоставьте, повторяю, эти запросы с высокими, стройными ответами святителя в учении о власти и о праве, и вы увидите, как далеки они, эти современные чаяния, современные течения юридической мысли, от истинного учения слова Божия; как далеко уклонилось современное общество от церковного учения, которое теперь отрицается в самом корне как несогласное будто бы с чистым христианским учением, как будто возможно какое-либо отделение первого от второго. Поставьте на суд мудрости великого богослова и мыслителя, святителя Филарета, эти понятия, господствующие в современной мысли, и вы увидите, что они не выдержат строгой критики этого учения.

Но тогда, в те времена, когда учил святитель Филарет, еще не поднимались те вопросы, которые теперь волнуют общество; тогда до нашего слуха лишь "из чужих стран доносился гул смятений"; таившаяся в проповедях митрополита Московского государственная мудрость могла в те времена казаться отвлеченной, не вызываемою требованиями жизни, потому что все, о чем он говорил, от чего он предостерегал, - все это происходило не у нас, не в России. Но из недалеких стран, где зародилась власть и где быстро развивалась эта ложная мудрость, она своим мутным течением спешно устремлялась в чистые воды русского, православного миросозерцания; митрополит Филарет видел это; видел и то, что некоторые недостойные сыны России мечтали насадить и у нас этот строй, столь чуждый, столь противный духу русского народа. Он видел, что "мгла" покрывала умы многих, что время было "туманное", когда "в одних можно было видеть неожиданное, в других не видеть ожидаемого" [79]; вот почему так предостерегающе было его сильное слово. Немногие лишь светлые умы видели истинное положение вещей, еще меньшее число видело источник и родину заблуждений. Святитель Филарет был почти единственный, прозревавший то время, когда и к нам должны были проникнуть чуждые влияния, когда должна была заговорить жизнь и начавшиеся в его время реформы выразиться в своих последствиях.

Он хорошо знал, как "в царствах, более или менее союзных с Россией и частью соседних, у народов многочисленных, образованных в минуту дремания правительств, из вертепов тайных скопищ, безнравственных и безбожных, внезапно исторгся вихрь мятежа и безначалия, который, колебля и разрушая порядок одного царства за другим, угрожал миру и безопасности всех народов Европы и против державы Российской особенно дышал яростью, с шумом и воплями, как против сильной и ревностной защитницы законной власти, порядка и мира" [80].

Он видел, что "иные самонадеянные умы, выйдя из повиновения вседержавной премудрости Христовой, домогаются самопроизвольно и суемудренно господствовать над делами, и над законами, и над общенародным разумением, что на страже правды и честности поставляют не высокий и сильный страх Божий, а малодушный и ничтожный страх мнения человеческого" [81].

Он предвидел, наконец, что "род строптивый и преогорчеваяй, род иже не исправи сердца своего и не увери с Богом духа своего, взволнует народы, что царство, разделившееся на ся, заколеблется, что неправда станет домогаться восхитить силу, а сила недовольно будет чтить правду, что возмечтают на мятеже основать законность, во всенародных распрях найти источник общественного согласия, иметь свободное управление посредством порабощенного правительства... что безначалие хочет быть началом, очевидно, не созидательным, а разрушительным" [82].

Одним словом, святитель хорошо сознавал, что шаташася языцы и людие поучишася тшетным (Пс.2:1). И вот как призывал он Россию, - не к обновлению своего строя, к чему так упорно зовут ее ныне "русские сердцеведцы", "искатели высшего смысла жизни", - а к тому, чтобы усилить свой древний свет, который никогда не должен потерять своей силы и мощи: "Когда темнеет на дворе, усиливают свет в доме. Береги, Россия, и возжигай сильнее твой домашний свет, потому что за пределами твоими по слову пророческому тьма покрывает землю и мрак на языки (Ис.60:2)" [83].

"Поспешим, - говорил в другом месте первосвятитель Московский, - вполне создать неотъемлемую славу Царю Небесному на земле, еще не примесившейся к новому смешению вавилонскому" [84].

Так владыка Филарет не на основании только умозрений человеческих, а на незыблемом, вечном основании слова Божия строит учение свое о власти царской и об обязанности по отношению к ней со стороны подданных. Его гениальный ум, его редкий, тонкий анализ способствовали лишь тому, чтобы в столь ясные, стройные формулы воплотить эти отвлеченные правовые идеи. Вот почему так категоричны, так определенны и так бесспорны эти формулы; вот почему нет критики, которая бы, коснувшись этих определений и умозаключений митрополита Филарета, не признала за ними истины непреложной и несокрушимой и не остановилась пред этой "великою охранительною силою, и не одних догматов церковных, но всего русского народа и государства в их основных, коренных началах жизни общественной, гражданской, государственной" [85].

Переходя к вопросу об отношении светской власти к Церкви, мы встречаем и в этой области у святителя Филарета глубокие и мудрые рассуждения. "Есть, - говорит он, - в том польза, когда алтарь и престол союзны; но не взаимная польза есть первое основание союза их, а самостоятельная истина, поддерживающая тот и другой. Благо и благословение царю, покровителю алтаря; но не боится алтарь падения и без сего покровительства. Прав священник, проповедующий почтение царю, но не по праву взаимности, а по чистой обязанности, если бы то случилось и без надежды взаимности" [86].

"Бога бойтеся, веруйте в Господа Иисуса. Сей голос проходит века. Тысячи и мириады иудеев веруют во Иисуса, ими распятого, миллионы бывших многобожников убоялись Бога Единого. Повсюду христианские алтари на развалинах синагог еврейских и капищ языческих. Какой могущественный царь помог сему огромному перевороту? Константин Великий? Но как? Он пришел к алтарю Христову, когда сей уже стоял на пространстве Азии, Европы и Африки. Пришел не для того, чтобы поддержать оный своей мощью, а для того, чтобы со своим величеством подвергнуться пред его святынею. Живый на небесех рано посмеялся тем, которые поздно вздумали унизить Его божественную религию до зависимости от человеческих пособий. Чтобы сделать смешным их мудрование, Он три века медлил призывать сильного царя к алтарю Христову; а между тем со дня на день восставали на разрушение алтаря сего цари, народы, жрецы, мудрецы, сила, искусство, корысть, хитрость, ярость. Что же наконец? Все сие исчезло, а Церковь Христова стоит не потому, что поддерживается человеческой силой..." [87]

"Царя чтите, - пусть поищут мудрецы сомнений и подозрений, какая взаимность, выгода, надежда могла заставить проповедника пристрастно благоприятствовать царю. Кто был царь, который прежде и ближе других встретился с проповедью святого Петра? Ирод. Какие же услуги оказал Ирод христианству?.. Чем наградила Петра за подвиги апостольские держава Римская? Не крестом почести, а крестом распятия. Петр ожидал сего... и почтение к царю проповедовал подданным царя, от которого пострадать готовился. На чем же основывалась сия проповедь? Конечно, не на взаимности, выгоде, надежде. На чем же? Без сомнения, на истине божественной, а не человеческой: Бога бойтесь, царя чтите (1Пет.2:17). Первая из сих заповедей тверда самостоятельно: в мысли о Боге необходимо заключается мысль о благоговении к Богу. На первой утверждается вторая, ибо если вы не боитесь Бога, то не можете не уважать того, что поставил Бог..." [88]

Мы нарочно приводим здесь полностью рассуждения митрополита Филарета о союзе алтаря и престола для того, чтобы во всей полноте представить себе и уяснить его взгляд на этот союз. Где здесь видимое некоторым стремление митрополита защитить будто бы положение подчиненности Церкви государству? Напротив, бросается в глаза резкость, с какою подчеркивается самостоятельность алтаря и полная независимость его от престола. Напротив, здесь приводится пример, как Церковь в течение многих веков существовала, - и это было самое благоплодное время ее жизни, - не только без покровительства власти, но даже претерпевая от нее притеснения, озлобления, гонения. На союз, а не на подчинение указывает святитель. И союз этот основан не на пользе взаимной, а на истине. И здесь, как и во всех рассуждениях великого иерарха, мы видим ту же прямолинейность взгляда, глубокую обоснованность заключений и полное, самое строгое соответствие рассуждений его со взглядами церковными и святоотеческими. "Церковь стоит не потому, что поддерживается человеческой силой" - вот основной мотив рассуждений митрополита Филарета; "силой крепкой веры, любви и самопожертвования должны пастыри Церкви устроить и поддерживать мир в ее ограде" - вот следствие, которое вытекает непосредственно из указанного положения. Но государственные законы, при нормальном, союзном положении Церкви и власти, должны совне охранять мир Церкви, дабы и пастырям и пасомым свободнее и благотворнее действовать под их охраной. Все это насколько согласно с истиной Божией, Христовой, церковной, столь же стройно и цельно выступает в учении святителя Филарета. Во многих местах своих проповедей он указывал на то, что Православная Церковь в Российском царстве в лице первого своего сына - помазанного самодержавного царя - имеет крепкого охранителя, который блюдет мир Церкви и радеет о ее свободном и мирном преуспеянии и делании. Он благословлял этот союз, плодотворный не столько для Церкви, сколько для царства; но это не значило, что он ставил Церковь в зависимость от государственной власти.

Мы не можем не признать безусловной истины за этим высоким учением, к которому нельзя для полноты и ясности прибавить ни единой черты. Мы должны признать вместе со святителем богословом, что именно на истине, а не на чем ином зиждется союз Церкви и царства, союз, который тогда только может быть плодотворным, когда в основе его лежит истинное учение о Церкви как вместилище благодати, источнике благословения царей, царств и народов. "Благослови и благословляй (Господи) святую ко Святой Церкви любовь благочестивейшего самодержца нашего; и да будет она всегда охранительной силой для благоденствия царства его и народа" [89]. В этом святительском молитвенном воззвании к Богу заключается сущность воззрений митрополита Филарета на церковную власть и на царскую.

Примечания
66. Государственное учение митрополита Филарета / Сост. В[ладимир] Н[азарьевский]. М, 1885. С.18,19.
67. Слова и речи митрополита Филарета. Т.II. С.10-11.
68. Там же. Т.IV. С.475.
69. Там же. С.585.
70. Там же. С.553-554.
71. Государственное учение митрополита Филарета. С.31.
72. Беседа пред присягою дворянства в 1853 г. / Слова и речи митрополита Филарета. Т.V. С.188.
73. Государственное учение митрополита Филарета. С.16.
74. Там же. С.26.
75. Там же. С.27 и 28.
76. Там же. С.20.
77. Там же. С.22.
78. См.: Евдоким, архим. Пастырь-Учитель. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1903. С.5-6.
79. Государственное учение митрополита Филарета. С.143.
80. Там же. С.35-36.
81. Там же. С.36-37.
82. Там же. С.36.
83. Слова и речи митрополита Филарета. Т.IV. С.553.
84. Государственное учение митрополита Филарета. С.39.
85. Барсов Н.И. Несколько исследований исторических и рассуждений в вопросах современных. СПб., 1899. С.45.
86. Слова и речи митрополита Филарета. 1826-1836 гг. Т.III. С.203.
87. Там же. Т.III. С.204.
88. Там же.
89. Речь митрополита Филарета в день совершившегося 50-летия его священноначальственного служения 5-августа 1867 года // Слова и речи митрополита Филарета. Т.V. С.580.

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий (Симанский). Митрополит Филарет о Церкви и государстве.
© Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2005