Тексты, справочники и документы [Pagez.ru]



Начало: Тексты, справочники и документы

Митр. Воронежский и Липецкий Мефодий
О единстве Православия

Церковно-государственные отношения в 20-30-е годы правильнее обозначить как отношение новой государственной власти, представляющей новое социально-политическое устройство на территории бывшей Российской империи, к Русской Право славной Церкви и религии как таковой. Декрет советской власти от 23 января 1918 г. "Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви" лишь на бумаге отделял Церковь от государственной власти, на деле она как духовный противник коммунистической идеологии была лишена гарантий правовой защищенности. Достаточно вспомнить о кощунственной акции вскрытия святых мощей в 1919 г., о кампании 1921 г. по изъятию церковных ценностей, о вмешательстве государства во внутрицерковные канонические вопросы (требование ОГПУ в августе 1930 г. к митрополиту Петру отказаться от патриаршего местоблюстительства) [1]. Но даже формальное отделение Церкви от государства было перечеркнуто Постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 г. "О религиозных объединениях". Церковь как единый организм, а в правовом отношении как юридическое лицо для советского государства не существо вала; существовали "общины верующих", отношения с которыми определяла власть на местах, а политику - Отдел по делам религий при Совнаркоме.

Атеизм был возведен в ранг государственной политики. Задача советского государства - планомерное уничтожение "религиозных предрассудков" - завершается ликвидацией в 1935 г. Отдела по делам религий при Совнаркоме после тотального разгрома Церкви в период с 1929 по 1934 гг.

Хаос революции и гражданской войны, гонения на Русскую Православную Церковь (по масштабу превзошедшие трехвековое гонение в Римской империи) усугублялись церковными разделениями. Главной причиной их в 20-е годы было отношение к безбожной власти, к историческому катаклизму, который раз рушил традиционные политические, социально-экономические, правовые, религиозно-нравственные устои общественного бытия. До 1921 г. церковными разделениями были самопровозглашенные в нарушение церковного канона автокефалии. Так в 1917 г. образовалась Грузинская автокефалия, в 1918 г. - Украинская, в 1920 г. - Белорусская. Мотивом их образования было установление независимости от централизованного управления в пределах революционной России.

Это - разделение по политическим мотивам, в надежде из бежать влияния (через Москву) "безбожной власти". В первой половине 20-х гг. при Святейшем Патриархе Тихоне произошел обновленческий раскол, попытка "вписаться" в новую политическую реальность путем реформации внутрицерковной жизни, фактически - создание новых неправославных церковных структур в направлении протестантизма; "Живая церковь"; "Союз апостольских церквей". Сами названия указывают на антиправославный характер реформы. Оценка этого движения лежит в сфере экклезиологической и духовно-нравственной.

После кончины Святейшего Патриарха Тихона последовал ряд разделений, связанных с каноническим вопросом о патриаршем местоблюстительстве: священномученик Кирилл Казанский, священноисповедник Агафангел (Преображенский) - 1926 г., митрополит Иосиф (Петровых), епископ Воронежской епархии Алексий (Буй), архиепископ Григорий (Яцковский) - 1927-1928 гг.

Характер спора по вопросу местоблюстительства выходит за рамки чисто канонические и не может получить однозначной правовой оценки. Само завещание Святейшего Патриарха Тихона, определившего последовательность исполнителей обязанности Патриаршего Местоблюстителя, было исторической необходимостью в условиях гонений и бесправия Православной Церкви, а не канонической традицией времен патриаршества в Московском царстве. В церковных расколах 1920-х гг. переплетаются различные факторы: проблемы соотнесенности церковной икономии и правовой традиции, отношение Православия к институту мирской власти как таковому и отношение право славных к конкретной 'форме государственной идеологии, то есть вопрос политический и проблема нравственного выбора. Последний фактор предопределил внешнецерковный раскол: "парижский" (самочинный переход митрополита Евлогия в юрисдикцию Вселенского Патриарха) и "карловацкий", а также раскол внутрицерковный - создание так называемой "катакомбной Церкви".

Было бы поверхностным суждением дать этим разделениям исключительно каноническую оценку. Разделения по каноническим отступлениям давно уврачеваны: с избранием Патриарха Московского и всея Руси Алексия I (Симанского) было восстановлено общение с митрополитом Евлогием, по благословению священноисповедника Афанасия (Сахарова) подавляющее большинство членов "катакомбной Церкви" вернулось в лоно канонической (находящейся в общении со всеми Поместными Православными Церквами) Русской Православной Церкви. Неуврачеванным остался раскол с "Карловацким Синодом", ставшим "Русской Православной Церковью За рубежом". Будучи изначально связанными с фигурой заместителя Патриаршего Место блюстителя митрополита Сергия (Страгородского), последовавшие внешнецерковные и внутрицерковные разделения требуют глубокой экклезиологической, историософской и духовно-нравственной оценки.

Начнем с Декларации митрополита Сергия 1927 г. об отношении Церкви к советскому государству. Это вопрос, имеющий принципиальное значение не только для прошлого, но и для настоящего и будущего существования Церкви в современном мире. Отношение Церкви к институту мирской власти (независимо от государственной идеологии) указано в послании апостола Павла: нет власти не от Бога (Рим 13:1). Надо помнить, что Апостол говорит о власти языческой Римской империи по своей идеологии враждебной христианству. Вот эту апостол скую позицию подтвердили в своем послании "соловецкие епископы", - "соловецкие", поскольку находились в заключении; бывший православный монастырь новая власть превратила в страшную тюрьму [2].

Обращались епископы к большевикам. Вспомним их слова: "Было бы неправдой, не отвечающей достоинству Церкви и притом бесцельной и ни для кого не убедительной <...> утверждать, что между Православной Церковью и государственной властью советских республик нет никаких расхождений. Но это расхождение состоит не в том, в чем желает его видеть политическая подозрительность. Церковь не касается перераспределения богатств или их обобщения, так как всегда признавала это правом государства, за действия которого не ответственна. Церковь не касается и политической организации власти, ибо лояльна в отношении правительств всех стран, в границах которых имеет своих членов. Она уживается со всеми формами государственного устройства от восточной деспотии старой Турции до республики Североамериканских штатов. Это расхождение лежит в непримиримости религиозного учения Церкви с материализмом, официальной философией коммунистической партии и руководимого ею Правительства советских республик" [3].

"Свое собственное отношение к государственной власти Церковь основывает на полном и последовательном проведении в жизнь принципа раздельности Церкви и государства" [4]. Епископы отмечали, что когда в 1918 г. Святейший Патриарх Тихон осуждал большевиков, они не были еще никакой властью - то был кровавый хаос революции и гражданской войны. Когда же в России установилась единая государственная власть, Святейший Патриарх Тихон признал эту власть. Да, безбожную, устроившую на Церковь гонения, но власть государства, в котором Бог судил жить народу церковному. Какой нравственный выбор тогда стоял перед верующими? Примкнуть к обновленцам в иллюзорной надежде, что безбожная власть примет реформированную, отступившую от Православия Церковь? - Остаться верными Православию и Патриаршей Церкви, претерпев гонения от большевистской власти, или пойти по пути старообрядцев (раскол епископа Уфимского и Мензелинского Андрея (Ухтомского), позже Амвросия (Сиверса)), или уйти "в катакомбы", то есть перейти на нелегальное положение, как это имело место после декларации митрополита Сергия. Таков был возможный выбор для православных России.

Те иерархи и миряне, которые оказались за рубежом советской России, безбожную власть, установившуюся на Родине, не только не признали, но открыто выступили против нее, составив таким образом церковно-политическую оппозицию как большевистской власти, так и "сергианцам". Но надо помнить, что Церковь - это не только иерархия и клир, но и весь церковный народ, все прихожане. И тут уж ничего не поделаешь: либо оставшаяся на Родине Церковь является "телом Христовым", евхаристическим собранием, либо это вовсе и не православные, а "сергианцы" (отколовшаяся от Карловацкого Синода российская "секта", в том числе и бывшая паства карловацких епископов).

Что именно в Декларации митрополита Сергия побудило к расколу? По сути, степень лояльности к новой мирской власти в Декларации та же, что в письме Святейшего Патриарха Тихона ("Я не враг советской власти"), и в послании соловецких епископов, но в Декларации митрополита Сергия многие усмотрели (и не без оснований) как бы примирительное приятие идеологических установок большевистской власти: "Ваши радости - наши радости" - это были роковые слова. Речь шла о публичном выражении отношения высшего иерарха Церкви к "духу века сего". Можно, принимая безбожную власть, усматривать в ней наказание за грехи (как вавилонское пленение народа Божия), а можно, как нас обвиняет РПЦЗ по сей день, "сотрудничать с ней", то есть не признать власть, а участвовать в реализации ее социально-политических задач. Это - первичное значение слова сотрудничать: "трудиться над чем-то совместно". О "сотрудничестве" в прямом значении слова не только в 20- 30-е гг., но за весь период советской власти не могло быть и речи; это исключало постановление ВЦИК 1929 г. Стало быть, речь идет о выражении духовно-нравственного отношения к новому социально-политическому строю и его идеологии.

Для соловецких епископов слова декларации "ваши радости - наши радости" были неприемлемы, в послании "соловецких архиереев" митрополиту Сергию (14 (27) сентября 1927 г.) говорится: "Мы вполне искренне принимаем чисто политическую часть послания <...> Но мы не можем принять и одобрить послание в его целом по следующим соображениям:

а) в абзаце 7-м мысль о подчинении Церкви гражданским установлениям выражена в такой категорической и безоговорочной форме, которая легко может быть понята в смысле полного сплетения Церкви и государства, Церковь не может взять на себя перед государством, какова бы не была в нем форма правления, обязательства считать "все радости и успехи государства своими успехами, а все его неудачи своими неудачами", так как всякое правительство может принять решения безрассудные, не справедливые или жестокие, которым Церковь бывает вынуждена подчиниться, но не может им радоваться и одобрять их.

В программу же настоящего правительства входит искоренение религии, и для осуществления этой задачи им издан ряд за конов. Успехи государства в этом направлении Церковь не может признать своим успехом" [5].

Далее следуют пункты о "всенародной благодарности правительству за внимание к духовным нуждам православного населения", что, по словам "соловецких архиереев", "возбуждает справедливое негодование в душе верующих людей"; однако выносить нравственный суд митрополиту Сергию они были не вправе. Парадокс заключался в том, что соловецкие епископы могли свободно выражать свое церковное отношение: они находились в заточении, не ожидали для себя никакой милости от власти, а главное - за ними реально, физически не стояла уже их паства. За митрополитом Сергием стояли тысячи и тысячи верующих. Данные исторических исследований документов свидетельствуют о том, что проект декларации, подготовленный в 1926 г., существенно разнился с текстом декларации митрополита Сергия 1927 г.; пункты, вызвавшие обоснованную критику "соловецких архиереев", появились в тексте 1927 г. с подачи "куратора" от ГПУ Тучкова [6].

Человек, который ответственен за судьбу и жизнь других, за легитимное существование Церкви, не может быть вполне свободен в своем личном выборе. Насколько была допустима степень нравственного компромисса в 1927 г. лично для митрополита Сергия, пусть судит Бог.

Мы же обратимся к последующей истории Церкви, где верующий человек усматривает прежде всего Промысл Божий.

Изменила ли декларация митрополита Сергия политику власти по отношению к Православной Церкви в 20-е и 30-е гг.? Нет, не изменила. Это исторический факт. Изменила ее вторая мировая война. Это тоже исторический факт. Не потому изменила, что власть стала иной по духу, а потому, что это было ей необходимо.

Возможно было бы возрождение Церкви, если бы не существовала легитимно видимая церковная организация (десятка два действующих храмов и три митрополита, которые оставались на свободе и формально олицетворяли Московскую Патриархию)? Сомнительно, чтобы Сталин послал посольство в гулаг или в Карловацкий Синод. А как бывший семинарист он знал, что без епископата, сохраняющего апостольское преемство, Православной Церкви не бывает. И кто, как не митрополит Сергий, обратился к народу сразу же после объявления войны? Нужна ли была народу Церковь, которую православные, находящиеся за пределами России, именовали "сергианской"? - Очень нужна. Те, кто с 1943-1944 гг. заполняли оживающие храмы, знали, что вместе с храмами возвращается благодатная жизнь в церковных Таинствах, надежда на милость Божию, утешение в горестях и невзгодах военного лихолетья. Многих Господь привел в Церковь скорбями: вдовы и матери, потерявшие сыновей, ничего не слышали о Русской Православной Церкви За границей, не знали о послереволюционных церковных разделениях и уж никак не ведали, что пришли "не в ту" Церковь, что "настоящая" Русская Православная Церковь находится за океаном. И священники, которые вернулись из лагерей, считали себя православными священнослужителями, а не "сергианцами". Да, при советской власти народ церковный привык жить с опаской, в молчании, скрытно, не придавая особого значения официальной риторике священноначалия. Но есть ли нравственное право у наших зарубежных единоверцев клеймить стадо Христово за робость перед безбожной властью, пастырей - за "верноподданические" речи, находясь при этом в полной безопасности? Пристрастный суд не может быть справедлив даже по советским понятиям, а в исторической ретроспективе такой суд всегда субъективен. История не знает сослагательного наклонения: если бы мы были там и тогда, мы бы поступили иначе... Требование бескомпромиссности, а значит мученичества, от других, если сам не разделяешь мученический венец с гонимой Церковью, - прискорбное свидетельство искажения духовной жизни в стихии политических страстей. Вопрос правильного устроения духовной жизни - область сотериологии. Блаженный Августин очень точно определил психологию раскола: "в расколе иссякает любовь". А если любовь иссякла, то как и чем спасаться? Иссякла любовь и гордыня возобладала над сердцем и разумом. Назвав осуждаемую церковную политику по отношению к советской власти "ересью сергианства", священноначалие РПЦЗ ввело странное новшество в православную догматику, когда "ересью" стало называться не отклонение от Апостольского предания, а отношение к коммунистической власти, то есть политический выбор. А завершилось осуждение "сергианства" мансонвилльским Архиерейским Собором РПЦЗ (1990), который привел в шок весь православный мир, поскольку впал в осужденную давным-давно ересь донатизма. Потом епископы опомнились, денонсировали свои подписи под соборным определением, но факт есть факт. Непреклонный к "сергианству" митрополит Виталий не имел выбора: либо признать, что, открывая в России параллельные церковные приходы, РПЦЗ нарушает 6-е правило Второго Вселенского Собора, либо заявить, что в России Церковь безблагодатна [7].

Это было публичным признанием донатизма: действительность (благодатность) совершаемых Таинств зависит от личных качеств священнослужителя. Думается, что после Мансонвилля большинство епископов и клириков РПЦЗ осознало, в какие тенеты их заводит путь, который избрал бывший первоиерарх Церкви митрополит Виталий, так и оставшийся при своих донатистских убеждениях, а теперь учинивший свой раскол - РПЦЗ в изгнании, хотя никто его и его сторонников из Соединенных Штатов не изгонял.

Как преодолеть затянувшееся церковное разделение? - Только исполнением заповеди Господа нашего Иисуса Христа: По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин 13:35). Христианская любовь и трезвение разума - единственный путь, по которому мы можем идти на встречу друг другу.

Трезвомыслящему сегодняшнему руководству РПЦЗ надо понять, что наш церковный народ не примет требование "покаяться в сергианстве". В отличие от Римско-Католической Церкви, в Православной Церкви нет такого человека, в котором сосредоточивался бы весь церковный авторитет и суждение которого о делах Церкви было бы непогрешимо. Ни ныне здравствующий Предстоятель Русской Православной Церкви, ни Синод, ни Собор не решатся признать свои суждения о политике Церкви по отношению к большевистской власти "непогрешимыми". Православие не признает папских доктрин. Это фундаментальное расхождение в экклезиологии.

Существует и нравственно-этическая сторона вопроса о покаянии в сергианстве; вот лишь один пример: попробуйте сказать в Крыму, что все епископы Русской Православной Церкви в сталинские времена были не православными архипастырями, а "сергианцами", в том числе и архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий), - и какой будет резонанс церковной общественности?! Нетрудно догадаться, поскольку священноисповедник Лука для православных крымчан - особо чтимый святой. Архиерейский Собор Московского Патриархата не может "каяться" за декларацию митрополита Сергия и церковную политику 20-30-х гг. прошлого столетия. Церковный Собор - не пленум ВКП(б), чтобы разоблачать троцкизм, левый-правый оппортунизм и устраивать "чистки".

Православные, где бы они ни жили, должны помнить, что Церковь - организм богочеловеческий. По своему человеческому естеству Церковь болеет болезнями века сего. Век XX был для всех чад Русской Православной Церкви временем политических страстей, скорби и тяжких испытаний. По милости Своей Господь "не сдвинул светильник" Русской Церкви: православные не растворились в инославии (а сегодня - в "постхристианском" обществе), не превратились в маргинальные группы после 70 лет гонений при коммунистическом режиме. Промыслом Божиим мы призваны сегодня нести в секулярный мир православное свидетельство, укрепляясь идеалами русской святости. Каждая веточка Русской Православной Церкви должна плодоносить в той земле, на которую Господь перенес ее, в том народе, в котором Он ее укоренил, пребывая в единстве Кафолической Православной Церкви. Поэтому в определениях Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 1997 г. подтверждается готовность к диалогу с Русской Зарубежной Церковью без предварительных условий и на любом уровне. Позиция священноначалия нашей Церкви остается неизменной, что на ходит поддержку клира и православных мирян.

Примечания
1. См.: Государственный архив Псковской области (ГАЛО). Ф.1633. Оп.1. Д.19. Л.32.
2. См.: Обращение православных епископов к правительству СССР. "Соловецкое послание" (май 1926 г.). Цит. по: Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917-1941. Документы и фотоматериалы. М., 1996. С.208-218.
3. Там же. С. 207.
4. Там же. С. 211
5. Там же. С. 233
6. См. Васильева О. Ю. Жребий митрополита Сергия // Ежегодная богословская конференция. М., 1997. С.180.
7. Может показаться странным, что именно в 1990 г., когда, казалось бы, исчезли все политические препятствия для восстановления молитвенно-канонического общения с Матерью Церковью, Архиерейский Собор в Мансонвилле выносит определение: поскольку в России нет благодатной Церкви, таинства действительны только тогда, когда они совершаются искренне верующим священником, а таких очень мало, и поэтому Русская Церковь За рубежом имеет право открывать свои приходы. Вопрос еще и в том, каким образом Зарубежный Синод в Америке собирался определять "искренность веры" нашего священства, коль скоро только Бог читает в сердцах.