Святитель Филарет (Дроздов) [Pagez.ru]



Начало: Святитель Филарет (Дроздов)

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий (Симанский)
Митрополит Филарет о Церкви и государстве
Освобождение крестьян и участие в этом акте митрополита Филарета Восторженное настроение умов "передовых" деятелей шестидесятых годов, и, наоборот, безмолвное, тревожное, сосредоточенное ожидание решения вопроса со стороны митрополита Филарета. Взгляд митрополита Филарета па этот вопрос, высказываемый им в частной переписке. Приглашение митрополита Филарета государем императором к составлению высочайшего манифеста об освобождении. Характер манифеста. Внутренний психологический характер отношений митрополита Филарета к вопросу об освобождении. Сопоставление взглядов митрополита Филарета на крепостное состояние со взглядами лучших русских людей того времени. Отношение лиц известного лагеря к участию митрополита Филарета в освободительном акте. Истинное внутреннее значение этого участия. Взгляд митрополита Филарета на освобождение как на "добрый дар" царя. Проект участия приходского духовенства в деле разъяснения крестьянам "воли". Отношение митрополита Филарета к этому проекту. Меры, предложенные митрополитом Филаретом.

Едва ли есть в языках человеческих слово, которое столько было бы подвержено неправому пониманию и злоупотреблениям, как слово свобода.
Поймите, мечтатели безграничной свободы, гибельное безумие ваших мечтаний, поймите наконец, хотя после жестоких опытов, когда сокрушавшая свои пределы свобода не раз обагряла лицо земли неповинной кровью и, проливая потоки крови человеческой, утопляла в них и самих себя.
Слова и речи митрополита Филарета

Крепостное право было центральным пунктом внутренней политики в начале царствования императора Александра Николаевича. Освобождение крестьян от крепостной зависимости было главнейшим и первым по времени актом этой политики, "повлекшим за собой, в силу естественной и логической необходимости, все другие преобразования, большинству коих начало положено еще при жизни святителя Филарета" [90].

Нам нет необходимости входить здесь в рассмотрение истории этого института, равно как и разбирать его с моральной точки зрения. История его хорошо известна даже неспециалистам, а относительно моральной стороны нужно сказать, что исследование таковой независимо от истории ведет постоянно к необоснованным, ошибочным и часто совершенно ложным заключениям. Задача наша в данном случае состоит в том, чтобы выяснить на этот предмет высокой государственной важности взгляд святителя Филарета, а также проследить течение вопроса об освобождении, поскольку он соприкасался с деятельностью Московского первоиерарха.

"Цепи рабства разорваны, Россия избавлена от отвратительного недуга. Настало время искупления" [91] - так приветствовали освободительный акт "передовые" и "гуманные" деятели 1860-х годов. Такими мрачными, тяжелыми признаками характеризуя минувшую эпоху, как рабство, как пору отвратительного недуга и прочего, они этим самым подчеркивали, что отныне - полное отсутствие цепей, полная, широкая, притом правомерная свобода, не подчиненное, а равное, равноправное состояние с высшими классами является уделом "вчерашних холопов", "рабов", "узников"...

Но плохую услугу России оказывали эти неумеренные восторженные певцы свободы и равенства, так как, подчеркивая эту свободу и это равенство, они тем самым вселяли и в народ ложное убеждение в том, что отныне все права на их стороне и что обязанностей им более не нести. Это ложное убеждение, в свою очередь, давало неправильное освещение свободе, которую многие склонны были признавать за право полной разнузданности безвластия.

Митрополит Филарет, внимательно и со свойственной ему проницательностью следивший за ходом крестьянской реформы, ясно понимал, к чему клонились все либеральные обсуждения вопроса еще до его окончательной разработки, а потому нет ничего удивительного, что в то время как либеральный мир, всегда мнящий себя стоящим на высоте понимания учения Христова о любви к ближнему, о братстве людей и прочем, громогласно, на все лады заранее превозносил будущих свободных и равноправных граждан, как некоему кумиру, поклонялся народу и намечал уже для него целую обширную программу свободного движения по пути прогресса, святитель Христовой Церкви безмолвствовал и лишь с тревогой взирал с высоты своей епископской кафедры на это бушующее море мнений, упований и ликований.

"Вопрос о крестьянах - темный, спорный, неразрешенный, не позволяющий еще предвидеть, какое будет решение, таков, что о нем только по необходимой обязанности говорить можно, и то с большой осторожностью... Мы имеем долг наставлениями поддерживать в подданных верность и преданность к благочестивейшему государю; для сего прилично сказать в проповеди, что он печется о возвышении и благосостоянии всех сословий, не исключая и низших, но в спорные подробности входить не наше дело; и может случиться, что мы не угадаем мысли правительства, еще не довольно раскрытой, и в таком случае напрасно сойдем с церковной дороги, чтобы на дороге политической оступиться в яму" [92]. Эта выдержка из частного письма митрополита Филарета, притом преосвященному Алексию, архиепископу Тверскому, которого он по чувству особенного расположения и по обязанности духовного отца всегда с особой любовью и откровенностью руководил советами, показывает, как смотрел владыка на вопрос о крестьянах, когда этот вопрос не позволял еще предвидеть, какое будет решение.

Мы видим из этого письма, что митрополит Филарет умерял несколько пыл восторженных проповедников, которые заранее превозносили будущую реформу; мы видим, что он сам в свою задачу как проповедника и пособника правительства в важнейших государственных мероприятиях не включал обязанности говорить с церковной кафедры об этом готовившемся крупном государственном акте.

Но в частной своей переписке, как мы это сейчас, отчасти, видели в письме к архиепископу Алексию, митрополит касался этого жгучего вопроса нередко; мы это видим в особенности в письмах к отцу архимандриту наместнику Антонию [93].

Однако в самом акте освобождения крестьян никто более, чем митрополит Филарет, не принимал непосредственного участия.

В конце января 1861 года министр юстиции, председатель комиссии по крестьянским делам граф В.Н. Панин писал митрополиту Московскому следующее: "При предстоящем преобразовании крестьянского быта слово государя императора к народу своему будет иметь самое сильное влияние на успех предпринятого дела. В сем убеждении его императорское величество с полной достоверностью к верноподданническим вашим чувствам и к дарованиям вашим, неоднократно выразившимся в речах, памятных всей России, признал нужным обратиться к вам с изъявлением желания, чтобы Ваше Высокопреосвященство приняли на себя труд составить манифест, в коем изъяснены будут воля и ожидания его величества по сему важному предмету" [94].

Таким образом, устами святителя Филарета должна была быть возвещена русскому народу воля человеколюбивейшего монарха. Господу угодно было, чтобы на вечные времена отпечатлены были мысли святителя Филарета на этот предмет, как мы сказали, высокой государственной важности, так как, хотя и была в общих чертах дана митрополиту программа манифеста и главные мысли, которые государю желательно было в нем выразить, однако, полагаясь на "высокий дар красноречия святителя Московского и главным образом на ревностное усердие его к делу столь важному для отечества и столь близкому сердцу первого пастыря Русской Церкви", ему дана была свобода творчества и распланировки мыслей.

На это письмо митрополит Филарет ответил письмом же и текстом предполагаемого манифеста. Прежде всего он пишет, что его "затрудняет предмет поручения, далекий от круга понятий и занятий, в котором он обращается" [95]. Но во исполнение поручения вводит его верноподданическое повиновение. "Я решился, - пишет митрополит Филарет, - не очень стесняться сообщенным мне проектом высочайшего манифеста, дабы мое воззрение на предмет яснее было видимо и удобнее могло быть обнаружено. Посему представляю не частные изменения, а целый текст" [96]. Это очень знаменательные слова!

Мы не будем здесь приводить текста манифеста, который, к слову сказать, принят был без всяких существенных изменений и который указывал со свободой, даруемой народу, и на обязанности, которые лежат на освобожденном не от рабства, а от "частной зависимости" народе, - на обязанность "по закону христианскому всякой душе повиноваться властям предержащим, воздавать всем должное, и в особенности, кому должно, урок, дань, страх, честь" [97].

Упоминалось в манифесте и о надежде на то, что "крепостные люди при открывающейся для них иной будущности поймут и с благодарностью примут важное пожертвование, сделанное благодарным дворянством для улучшения их быта" [98].

Известно, что люди, желавшие как можно пышнее и громче обставить дело объявления воли, остались недовольны манифестом, составленным митрополитом Филаретом. Они находили, что "холодом и недоверием веет от этого последнего, заключительного аккорда крестьянской реформы"; "на людей интеллигентных, радовавшихся освобождению народа, произвел неблагоприятное впечатление холодный витиеватый тон манифеста и официальное выхваливание доблести дворянства..." [99]. Они хотели, эти интеллигенты, чтобы в каждой строке манифеста было выражение того радостного чувства, какое охватывало правительство и народ при этом освободительном акте; они хотели, чтобы манифест был своего рода исповеданием тех "заблуждений", в которых по отношению к крестьянам погрязало де русское общество предшествующих периодов и за которые оно де должно теперь дать "искупление" [100]. И вдруг вместо всего этого они встретили серьезное изложение дела без всяких излияний субъективных, "интеллигентных", чувств. Не было означено событие радостным; "не упомянул я о радости, - пишет митрополит в записке, дополнительной к манифесту, - чтобы от лица царя не было произнесено слово, которому не сочувствовали бы многие из верноподданных. Предприемлемому обширному преобразованию радуются люди теоретического прогресса, но многие благонамеренные люди опыта ожидают оного с недоумением, предусматривая затруднения. При озабочивающих видах дела, сколь справедливым и утешительным представляется то, что благочестивейший государь император так знаменательно обращается к молитве [101], столь же сообразным с обстоятельствами, и то, чтобы удержаться от выражений радости в предусмотрительном размышлении о предпринятом и в ожидании милости Божией в событиях" [102].

Итак, рукой митрополита Филарета были начертаны те мысли, которые, в его лице, по отношению к вопросу об освобождении крестьян имели благонамеренные люди опыта. В сущности, мысли эти, далеко не будучи тем отрицанием и предубеждением против освобождения, которые "люди теоретического прогресса хотят приписать, в частности, митрополиту Филарету, категорически заявляя, что митрополит был противником освобождения" [103], были, однако, очень охранительного характера. Митрополит Филарет не мог не понимать, конечно, что наступала пора, когда необходимо было на иных началах построить быт помещичьих крестьян; но он опасался, как бы такой слишком крутой и энергичный переход от повиновения к свободе не был источником многих непорядков в строе крестьянской жизни. Он прекрасно понимал, что рабства, в собственном, языческо-римском понимании этого института, у нас не было; была только "крепкая наследственная зависимость части народа от частных владельцев". Он хорошо видел, что усиленные сторонники реформ с ожесточением напирали на то, что у нас до сего времени было "позорное рабство", что громадное общество граждан заклеймено позорным названием рабов, что они скованы цепями, что путь прогресса для них закрыт и что таким образом вся Россия принуждена навеки оставаться темной и непросвещенной, раз громадная ее часть стонет под игом.

Но это были тенденциозные рассуждения тех, кто в тайниках своего сердца лелеял мысль - в чистую, непочатую, девственную почву народных верований и принципов посеять семена неверия, отчужденности от Церкви, ожесточения против всякой власти. Эти понятия пустили глубокие корни в обществе, и ложно направленное нравственное сознание все более и более смущалось продолжавшимся у нас рабством. А потому так быстро, так лихорадочно поспешно проводилась реформа крестьянского освобождения. Митрополит Филарет понимал, что не чисты и не бескорыстны стремления передовых людей его эпохи; он знал, конечно, что свобода есть "добрый дар", но он опасался, что при современном состоянии умов, при современном стремлении ложно мыслящей "интеллигенции" заражать тем же ложным направлением необразованные, восприимчивые народные массы добрый дар этот не будет "разумно употреблен". В своей речи императору Александру II в 1861 году святитель говорил царю между прочим следующее: "Молим Бога, чтобы ревность к общему благу, справедливость и доброжелательство готовы были всюду для разрешения затруднений, иногда неизбежных при новости дела; чтобы получившие новые права из благодарности порадели уступившим древние права, чтобы приятная мысль о труде свободном сделала труд более прилежным и производительным к умножению частного и общего благоденствия" [104].

Мы знаем по опыту, скоро теперь уже пятидесятилетнему, что еще до сих пор приходится считаться с теми "уродливыми явлениями", какие вызвала поспешная освободительная реформа 1860-х годов, что еще до сих пор не укладываются в надлежащие рамки строя и порядка нормы крестьянского быта и управления. И таким образом, сбывается воочию пред нами то, что предвидел и чего опасался святитель Филарет еще при самом зарождении института крестьян - свободных граждан.

Что же? Неужели излишней была реформа крестьянского строя? Неужели не требовал обновления ветшавший уклад быта крестьян - крепостных?

Думается, ясно видно, что в принципе митрополит Филарет одобрял и благословлял "добрый дар свободы", шедший от любвеобильного и человеколюбивого сердца благочестивейшего монарха.

Пусть кощунственное и дерзкое слово некоторых решается называть "ловким повертыванием фронта" [105] указанную нами приветственную речь митрополита Филарета императору Александру II в 1861 году, когда владыка, упоминая о том, что у древнего народа Божия седьмое лето было летом законного отпущения из рабства (Исх.21:2), приравнивал к этому событию из жизни еврейского народа событие - освобождение крестьян, совпавшее с наступлением седьмого лета царствования императора Александра II. Мы же не дерзаем на подобное обвинение святителя даже в мыслях.

Конечно, не может быть ни малейшего сомнения, что, когда святитель Филарет исполнил по совести свято возложенное на него высочайшее поручение открыть свои веские и мудрые мысли по вопросу об освобождении крестьян, когда самое освобождение стало уже совершившимся фактом, он всей душой восчувствовал долг поддерживать правительство в этом человеколюбивом акте, и мог ли он со своим царелюбивым сердцем, при свойственном ему высоком даре проникать "в глубокую тайну предержащей власти" [106], действовать в духе противления этой власти? Но разве способно "лукавое око" своим нечистым взором проникнуть в чистое сердце? Разве способен надменный и дерзкий ум уразуметь глубокий и мудрый разум движений этого чистого и светлого сердца?..

Поучительно привести здесь суждения чисто русского и глубоко убежденного человека, князя Черкасского, относительно акта освобождения крестьян.

Князь Черкасский написал проект, носящий название "О способах нового устройства отношений между землевладельцами и земледельцами" [107]. Князь Черкасский говорит в начале своей записки, что у нас одни восстают против освобождения крестьян, другие требуют его. "Между этими двумя противоположными мнениями существует среднее, признающее меру освобождения полезной во многих отношениях, но опасной при крутом или неловком исполнении. К этому разряду, довольно многочисленному, принадлежат высшего образования помещики из среднего и молодого поколения и беспоместные, но вполне просвещенные чиновники".

"Утвердительно можно сказать, - продолжает князь Черкасский, - что мысль принадлежать кому-нибудь вовсе не оскорбительна для русского простолюдина; идеи его сложились в иных формах, чем идеи человека западного; начальный родовой быт славянский оставил глубокие следы в привычных убеждениях русского, и, несмотря на переходы общеродовых в виды пришлых и военных общин, родовое начало сохранилось во всех убеждениях и обычаях русского народа".

"Основанием мысли о неунизительности рабского состояния и о непостыдности телесного наказания (самого по себе) служит в русском народе идея религиозная, выражающаяся в поговорках народных: Господь велел рабам служить верно своим господам или Господь терпел и нам велел. Поговорки эти основаны на притчах Господних о рабах и талантах и на страстях Христовых; русский человек не может допустить, чтобы наказание, понесенное Спасителем, было унизительно для человека; из всех приведенных доказательств можно убедиться, что крепостное состояние не оскорбляет русского человека и что в нравственном смысле оно в России не так унизительно, как кажется иноземцам или людям с иноземными понятиями".

Вот именно, "людям с иноземными понятиями". Вот в чем, главным образом, заключалась ошибка во взглядах благонамеренных, но неглубокомысленных людей той эпохи; именно в том, что они с иноземной точки зрения смотрели на те или иные положения в русском государстве и что, согласно этим иноземным понятиям, они хотели перестроить исконно русский, сложившийся историческим путем строй жизни на иноземный, чуждый русскому духу лад. Мы намеренно выделяем благонамеренных людей, так как не может быть никакого сомнения, что не одно легкомыслие и неглубокомыслие было причиной того, что многие неистово устремлялись и увлекали правительство на путь реформ: были люди злонамеренные, прекрасно понимавшие, что не может быть лучше от того, что в России водворится чуждый, не русский уклад жизни, но лозунг которых был: "Чем хуже, тем лучше".

"У нас в России два правительственные ведомства главнейше управляют крестьянами, и именно Министерства государственных имуществ и уделов: первое задалось вопросом, каким образом посредством развития просвещения и свободы довести подведомственное народонаселение до благосостояния, и действует в этом направлении; Министерство же уделов действует на приведение посредством тщательного и строгого наблюдения за крестьянами и начальственного руководства их к общему благосостоянию в той уверенности, что и просвещение и свобода разовьются уже как следствия благосостояния".

"Между тем мы видим, что государственные крестьяне вообще и беднее и безнравственнее удельных; следовательно, совершенная свобода и пользование либеральными учреждениями не подвигают русский народ к быстрому развитию, а напротив, из сравнения результатов, достигнутых двумя ведомствами, должно убедиться, что ближайший полицейский надзор за крестьянством необходим для их собственного нравственного развития и полезен для производительности государства вообще" [108].

Можно ли не согласиться с этими здравыми и трезвыми суждениями князя Черкасского? А между тем, эти его мысли люди, очевидно, "с иноземными понятиями", называли "несколькими смелыми и ошибочными утверждениями" [109].

Мы видим, что святитель Филарет на этот вопрос, стоявший, как он писал, далеко от круга понятий и занятий, в которых он обращался, так же серьезно взирал, что он так же ясно видел и обхватывал предмет, как и лица, стоявшие в непосредственной связи с народом, как, например, князь Черкасский, дворянин, помещик. Он тоже прекрасно понимал, что "крепостное состояние не оскорбляет русского человека" и что "в нравственном смысле оно в России не так унизительно, как кажется иноземцам или людям с иноземными понятиями".

Люди известного лагеря постоянно с лукавой иронией и злорадством отмечают тот факт, что митрополит Филарет, этот ярый де противник отмены крепостного права, этот ревностный консерватор, который не скрывал своих воззрений на всякие реформы и нововведения, должен был, благодаря стечению обстоятельств, стать выразителем гуманного и прогрессивного движения в России и что, таким образом, ему пришлось де переменить взгляд свой на отношение русского народа к реформам и прогрессу. Как явно неглубоки и как преднамеренно тенденциозны эти рассуждения либеральной партии! Митрополит Филарет, как мы это видели, в своих воззрениях на отношение Церкви к государству держался того взгляда, что и государство и Церковь должны быть между собою в союзе, без подчинения друг другу. Мы видели, что эти воззрения его воплощались во всех тех случаях, когда ему приходилось с церковной ли кафедры или в письменных официальных ли или частных сношениях касаться этого вопроса. И в деле освобождения крестьян, пока оно лишь зарождалось и было проблематичным, он только по приглашению от верховной власти подавал свое слово, и, как мы видели, - свое слово, и, как мы видели, - слово предостережения, а не порицания. Между тем, как многие духовные лица усиленно в проповедях касались этого животрепещущего вопроса эпохи, митрополит Филарет этого вопроса не касался. И в частных письмах своих в эту эпоху он упоминает о предстоящем преобразовании только для предупреждения против слишком легкомысленного отношения к столь важному вопросу.

По одному поводу в 1858 году он пишет наместнику Лавры архимандриту Антонию следующее: "Дела крестьян касаться я и не думал; и не мое дело, и трудно представить, что можно было бы благонадежно сделать, когда дело получило ход, когда возвратиться неудобно, когда призванные действователи не видят, что делать, и между ними нет единства; нужно молиться, чтобы Господь наставил их на истинное и полезное. Некто говорит, что дворянство не ознакомлено с предложенным ему предметом, и для наставления его хочет издавать журнал. Когда же поспеет сие наставление, когда дело уже начато и должно быть окончено в короткий срок?" [110]. И в другой раз тому же наместнику Антонию он пишет: "В Австрии новое устроение крестьян, которому наше хочет быть подобным, не оказалось удачным. Некоторые земли, которые по власти помещиков обрабатывались, по свободе крестьян остаются необработанными. Усвоенные крестьянам усадьбы продаются с аукциона за неуплату податей; следовательно, умножается нищенство".

"Но у нас, кажется, могло бы лучше быть, если бы добрые помещики хорошо растолковали дело крестьянам и постановили с ними обдуманные соглашения. Если бы так вошли в дело лучшие, и у худших оно могло бы устроиться с меньшим опасением вреда. Но многие ли поймут и постараются?" [111]

Видно, однако, этот жгучий вопрос сильно озабочивал прозорливого святителя; до него то и дело доходили, кроме официальных сведений, еще неофициальные слухи о движении этого вопроса. Всеми этими сведениями он делился со своим духовным отцом - наместником Антонием. "Приезжающие из Санкт-Петербурга сказывают, - пишет он в 1857 году отцу наместнику, - что там сильный говор об изменении положения крестьян. И дважды мне сказывали, но не знаю, из какого источника почерпнули сведение, что преподобный Сергий являлся государю императору и дал наставление не делать сего. Господь да сохранит сердце царево в руце Своей и да устроит благое и полезное!" [112]

То получал он "от душ благих" просьбу, чтобы отслужено было при мощах преподобного Сергия молебствие о Божием покровительстве и помощи благочестивейшему государю и отечеству. И он пишет отцу наместнику: "Почему это в сие время, не знаю. Может быть трудные рассуждения о крестьянском преобразовании побуждают особенно искать Божией помощи..." [113]

То, наконец, митрополит обращает внимание своего друга - отца наместника Антония - на заметку в одной иностранной газете, что "для выкупа от помещиков крестьян употреблены будут сокровища церквей и монастырей" [114]. То он с беспокойством останавливается на слухе петербургском, что "первый удар падет на высшее духовенство, монастыри и церкви". "И это, - прибавляет святитель Филарет, - не какой-либо легкий распространитель вестей. Согрешихом, да впадем в руце Господни: но пощади Господи Церковь Твою" [115].

Но в общем, все слова митрополита Филарета относительно дела освобождения крестьян до того времени, как на него высочайшей волей было возложено составление манифеста, ограничивались одним лишь молитвенным призыванием на это царское дело Божия благословения.

Мы видим, что не как на "восстановление человеческого достоинства" крестьян, не как на "избавление России от отвратительного недуга" смотрел великий святитель на эту реформу, а как на "добрый дар" самодержавного монарха народу, как на "плод отеческого о них попечения государя императора, который желает возвысить их благосостояние, и его доверия к их благоразумию, что они труд, который отныне более прежнего будет зависеть от их собственной доброй воли, рассудительно и неленостно употребят для своей и общей пользы" [116].

В то время как у лиц, видевших в реформе зарю новой эры, уступку духу времени, черпавших в ней "бодрую веру в силу либеральных учреждений, в силу разума и правды, без которых невозможно осуществление крупных гуманных реформ" [117], на первом плане стояла мысль о свободе, которой отныне будут наделены крестьяне, митрополит Филарет останавливал, прежде всего, всеобщее внимание на тех обязанностях, какие ложились на получивших дар свободы крестьян: "Когда мысль правительства об упразднении крепостного права распространилась между не приготовленными к ней крестьянами, возникали, было, частные недоразумения. Некоторые думали о свободе и забывали об обязанностях" [118].

"Худо понятая мысль о свободе, - писал митрополит в другом месте, - и нерассудительно преувеличенные надежды могут иметь последствием то, что некоторые крестьяне найдут новое свое положение не столь удовлетворительным, как ожидали. Таковым надлежит изъяснить, что свобода не в том состоит, чтобы поступать по неограниченному произволу, при чем не могло бы стоять никакое общество, но в том, чтобы избирать и делать добрые и полезные дела в пределах поставленных законов..." [119]

Святитель Филарет предусматривал, что "по свойству вещей трудно представить, чтобы при переходе крестьян из прежнего положения в новое не почувствовались более или мене важные затруднения в приложении прав и обязанностей к обществам, к семействам, к лицам и в распределении полной собственности" [120].

До чего, несмотря на то что восторженные певцы свободы усиленно приветствовали "весну" и "светлую зарю" освобождения, "темно" [121] было время, показывает то обстоятельство, что наиболее предусмотрительные и благоразумные деятели были озабочены затруднениями, какие могут возникнуть при перемене отношений крестьян к помещикам. Из Святейшего Синода митрополиту Филарету в ноябре 1860 года поступило отношение, в котором вопрошалось: "До какой степени было бы полезно при предстоящей перемене отношений крестьян к помещикам возложить на приходских священников некоторые особенные обязанности" [122].

По смыслу проекта предполагалось: "Внушать крестьянам, чтобы и впредь постоянно исполняли свои обязанности в отношении к государю". Но митрополит Филарет посмотрел на дело несколько глубже. "Дать предписание в таком виде - значило бы, - пишет он, - сделать намек, что повиновение к государю доныне несомнительное, впредь становится сомнительным. Такой намек в значительной степени неполезен" [123].

Второй пункт проекта гласил: "Иметь бдительное наблюдение, дабы церковнослужители не распространяли никаких ложных слухов относительно смысла изданных постановлений". Но и в этом пункте митрополит Филарет увидел коренной недостаток и мысль, оскорбительную для духовенства.

"Таким предписанием, - возражает он, - выражалось бы подозрение на целый класс церковнослужителей по такому делу, которое еще не открылось и, следовательно, не могло подать повода к подозрению в лжетолковании. Огласить на целый класс подозрение без основания было бы неполезно" [124].

И вот митрополит Филарет сам предлагает несколько мер, которые, будучи приняты со стороны духовенства, могли бы содействовать правительству в проведении предполагаемой крестьянской реформы и которые обеспечивали бы полное спокойствие при перемене отношений крестьян к помещикам. "Если, - пишет митрополит, - при введении в действие важной государственной меры посильное действование духовенства может оказать некоторое сему споспешествование, то, без сомнения, деятельность его соответственно потребности должна быть возбуждена и направлена, но так, чтобы духовенство действовало в свойственном ему характере и не вмешивалось в деятельность гражданскую, отчего могли бы произойти неприятные недоразумения и истолкования..." [125]

По предложению митрополита Филарета духовенство должно всячески разъяснять своей пастве истинный смысл нового положения крестьян; оно должно смотреть на это как на свою обыкновенную обязанность - "учить прихожан сколько благочестию, столько же и добрым делам как в нравственном, так и в гражданском отношении, но учение общее должно применять, как благоразумие требует и всегда к особенным открывающимся случаям и обстоятельствам" [126].

Духовенство, кроме того, должно предупреждать волнение умов крестьян, поднятое с явной неблагонамеренностью лицами, сомнительными в нравственном и гражданском отношении, - и все это действование духовенства "должно происходить с тихостью, и скромностью, и с устранением ненужной посторонней гласности, сколько то возможно" [127].

Итак, вот какими чертами характеризуются отношения митрополита Филарета к вопросу об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Мы охарактеризовали здесь эти отношения лишь в общих чертах, хотя, впрочем, отметили самое существенное, - не касаясь подробностей; но и в таком изложении виден взгляд митрополита на этот государственный акт, в котором промыслом Божиим определено было принимать ему столь неожиданное, непосредственное деятельное участие.

Мы видим, как вопрос этот постепенно у него приходил все в большую и большую ясность и как он стремился всеми мерами, с одной стороны, содействовать правительству в этом важном мероприятии, а с другой - подготавливать, сколько то было в его средствах, народ к достойному принятию этого "доброго" царского "дара".

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий (Симанский). Митрополит Филарет о Церкви и государстве.
© Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2005