Начало: Святитель Филарет (Дроздов)	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

В 1861 году митрополиту Филарету предложено было от обер-прокурора Святейшего Синода графа А.П. Толстого высказаться по вопросу об отмене телесных наказаний, вопросу, над которым работал в то время особый комитет под председательством генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича.

"Существо вопроса об отмене или удержании телесных наказаний, - писал митрополиту граф Толстой, - до духовного ведомства не касается. Но поелику в основании предполагаемых мер приводятся соображения, почерпнутые будто бы из христианского учения, то весьма важно рассмотреть со строгостью сии соображения, подносимые на высочайшее рассмотрение, дабы обсудить, согласны ли они с учением Православной Церкви и не заключается ли в них каких-либо произвольных выводов" [128].

Таким образом, святителю предстояло разобрать вопрос о наказаниях с точки зрения учения Православной Церкви и установить верный, строго христианский взгляд на наказания вообще и в частности на телесные наказания. 13 сентября того же 1861 года митрополит Филарет отправил графу Толстому подробную записку, озаглавленную им же самим "О телесных наказаниях с христианской точки зрения".

Итак, митрополит берет в основание разбора то же самое христианское учение, на которое опирались страстные сторонники безусловной отмены телесных наказаний во главе с князем Орловым, "благодаря просвещенной инициативе" которого "вопрос об освобождении податных классов от телесных наказаний получил официальную постановку" [129].

Князь Орлов, бывший тогда чрезвычайным послом в Бельгии, подал через канцлера, князя Горчакова, государю императору записку, в которой, доказывая необходимость немедленной отмены телесных наказаний, основывался на безусловном противоречии их христианскому и нравственному законам. Он указывал, что "святители всех вероисповеданий постоянно защищали личность существа, созданного по образу и подобию Божию".

Эта записка князя Орлова, вместе с отношением к обер-прокурору от главноуправляющего Вторым отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии и журналом Комитета о телесных наказаниях, была препровождена графом Толстым к митрополиту Филарету, который, на основании всего этого материала, со свойственной ему глубиной мудрости, восходя к основанию и духу христианского учения, точно и определенно ответил на вопрос: "Какое может быть правильное воззрение на телесные наказания со стороны христианства?" [130]

Митрополит Филарет прежде всего определяет причину зарождения подобного вопроса: именно - "попечение об устройстве такой системы наказаний, которая была бы направлена к цели исправлять виновных и противодействовать поползновениям к поступкам и преступлениям и которая бы с тем вместе умягчала правосудие кротостью" [131].

Естественно, где речь идет не об одном лишь строгом правосудии, которое определяется и нормируется наукой права, но и о кротости, которую заповедует закон христианский, там необходимо совокупное участие представителей государства и Церкви. Однако митрополит Филарет проводит строгую грань между той и другой стороной и, признавая главенствующей обязанность государства "силою внешнего закона поставить в порядок и охранять в порядке частную жизнь человека и общественную жизнь государства", представляет в данном случае Церкви лишь сопоставлять этот внешний закон, государственный, с "внутренним, благодатным" законом Христовым и блюсти, чтобы "наказание было справедливо и нечрезмерно", так как и Христос Спаситель, созидавший Церковь, а не государство, "не кодекс уголовный исправляет, не о том говорит, чтобы изменить степень и род наказания", а "преподает духовный закон: терпеть и не домогаться наказания за обиду" [132].

"Если государство, - рассуждает святитель, - может отказаться от телесного наказания, находя достаточными более кроткие роды оного, христианство одобрит сию кротость. Если государство найдет неизбежным в некоторых случаях употребить телесное наказание, христианство не осудит сей строгости; только бы наказание было справедливо и нечрезмерно" [133].

Защитники отмены телесных наказаний, стоявшие, по их словам, на строго христианской почве и видевшие в подобном роде кары за преступление безусловное зло в христианском, нравственном и общественном отношениях и нарушение Христова закона милосердия и кротости, в защиту своего мнения ставили, в частности, следующие главнейшие по их убеждению положения: 1) телесные наказания действуют разрушительно на народную нравственность (записка генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича); 2) они поражают в наказываемом всякое чувство чести; 3) они мешают развитию личности, не соответствуют ни достоинству человека, ни духу времени, ни успехам законодательства и наконец, 4) они ожесточают нравы и устраняют возможность исправления" [134].

Митрополит Филарет разбирает первые два главных мотива и доказывает не на основании априорных соображений, как та сторона, а основываясь на самих словах Священного Писания, что наказания вообще, не исключая и телесных в частности, нравственности в людях не разрушают и сами по себе не поражают в наказываемом чувства чести, им же самим убитого в себе совершенным преступлением.

"Нельзя думать, - говорит митрополит Филарет, - чтобы Господь Бог через Моисея узаконил телесное наказание виновному - числом четыредесять ран да наложат ему (Втор.25:3) - с тем, чтобы это разрушительно действовало на нравственность еврейского народа".

"Преступник убил в себе чувство чести тогда, когда решился на преступление. Поздно в нем щадить сие чувство во время наказания. Тюремное заключение виновного менее ли поражает в нем чувство чести, нежели телесное наказание? Можно ли признать правильным такое суждение, что виновный из-под розог идёт с бесчестьем, а из тюрьмы - с честью? Если какое сознание подавляет виновного, производит в нем упадок духа и тем препятствует ему возвыситься к исправлению, то это сознание сделанного преступления, а не понесенного наказания". И снова здесь владыка проводит свидетельство из Священного Писания. "Апостолы, - говорит он, - претерпев от синедриона безвинно телесное наказание, идяху радующеся от лица собора, яко за имя Господа Иисуса сподобишася безчестие приятии (Деян.5:41). Апостол Павел пишет к коринфянам: "...трищи палицами биен бых..." (2Кор.11:25), не думая, что тем унижает себя пред ними" [135].

Не оставляет митрополит Филарет в стороне свидетельства и из области внутренней, психологической: "Имеющие случай обращаться с совестью таких людей (очевидно, людей, совершивших преступление и потерпевших наказание) замечают иногда, что они чувствуют внутреннее облегчение, понеся унизительное наказание; сим удовлетворением правосудию укрепляются в надежде небесного прощения и побуждаются к исправлению. Итак, - заключает святитель, - по христианскому суждению телесное наказание само по себе не бесчестно, а бесчестно только преступление" [136].

Кроме этих двух главных мотивов, как мы видели, комитет выставлял еще в защиту отмены, что наказания мешают развитию человеческой личности, что они не соответствуют ни достоинству человека, ни духу времени, ни успехам законодательства, что они, наконец, ожесточают нравы и устраняют возможность исправления [137].

Митрополит Филарет останавливается на пункте, в котором говорится о личности человека. "Указано, - читаем мы в его записке в направлении против телесных наказаний, - следующее изречение: "Святители всех вероисповеданий постоянно защищали личность существа, созданного по образу и подобию Божию". Много указано святителей; жаль, что ни один не поименован... Указаны даже несуществующие: то, что мы называем святителями, в некоторых вероисповеданиях не признается и не существует. Из того, что святители защищают личность существа, созданного по образу и подобию Божию, нельзя вывести никакого заключения против телесных наказаний. Защищать личность созданного по образу Божию не значит защищать личность преступника".

"И что значит защищать личность человека? Не значит ли сделать ее неприкосновенною? Но если можно сделать личность виновного, неприкосновенной для розг, можно ли сделать личность всякого виновного, неприкосновенной для оков?"

"Богодухновенные писатели защищают личность созданного по образу Божию не от телесного наказания, а от порока и его последствий: Ты бо побиеши его жезлом, душу же его избавиши от смерти (Притч.23:14)" [138].

Относительно несоответствия наказаний достоинству человека, относительно пресловутого "духа времени", успехов законодательства и прочих мотивов в пользу отмены наказаний, митрополит Филарет не счел необходимым представить возражения, так как, очевидно, во-первых, выставленные им свидетельства Священного Писания и строго логические рассуждения достаточно выясняют здравый и строго христианский взгляд на вопрос и потому, во-вторых, что указанные второстепенные мотивы пред силой данных разъяснений падали сами собой, как ничтожные. Что значило, например, указание на "дух времени"? Был ли это действительно веский мотив для отмены наказаний?

Итак, сопоставляя мнение комитета об отмене телесных наказаний и разъяснение вопроса, данное митрополитом Филаретом на основании смысла Священного Писания и глубокого, строго логического мышления, мы видим, насколько ошибались члены комитета, когда полагали себя стоящими на христианской точке зрения. Выводя необходимость отмены телесных наказаний якобы из учения Христова, они на самом деле преследовали одну цель - идти впереди своего времени, вводить постепенно и в России убеждение в том, что всякое насилие над личностью человека не должно быть терпимо, что пора наконец и нам сбросить с себя те ужасные "цепи рабства", которые сдерживали до сих пор всякое свободное проявление человеческого духа. Эти передовые, как они сами любили именовать себя, люди, конечно, прежде всего не отдавали себе ясного отчета в том, что собственно требует от человеческой личности закон Христов, и потому для них было безразлично, опираться ли на слово Божие или на учение философов, как это мы и видим из той же записки князя Орлова. "Философы, - говорит он, - юристы, государственные люди всех времен единодушно признавали телесные наказания безнравственными, бесполезными истязаниями" [139]. Какие голословные и шаткие свидетельства и основания! Но дело не в этом, а опять-таки в том, что эти взгляды и мнения очень характерны для определения лукавого духа эпохи 1860-х годов.

Мы видели, как мудро, спокойно и согласно богооткровенному учению святитель Филарет разрешил вопрос о наказаниях. Апологеты "гуманных мероприятий" 1860-х годов все в один голос, хотя, правда, деликатно выделяя великую личность святителя, называют тех, кто держались одних с ним взглядов на несвоевременность и опасность проведения либеральных реформ, "розголюбами", "кнутофилами", "апологетами плети", "злыми рутинерами", "апостолами народного невежества" и другими подобными, мало соответствующими действительному направлению этих лиц прозвищами. Можно ли иным чем, как презрением, ответить на эти тенденциозные порицания, можно ли, оставаясь на строго справедливой почве, не будучи отуманенным какими-либо предвзятыми ложными мыслями, не отдать высокого преимущества пред всякими гуманными ли, либеральными ли, даже христианскими, - названия здесь не при чем, хотя на них особенно напирали сторонники реформ, - этим светлым, непосредственно из учения Христова вытекавшим взглядам святителя Филарета на наказания? Можно ли не признать, что только таким образом единственно должен рассуждать всякий, кто не желает, прикрываясь учением евангельским, выставлять свое собственное учение, вызываемое ложным понятием о свободе, равенстве и любви к человеку, в духе какого-то универсального, неосязательного христианства?

"Мы живем в дни противоречий", - писал однажды митрополит Филарет. Подлинно, много противоречий, противоречий здравому смыслу, выказывало то время, когда с такой лихорадочной поспешностью люди известного склада мыслей спешили проводить те реформы, на которые всегда одинаковым, светлым, проникающим взглядом смотрел владыка Московский.

Всякое историческое явление имеет свой генезис, всякая идея проходит несколько фазисов, пока получает господство, и из области предположений переходит в факт реальной жизни. Конечно, и вопрос об отмене телесных наказаний родился не вдруг, а был лишь одним из звеньев того долгого процесса, который характеризуется стремлением к высвобождению личности из каких-то уз, которые, как некий кошмар, витали над шестидесятниками, как "печальное наследие" "мрачной", только что отшедшей эпохи. Ясное дело, но чем радикальнее были бы проведены реформы в духе этого высвобождения, тем ближе бы подошло человечество к заветам Христовым. Так, без сомнения, думали "либеральные" и "гуманные" деятели этой эпохи. И замечательно, что только в этом коренном перевороте видели они спасение; а между тем для них было далеко безразлично, каким образом предупреждать возможность правонарушений и преступлений со стороны тех, кого они мечтали наградить полной свободой. Можно только утешать себя тем, что над Россией продолжал витать тот исконный, присущий истинно русскому сердцу дух привязанности к самодержавной воле царской, что в истинно русских людях не заглохло еще чуткое понимание духа Христова учения и что, наконец, именно на это время воздвиг Господь "потребного на земле" для России, для русской власти, для русского народа святителя, мудреца, облагодатствованного ангела-хранителя, верного истолкователя евангельского учения, истинного сына отечества своего, митрополита Филарета.

"Некоторые полагали бы, - пишет в той же своей записке митрополит Филарет, - совсем уничтожить телесные наказания и заменить их тюремным заключением. Для сего при многолюдном городе потребовалось бы построить и содержать почти город тюремный. Для сего потребовались бы огромные издержки единовременные и непрерывные. Из каких сумм? Из государственных доходов. Откуда государственные доходы? Из налогов на народ. Итак, чтобы облегчить истинную или мнимую тягость виновных, надобно наложить новую тягость на невинных. На сей случай и христианское и простое человеческое милосердие может сказать: хорошо миловать виновных, но еще нужнее не отягощать невинных" [140].

Из этих мыслей митрополита Филарета мы можем вывести то заключение, что святитель, не увлекаясь кажущейся "нравственной красотой", которой, как он выразился, "блещут" мысли ревнителей свободы от тяжких наказаний тяжких преступников, не поверхностно только относясь к словам евангельским о милосердии к ближнему, действительно от буквы закона восходит к его духу и с этой высоты, с присущей ему широтой и глубиной взгляда, проникает в самую сущность столь важного и, как мы видим, ошибочно толкуемого вопроса.

"Закон милосердия и кротости безусловно осуждает всякие насильства и истязания - вот основной пункт, на который опирались защитники отмены. Прекрасно. Однако, - пишет митрополит Филарет, - если рассмотреть внимательно, то в сем блистательном изречении найдется некоторое пятно, т.е. нечто неистинное. Нельзя осудить всякое насилие безусловно. Если кто буйствует неукротимо, то необходимо употребить насилие, чтобы связать его. Если надобно поймать и задержать преступника, вора, разбойника, он, конечно, не допустит сего добровольно, а надобно употребить насилие, чтобы его схватить и сковать. Таким образом, мысль блистательная, но не строго верная не обещает надежных заключений в отношении к вопросу о наказаниях" [141].

"Истинность всякого взгляда проверяется тем, можно ли его логически провести до конца, не впадая в противоречия и нелепость", - говорит В.С. Соловьев [142]; мы видим, что эту же мысль хотел выразить и владыка, когда он разбивал в самом корне ложное положение об отрицании Евангелием Христовым всякого насилия над личностью человека.

Конечно, митрополит Филарет не мог не видеть, к чему клонились желания и стремления защитников свободы; не мог он также и не предвидеть, что, несмотря на разъясненный им взгляд Православной Церкви на репрессии по отношению к уклоняющимся от закона совести людям, проект об отмене наказаний будет доведен до конца: такой уже был "дух времени". Но для нас важно, что, несмотря на крупную силу комитета, учрежденного для рассмотрения вопроса о наказаниях, несмотря на то, что очень мало было лиц, единомысленных митрополиту в самых высших сферах, - святитель открыто и властно поднял голос в защиту верного, а не произвольного толкования слов евангельских.

Мы сказали, что вопрос о наказаниях был одним из звеньев целого процесса. К чему же клонился весь процесс? Я думаю, мы не ошибемся, если признаем, что венцом стремлений этой передовой группы лиц, выражавшей, в сущности, стремление всей эпохи, было окончательно вывести человеческую личность из-под всякой опеки, дать ей полную свободу распоряжаться собой и отнюдь не допускать никакой власти до какого-либо насилия не только над физической стороной человека, но и над его волей.

Конечно, тяжелый, угнетающий вид должно было представлять телесное наказание преступника; очень часто, действительно, это была квалифицированная смертная казнь; и нужно было изменить этот род наказания; но иное дело - спокойное, согласное с нуждами народа - "попечение об устройстве такой системы наказаний, которая была бы направлена к цели - исправлять виновных и противодействовать поползновениям к проступкам и преступлениям и которая бы с тем вместе умягчала правосудие кротостью" [143], и иное - забота о понижении законодательных требований соответственно "духу времени", иное - тенденциозное указание на слова евангельские, с одной стороны, и на то, что наказания возбуждают массу населения против установленных властей и т.д. В те времена, когда наказания за преступления были тяжкие, можно с уверенностью сказать, что и преступления были более редкие, чем в наши дни; и сама тяжесть наказаний, принятых в известном государстве, не свидетельствует ли о том, что преступление вообще, как таковое, считается чем-то особенно возмутительным, ненормальным, тяжким, за что необходимо ставить и тяжкую кару? И чем, с другой стороны, слабее наказание, тем слабее взгляд на преступление.

Такой легкий взгляд на преступление постепенно переходит в пассивное отношение к преступнику; это пассивное отношение возводится в принцип, и тогда-то осуществляется в полной мере та свобода, к которой неизбежно склоняется всякое легкое отношение к важным отрицательным явлениям общественной жизни. Правда, слишком суровое, граничащее с бесчеловечием, отношение к несчастным людям, носящим в себе семя преступности, реагирует в большинстве случаев наклонностью впадать в другую крайность, именно отрицать саму идею наказания, т.е. является реальным сопротивлением преступной воле; но мы в данном случае имеем дело не с реакцией, а с целой доктриной, основанной на ложном толковании евангельского учения. В том и заключается заслуга гениальных умов, что они, отвлекаясь от действительности, видят вещи и презирают явления так, как они суть на самом деле, вне частных случайных условий времени и места. Так и в данном случае. По-видимому, нет никакой особенной заслуги в том, что общепризнанный богослов, мудрый мыслитель, каким был митрополит Филарет и каким его считали все без различия взглядов и направлений, решил вопрос спорный так, как должен был его решить всякий не отуманенный лукавыми измышлениями ум; но если говорить в данном случае о какой-либо заслуге, то ее можно видеть в том, что он стоял неизмеримо выше духа своего времени.

Митрополит Филарет не был все-таки одинок в своем мнении; единомысленны с ним были - граф Панин, министр юстиции, граф Толстой, обер-прокурор Святейшего Синода, государственный контролер Анненков и другие [144]. Пусть люди известного лагеря называют их "кнутофилами", "апологетами розог" и другими прозвищами гиперболическими, едва ли уместными в серьезной, разумной речи; от этого не умаляется некоторая здравость их строгих, быть может, но в своем существе верных суждений. В задачу нашу не входит разбор этих суждений; однако известное знакомство с ними дает нам право утверждать, что все они, несмотря на действительную здравость свою, шли не дальше поверхностного и, так сказать, материального обсуждения. Один лишь митрополит Филарет проник в самую глубину вопроса и обсудил его до конца так, что не оставалось никакого сомнения в односторонности и предвзятости мыслей защитников развития человеческой личности на почве "духа времени".

Трудно сказать, насколько реформаторы 1860-х годов имели влияние на все дальнейшее развитие тех реформ, которым они положили начало. Но не трудно видеть, что тесная связь существует между тем непомерным развитием преступности, какой характеризуются наши дни, и теми началами свободы, которые они проводили в то время. "Принцип пассивного отношения к преступникам, - говорит В.С. Соловьев, - отрицая всякое принуждение вообще, исключает не только меры отмщения и устрашения, но также меры предупреждения". Чем думали подействовать на преступника сторонники отмены наказаний? Тюрьмой? Но и тюрьма, как справедливо указывал святитель Филарет, является таким же нарушением свободы, посягательством на честь, каким является наказание. Словом убеждения и вразумления, словом, действующим на душу преступника? Но "приписывать своему слову такую исключительную силу действия было бы болезненным самомнением, а ограничиваться словом без уверенности в его успехе, когда дело идет о смертельной опасности ближнего, было бы бесчеловечно" [145]. Итак, в конце концов мы несомненно должны прийти к заключению, сделанному митрополитом Филаретом, именно, что по христианскому воззрению не наказание позорно, а преступление, что цель государства по отношению к преступности состоит в том, чтобы предупреждать ее и во всяком случае не допускать ей развиваться, а следовательно, если нет возможности достигнуть этой цели иным путем, как тяжкими, устрашающими наказаниями, можно, не уязвляя чистоты заветов евангельских, применять и тяжкие меры. На общество, на власть, поставленную охранять общество от элементов преступных, ложится тяжкая вина "смертоносного заражения всего тела", если они не отсекут членов, зараженных смертоносной язвой, или, если это еще возможно, не исцелят этих членов [146]. "Правосудие в отношении к телу общества есть род врачевания: если членам потерпевшим лишение не доставят они восполнения, поврежденным - исправления и не отсекут зараженных смертоносной язвой, то могут сделаться виновными в смертоносном заражении всего тела" [147].

Если кто, то именно святитель Филарет сердцем понимал, как нужно действовать на лиц, отягченных пороком и запятнанных преступлением. В своем донесении Святейшему Синоду о духовном назидании преступников, ссылаемых в Сибирь, он предлагает целый ряд мер, служащих к внушению им понятий о долге, о грехе и об исправлении. Он видит в преступнике лицо, достойное сожаления. Совершенное им преступление не закрывает пред его взором образа Божия, поруганного допущенным оскорблением Господа, и оставляет видеть существо, особенно нуждающееся в христианской любви и снисхождении. "Низко, - говорит митрополит Филарет, - преступление, а человек достоин сожаления. Надо беседовать с преступником с христианской любовью, простотой и снисхождением и остерегаться всего, что унижает или оскорбляет. Надо располагать его к признанию виновности пред Богом и пред поставленной от Него властью и к искренней покорности воли к законной власти и судьбам провидения Божия. Надо изъяснять необходимость правосудия и благодарность власти, которая и осужденных законом не совсем отвергает, но желает видеть исправившимися и сделать полезными самим себе и обществу в другом краю государства. Надо в трудности настоящего положения ссылаемых утешать и ободрять тем, что если перенесут оное с терпением, покаянием и исправлением, то временным наказанием приобретут избавление от вечного мучения, уготованного грешникам по правосудию Божию" [148].

Мы видим, что, в сущности, в этих словах митрополит Филарет высказывает то же, что и в своей записке о наказаниях, именно, что необходимо сообразовать меры принуждения с духовной пользой лиц, подпавших совершенным преступлением этим мерам; что нужно иметь в виду прежде всего исправление павших людей и заботиться о внушении им истинного понимания своего положения, требования закона Христова по отношению к своим действиям и к ближнему. Думается, что не требует доказательств то, что святитель Филарет проникнут был духом истинного человеколюбия, сострадания к немощи человека в его поползновенности ко греху и что его пастырское сердце было озабочено назиданием людей и возвращением заблудших на истинный путь. Мог ли с таким миросозерцанием, проникнутый святыми заветами доброго пастырства, святитель Божий кривить душой и не быть искренним в своих мнениях, представляемых на суд всеобщий? Мог ли он, стоявший на почве истинно христианской, быть черствым по отношению к слабым единицам общества? Мог ли, наконец, он, который имел постоянно в сердце мысль об отчете "не за один год и не пред человеческим судом, который постоянно размышлял о трудном бремени", на него наложенном, и "в ношении которого он должен дать трудный ответ" [149], хотя на минуту уклониться мысленно от того правого пути, на котором он стоял по чистоте своего сердца и по гениальности своего ума? Конечно, не иное что, как глубокое сознание своей ответственности пред Господом за недостойное пастырство, заставляло его иногда так резко и всегда так прямо и ясно выражать мысли, подсказанные ему чистым сердцем и верным пониманием Евангелия, невзирая на неудовольствия, какие он навлекал на себя этими прямыми суждениями, иногда даже со стороны самой высшей власти.

"Господь взыщет, если волки рыщут, а пастыри дремлют" [150] - вот нравственное начало, которое руководило действиями великого святителя Московского и какого он держался в течение всей жизни, не смущаясь тем, что это постоянное бдение и охранение той обширной всероссийской паствы, которую ему промыслом Божиим указано было пасти, иногда, и очень нередко, сопровождалось для него борьбой со стоящими у власти. "Да творим дело по возможному разумению и по совести и положим его к стопам Господа; Он знает, нужно ли подкрепить нас одобрением или испытать борьбой с затруднением" [151].

Но мы бы не окончили исследования об отношении митрополита Филарета к наказаниям, если бы не привели еще несколько мест из его творений, в которых видно тоже его любвеобильное сердце и далекий проницательный ум.

"Снисхождение к преткнувшемуся и падшему, - писал он архиепископу Алексию, - нужно иметь, но снисхождение к небрежным и закосневающему в падении имеет в обществе неблагоприятное действие, охлаждая ревность и распространяя небрежение. Надо беречь каждого, но еще необходимее беречь дух всего общества. Господь да наставляет нас соединять милость и истину" [152].

Однажды, проповедуя в храме при тюремном замке, митрополит Филарет говорил, обращаясь к арестантам: "Если у вас лежит на совести тяжесть вины, то рассудите, было ли бы для вас благом скорое и легкое освобождение отсюда? Тяготеющая на совести вашей неправда и более или менее томящая жажда правды или тоска по утраченной честности и добродетели пошла бы отсюда с вами; кто знает, не стали ли бы вы утолять сию жажду огнем вместо воды, т.е. новыми неправдами вместо покаяния, и таким образом не обратилась ли бы, наконец, утолимая жажда ваша в ту огненную и неугасимую, в которой человек, не искавший пить от воды благодати во время земной жизни, за гробом искал для своего языка перста, омоченного в воде, но искал тщетно?" [153] Не показывают ли эти слова Московского архипастыря, что владыка Филарет глубоко чувствовал тягость положения преступников, мучительность не столько их внешнего положения, сколько внутреннего состояния их совести, и как он всеми мерами, путем благодатных внушений, старался показать этим несчастным, где им следует искать утешения, где их спасение. Люди прогресса, люди мира думают лечить нравственные недуги средствами, не имеющими никакого отношения ко внутреннему состоянию человека; ослабляя меры противодействия преступлениям, они хотят достигнуть уменьшения и ослабления самих преступлений. Мы знаем, как эта система послабления развилась в наши дни в целую доктрину, по которой в большинстве случаев преступление признается не нарушением закона нравственного, Христова, царского, а естественным последствием влияния среды и организма телесного, не заслуживающим ни осуждения, ни даже порицания. Мы видим теперь, что она оказывает действие обратное тому, которого от нее ожидали: как увеличились, осложнились преступления и как тяжело отражается на обществе, том самом обществе, которое реформаторы 1860-х годов хотели избавить от тяжести преступления, это ослабление репрессивных мер!

По своему положению епископа - духовного судьи - митрополиту Филарету приходилось ведать церковный суд и налагать церковные наказания. Нам нет основания здесь приводить многочисленные примеры из судебной практики великого святителя: в сущности вся она проникнута была тем же духом любви и правосудия. На церковный суд и церковные наказания митрополит Филарет смотрел как на спасительное средство, которым можно заблудших овец возвращать на истинный путь и которым пастырь может управлять пасомыми, призываемыми к горнему просвещению. Как истинный добрый пастырь, святитель Филарет боялся потерять хотя бы одну овцу из вверенного ему стада, так как пред ним всегда стояла мысль об отчете пред Богом и о том, что "Господь взыщет, если волки рыщут, а пастыри дремлют".

Примечания
128. Там же. Т.V. С.128.
129. Джаншиев. Эпоха великих реформ. С.173.
130. Собрание мнений и отзывов митрополита Филарета. Т.V. С.130.
131. Там же.
132. Там же. С.131.
133. Там же.
134. Джаншиев. Эпоха великих реформ. С.177.
135. Собрание мнений и отзывов митрополита Филарета. Т.V. С.131-132.
136. Там же. С.132.
137. См.: Джаншиев. Эпоха великих реформ. С.177.
138. Собрание мнений и отзывов митрополита Филарета. Т.V. С.133.
139. Джаншиев. Эпоха великих реформ. С.174.
140. Мнения и отзывы митрополита Филарета. Т.V. С.132-133.
141. Там же.
142. В.С. Соловьев. Принцип наказания с нравственной точки зрения // Вестник Европы. 1895. Т.II. С.229.
143. Собрание мнений и отзывов митрополита Филарета. Т.V. С.130.
144. См.: Джаншиев. Эпоха великих реформ. С.179.
145. Соловьев В.С. Принцип наказания с нравственной точки зрения // Вестник Европы. С.227.
146. См.: Слова и речи митрополита Филарета. Т.IV. С.554.
147. Там же.
148. Собрание мнений и отзывов митрополита Филарета. Т.III. С.30.
149. Письма митрополита Филарета к архиепископу Алексию. С.58,149.
150. Там же. С.148.
151. Там же. С.195.
152. Там же. С.2.
153. Слова и речи митрополита Филарета. Т.V. С.170-171.

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий (Симанский). Митрополит Филарет о Церкви и государстве.
© Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2005