эти книги, благодаря онегинскому воспитанию и привычкам, не отвратили его от пороков "современного человека", а приобщили к ним, утвердили Евгения в справедливости его "себялюбивой и сухой" философии жизни. Татьяна же, "русская душою", живущая не в столице, а в деревенской глуши, впитавшая совсем другие представления о жизни, - Татьяна, читая эти книги, видит в них то, что говорит нам автор романа: она ощущает духовную драму европейской культуры и цивилизации, утрачивающей христианские идеалы, скатывающейся к культу эгоизма и потребительства. Знакомясь с этой литературой, Татьяна приближается к разгадке того, что она увидела, но не поняла в своем вещем сне: Онегин, кажущийся "хозяином" своей жизни,- на самом деле пленник:

Татьяна догадалась о главном: Онегин живет не свою жизнь - жизнь, навязанную ему, чуждую ему, хотя с детства привычную. Весь облик и все содержание этой жизни - "чужая причуда". Татьяна и сама не подозревает, сколь глубоко она заглянула, как угадала драму образованного русского человека послепетровской России, усвоившего чужие нравы, чужие понятия о жизни, чужое представление о человеке. То миропонимание, которое формировалось в Западной Европе столетиями и породило тип человека-потребителя, заинтересованного прежде всего в удобствах своей земной жизни, сосредоточенного на своих желаниях и выгодах, а от христианского учения о человеке как образе и подобии Бога оставило лишь форму и фразу,- это миропонимание, будучи единым махом пересажено на почву православной России (где многовековой традицией было совсем иное - превосходство духовного над материальным), дало во многих человеческих душах уродливые всходы и горькие плоды. Онегин - живой тому пример. От этого он и страдает: не может быть счастлив человек, живущий по чужому уставу, как не может береза расти в Сахаре. Разум Онегина не ведает об истинной причине постигшей его исторической и духовной беды - а душа болит и ропщет. Ведь так и сказано в четвертой главе: Онегин живет,

Все это почувствовала гениальной интуицией любящего сердца Татьяна: "Чужих причуд истолкованье", "пародия"...

Но под чужими причудами она чувствует все же нечто подлинное, глубокое, близкое себе: ведь слово "пародия" - не осуждение, оно означает, что тот Онегин, который явился ей в саду, во сне, который из-за "причуды" убил друга, который остался глух к ее письму, - это не настоящий Онегин, это человек, жизнь которого воспроизводит некий чуждый "стандарт" - и выходит пародия. Но есть подлинный Онегин, которого она прозрела при первом же взгляде, которого она продолжает любить; только вот он словно отгорожен от нее - и скрыт от самого себя - заемным "Гарольдовым плащом", и не в ее силах изменить это. Не без глубокого значения автор говорит:

Это и напоминание о том "ином мире", мире нечисти, бесовского шабаша, в котором Татьяна увидела Евгения в своем сне, и одновременно знак того, что Татьяна и Онегин живут в разных мирах. И хоть Татьяна по-прежнему верит, что они предназначены друг для друга, между ними - непроходимая стена.

И тогда ей становятся "все жребии равны", и она - из жалости к матери, из чувства женского долга, а еще потому, что такой женщине, как она, в подобном случае оставалось и в самом деле лишь два пути: в монастырь или замуж,- соглашается ехать на "ярмарку невест". Кроме Евгения, ей никто не нужен, иной любви не будет, а стало быть, и в самом деле все равно. Татьяна едет в Москву.

И здесь обнаруживается, словно вышедший на поверхность пласт руды, новый уровень сюжета романа.

Великое, славное, дорогое русскому сердцу воспоминание! Но ведь до сих пор, на протяжении шести глав, речь шла о частной жизни частных людей - почему же тень Наполеона вдруг осенила дорогу Татьяны и зарево московского пожара на миг осветило ее? Как бы ни был лиричен роман Пушкина, как бы ни был он богат авторскими личными размышлениями, признаниями, воспоминаниями, следует помнить, что Пушкин ничего не делает просто так, не нагромождает в роман все, что приходит в голову (об этом говорят черновые редакции глав, в которых множество прекрасных строф, не вошедших в беловой текст),- он строит свое повествование так, как диктует ему его движущийся, развивающийся замысел, который не допускает ничего лишнего. Если что-то сказано - значит, это необходимо для понимания смысла романа.

К примеру, в пятой главе, во время именин, между послеобеденным отдыхом и чаем, автор неожиданно заявляет:

То есть автор сравнивает свой роман с эпическими поэмами великого Гомера - "Илиадой" и "Одиссеей", где и в самом деле немало описаний пиров, как на земле, так и на Олимпе, в обители греческих богов, но где все же самое главное - грандиозные события истории, битвы и подвиги героев, судьбы не только людей, но целых народов... В шутливом, казалось бы, замечании оказывается скрыт намек на то, что сюжет романа - может быть, не просто история частного характера, что истинный масштаб его иной, чем кажется на поверхностный взгляд.

И вот это эпическое начало снова возникает в седьмой главе. "Портрет" Наполеона, стоящего, видимо, на стене Петровского замка - конечно, как принято его изображать, в треугольной шляпе, со скрещенными на груди руками и мрачно взирающего на пожар,- помещен во второй половине главы. Но оглянемся на первую половину - и мы увидим там еще один, и притом в точности такой же, "портрет". Вот интерьер деревенского кабинета Онегина, увиденный Татьяной:

Построение картины чрезвычайно многозначительно. Комната Онегина названа кельей, светильник - лампадой, сама Татьяна чуть ниже будет названа пилигримкой (то есть паломницей к святым местам). Все это - слова религиозного, церковного языка (Татьяна воспитана в православной вере, и ей такие обозначения привычны), словно героиня и впрямь находится в святом месте (что и не удивительно, ибо Татьяна, несмотря ни на что, сохраняет веру в высокую сущность своего избранника). Но место это - очень странное.

"Келья" - но "модная". "Лампада" - но не та, что во всех русских домах теплится перед иконой; и освещает она "груду книг" - но таких, которые, как потом узнает Татьяна, могут лишить веры в человека. Да и иконы нет - вместо нее "лорда Байрона портрет". Наконец - не распятие, не Христос, умирающий на кресте ради людей, а изображение - "с руками, сжатыми крестом",- Наполеона, кумира хозяина дома.

Все это увидено глазами Татьяны, но только увидено, а не осмыслено сразу (как - но уже в течение многих лет - и исследователями). Она "как очарована стоит", испытывая, по-видимому, беспокойство непонимания, смутную потребность проникнуть в смысл непривычного мира, открывшегося ей. Не зря, покидая дом, она

И только прочитав эти книжки (поразительная, необыкновенная для молодой, без памяти влюбленной девушки черта - эта пытливость, воля к познанию и пониманию, эта готовность к труду разума и души!) - только прочитав их, она понимает и то, что знает из своего сна, и то, что увидела в онегинском кабинете: понимает, что ей "открылся мир иной" - мир перевернутых ценностей. И в центре этого мира - фигура Наполеона.

Второй раз эта фигура встает, как мы видели, в строфах о Москве. Такая "рифма" не может быть случайна. Это станет очевидным, если заметить, что два "портрета" узурпатора размещены совершенно симметрично: "чугунная кукла" - в XIX строфе, а Наполеон, ждущий, когда горящая Москва придет к нему "с повинной головою",- в восемнадцатой строфе от конца.

Но там, где есть симметрия, должен быть и центр ее.

Этим, можно сказать, "геометрическим центром" седьмой главы является строфа, находящаяся на равном "расстоянии" (с разницей в одну строфу) как от начала, так и от конца главы и на равном же (с такою же разницей в одну строфу) от обоих "портретов" Наполеона,- строфа XXVIII:

Почему это трогательное прощание с родными местами оказалось в центре главы? И соотносится ли оно с темой Наполеона?

Образованному читателю того времени было ясно (нынче это известно, пожалуй, только знатокам), что в прощании Татьяны не все "придумано" Пушкиным: у него был литературный "образец", которым он сознательно воспользовался. Это трагедия Шиллера "Орлеанская дева", незадолго до того, в 1824 году, напечатанная в переводе В.А.Жуковского. Вот как прощается с родными местами героиня трагедии Иоанна:

Стоит сопоставить два прощания, и станет ясно, что они сходны, порой до слов. Это отмечалось исследователями; но никто никогда не задавал, кажется, вопроса: зачем же Пушкину понадобилась такая перекличка?

Теперь на этот вопрос можно ответить, надо только еще раз взглянуть на композицию седьмой главы.

В центре ее, в прощании Татьяны, мерцает образ Иоанны - Жанны д'Арк, национальной героини Франции, Орлеанской девы, как назвал ее народ, спасшей в XV веке свою родину от английского нашествия, сожженной предателями на костре, а спустя несколько веков (уже в начале XX столетия) причисленной к лику католических святых. А по обеим сторонам этого центра - изображения Наполеона, французского завоевателя, возглавившего нашествие на Россию, но обращенного вспять сопротивлением народа и героическим самосожжением Москвы.

Нетрудно увидеть, что в такой композиции главный мотив - мотив спасения Отечества от иноземного нашествия, притом спасения, которое требует от спасающего принести себя в жертву.

На таком фоне и разворачивается сюжет главы о том, как и почему Татьяна принимает решение ехать в Москву, сознательно отказываясь от мечты об Онегине и о счастье.

Сходный поступок совершает и героиня "Орлеанской девы" Иоанна (Жанна), полюбившая Лионеля, воина армии захватчиков, но перешагнувшая через свою страсть во имя призвания, возложенного на нее, по сюжету трагедии (как и по народному преданию), Богом.

Таким образом, сюжет седьмой главы и в самом деле выводит роман на новый уровень смысла. Поступку Татьяны - ее решению, ее поездке в Москву - Пушкин придает символический, исторический, героический характер (о котором сама Татьяна, конечно, и не подозревает) , помещает этот поступок в контекст темы спасения Отечества, жертвы во имя Родины, жертвы, сходной с жертвой Жанны д'Арк и Москвы - горящей, но не склоняющей головы перед чужеземцем, задумавшим поработить Россию.

Ибо роман "Евгений Онегин" - как теперь оказывается - не только о любви, но и о судьбах России. Сюжет романа строится на притяжении-противостоянии "полурусского героя" (так назван Онегин как раз в этой главе, в варианте ее последней строфы), "ушибленного" "европейским" воспитанием, усвоившего чуждое России мировоззрение,- и уездной барышни, оставшейся русской по своим идеалам, жизненным и религиозным представлениям, несмотря на французский язык и английские романы. Никаких "исторических" событий в сюжете не происходит, он весь, повторяем, разворачивается в области обычной частной жизни - но само это притяжение-противостояние заключает в себе огромный исторический смысл.

Евгений, будучи незаурядной, в глубине души здоровой и цельной личностью, способной на добро, на прекрасные порывы души, на любовь, наделенный многими из тех качеств, которые характеризуют русского мыслящего человека, неосознанно страдающий оттого, что приучен жить по чужому уставу, оторвавшийся от национальных духовных корней - которые сохранила Татьяна,- Евгений есть поистине "Петра творенье". "Революция Петра" (выражение Пушкина) была попыткой коренным образом переделать нацию, сотворить из России некую другую страну, во всем похожую на Голландию, Германию, на европейские цивилизации, у которых Петр брал уроки не только науки, экономики, строительства, военного дела, управления, политики и пр., но и отношения к жизни, к человеку, к человеческим ценностям, к религии, ко всему, что составляло на протяжении веков духовный и нравственный стержень России как великой нации. Революция Петра была попыткой переломить этот хребет нации, перестроить душу народа - исторически сформировавшегося в православных воззрениях и благодаря им,- перестроить по западному, протестантскому образцу; иначе говоря, это была попытка заменить свойственную России устремленность к высоким духовным идеалам устремленностью к прагматическим интересам, научить русского человека не только брить бороду, носить парик и камзол и курить табак, но и, образно говоря, думать прежде всего о теле, а уж потом, если останется время, о душе. Многое Петру удалось -в чисто практической области - и принесло государству немалую пользу; но человеческая цена за это была заплачена слишком высокая. И одной из жертв явился (в качестве лица уже собирательного) Евгений Онегин, "страдающий эгоист", внимающий "Роптанье вечное души", ибо живущий в перевернутом мире, где Христа заменяет Наполеон - "сей хладный кровопийца" (как назвал его Пушкин), гениальный "сверхчеловек", воплотивший в себе все то, что нам в Европе чуждо и враждебно,- а для нашего героя ставший идолом.

Да, на почве петровских реформ возникла новая Россия и ее новая великая культура - но это именно потому, что, приняв экономические и иные преобразования, Россия не склонила головы перед царем-революционером, "первым большевиком" (как назовет Петра поэт Максимилиан Волошин), не поддалась на его попытки упразднить национальный духовный опыт и идеалы: все полученное ею чужое она использовала для укрепления и строительства своего. И центральное место в этом процессе борьбы и творчества сыграл Пушкин - не зря выдающийся русский мыслитель И.А.Ильин считал, что Пушкин "был дан нам для того, чтобы создать солнечный центр нашей истории"; именно Пушкин заложил фундамент той великой культуры, которая помогла России остаться Россией, а не уподобиться какой-либо западной цивилизации и тем самым исчезнуть как неповторимое явление (каким в идеале должна являться любая нация, любая культура).

А для самого Пушкина, автора романа "Евгений Онегин", таким воплощением России, не склоняющей головы, не поступающейся своими ценностями, стала Татьяна. Вот почему ее судьба в седьмой главе романа приобретает - конечно, неведомые ей самой - черты исторического подвига, героической жертвы; вот почему и само слово "жертва" появляется в этой главе: "Природа трепетна, бледна, Как жертва, пышно убрана"; и вот почему в финале седьмой главы, таком, казалось бы, шутливом, на самом деле говорится истинная правда:

Ведь и в самом деле, повествование, близящееся уже к концу, вступает здесь в новую, высшую, эпическую фазу - ибо дело коснулось судеб России и русского человека, а это - проблема всемирно-исторического масштаба.

В таком масштабе, на таком фоне и следует увидеть последний акт драмы героев.

Но потом оказалось, что он - не ведущий, а ведомый:

Путь творчества оказывается религиозным путем - автор говорит об этом, приступая к завершению своего романа, который и сам - путь, совершаемый автором вместе с героями, путь постижения - через ошибки, драмы и озарения - таинственной и священной сущности бытия, в котором ничто не происходит случайно, все имеет свой смысл и свое назначение, а человек - не ничтожная песчинка, обреченная исчезнуть, но чудесное, бессмертное творение Отца миров - ибо само способное творить.

Творить - не только в смысле поэзии, художественного творчества. Татьяна - не поэт, но именно в ее облике - уездной барышни "С печальной думою в очах, С французской книжкою в руках" - является автору и нам его таинственная и бессмертная водительница и учительница - Муза; и под ее взглядом разворачивается действие последней главы "Евгения Онегина".

Перед Онегиным - новая Татьяна: блестящая княгиня, "законодательница зал"; она царит над всем окружающим ее обществом и в то же время отделена от него каким-то огромным невидимым пространством - такой же отдельной, "чужой" для жизненной суеты она явилась нам впервые во второй главе романа. Уже тогда, в деревне, она поразила нас - да и самого автора; но - не Онегина, оставшегося глухим даже к ее письму, написанному гением любви.

А вот теперь она очаровывает Онегина. Он уже не может спокойно рассуждать о своей любви, как рассуждал перед уездной барышней о ее любви: ведь речь-то идет не о чужом - о своем! Свое ценнее, чем чужое, над своим невозможно пошутить, мимо своего нельзя равнодушно пройти, как мимо "деревца"! А самое главное - это то, что объяснит ему в последнем разговоре сама Татьяна; самое главное - то, что эта женщина, в отличие от той девушки, ему нравится.

Та - "не нравилась", и он поступил с нею "мило" и "благородно", ведь это ему ничего не стоило. А эта - нравится, и вот он, невзирая на то, что она замужем, не понимая, что она - из тех людей, которые, давши слово, остаются ему верны перед Богом и совестью,- он, пренебрегая священностью христианского брака, забыв о том, что ее муж - его, Евгения, "родня и друг", начинает преследовать ее, мечтая добиться ее благосклонности, склонить к адюльтеру, к измене. Теперь ему так хочется, такова теперь его потребность.

Когда-то она написала ему письмо. Теперь он пишет ей. Различие этих писем заново дает нам представление, какая стена разделяет их. Прежде всего: ее письмо - это письмо любви; его письмо - письмо страсти.

В чем разница между любовью и страстью?

Она проста. В страсти главное - "я". В любви главное - "ты".

Этим и различаются письма.

Главный "герой" письма Татьяны - Онегин: в нем она предполагает и видит все самое прекрасное, что может быть в человеке как образе Божьем,- вплоть до того, что он, ее избранник, являлся ей в святые минуты жизни - "Когда я бедным помогала Или молитвой услаждала Тоску волнуемой души"; и даже сомнение ("Кто ты...") не колеблет ее веры.

В письме Онегина главный "герой" - он сам; речь идет только о моих чувствах, моих переживаниях, письмо полно жалости к себе самому; а в Татьяне - и это поразительно до трагикомизма - видится и уверенно предполагается все самое дурное: "Предвижу все: вас оскорбит... Какое горькое презренье Ваш гордый взгляд изобразит!.. Какому злобному веселью, Быть может, повод подаю!., в мольбе моей смиренной Увидит ваш суровый взор Затеи хитрости презренной - И слышу гневный ваш укор...",- словно он обращается к неумной и мелочной светской кривляке, вроде тех "самолюбиво равнодушных" дам, о которых говорилось в третьей главе, на подступах автора к письму Татьяны. Ничего удивительного тут нет, таково свойство эгоцентрического и эгоистического взгляда: человек, видящий в мире только себя, словно глядится в зеркало - на что бы он ни смотрел, во всем видит свои пороки, все мерит по себе. И оттого все перед ним предстает в ложном свете, даже очевидные факты; человек, сам того не замечая, лжет другим и себе самому. Ну разве можно сказать о любви Татьяны: "В вас искру нежности заметя",- после ее-то огненного письма? Ничего бы он к тому же не "заметил", если бы не это письмо, строки которого "жгут страницы"! И "Я ей поверить не посмел" - ложь, хоть и невольная, а точнее - аберрация эгоистического сознания, дело ведь вовсе было не в том, "посмел" или не "посмел"...

Дальше:

Этот пассаж тоже удивителен: Ленский, оказывается, вовсе не убит Онегиным, а... как-то сам "пал" "несчастной жертвой" (чьей?); к тому же Онегин, пожалуй-, выглядит в письме не менее "несчастным": и "сердце оторвал" "ото всего, что сердцу мило" (от чего?), и "чужой для всех", и "ошибся", и "наказан"...

Но самое, наверное, поразительное - это:

И это он говорит ей! Ей, которая испила до дна всю горькую чашу этой неутолимой жажды, ту чашу, которая теперь, может быть впервые в жизни, предстоит ему...

Евгений сам еще не понимает, что возвращается бумеранг: он осужден познать на себе страдания Татьяны; и никто, кроме него, не виноват, что - уже поздно...

Поздно потому, что он всю жизнь видел в мире только себя - и поэтому был слеп, и поэтому прошел мимо своего счастья. Он и сейчас таков же:

Все та же формула онегинской жизни: хочу - значит, должен иметь; если же я "лишен того" - значит, происходит нелепость, так не должно быть! И, в отличие от Татьяны, которая писала: "Перед тобою слезы лью, Твоей защиты умоляю", он в заключение своего письма словно подарок ей делает:

И ждет ответа, и удивляется, что его нет; и, встретив ее, недоумевает: "Где, где смятенье, состраданье? Где пятна слез?.."

Одним словом, письмо Онегина, "рисунок" которого во многом повторяет общий контур письма Татьяны, на самом деле есть зеркально-обратное, перевернутое его подобие, так же как деревенский кабинет героя - перевернутое подобие монашеской "кельи".

Но все же самое удивительное в письме Онегина - то, что оно превратно отражает сами онегинские чувства. С другой стороны, это не вовсе удивительно: мы очень часто плохо понимаем самих себя и собственным эмоциям, реакциям, ощущениям даем неверное истолкование. В Онегине как бы борются две его сущности - высшая и низшая: та, которую угадала когда-то Татьяна, увидевшая в нем своего суженого ("ты мне послан Богом"), и другая - сформированная уродливым воспитанием, мировоззрением, образом жизни. Из всего контекста восьмой главы, из всего поведения Евгения, даже из его письма, с этими чудесными строками:

из всего этого видно, что ничего подобного Евгений никогда не испытывал, не знал, не чувствовал, одним словом, что это - любовь, а не очередное увлечение. Но то же самое письмо и то же самое поведение внятно говорят о том, что сам Онегин не отдает себе отчета во всей серьезности, всем величии переживаемого им момента жизни: он продолжает осмыслять свои чувства в привычных ему, что называется "отработанных", категориях "науки страсти нежной". Поэтому-то его письмо, побудителем которого стала любовь, выдержано в выражениях и понятиях страсти, поэтому оно так эгоистично по окраске, так, по сути дела, неуважительно по отношению к Татьяне, подозреваемой и в презрительной "гордости", и в "злобности", и Бог весть в чем еще. Любви Онегина не удалось выразить себя в этом письме: любовь в нем не хозяйка, а бедная родственница. Евгений по-прежнему путает любовь и страсть, вечное, бесконечное - с временным и непродолжительным, готовность отдать себя другому - с желанием присвоить другого себе. Он испытывает, он претерпевает чувство огромной любви, не понимая - что такое эта любовь и какая путаница царит в его душе. Зато это видит Татьяна:

Что она отвечает на его письмо? Она отвечает признанием:

Отвечает так же смело, как когда-то смело открыла ему в письме свое сердце,- но:

Этот ответ никого из читателей не оставлял равнодушным: одних восхищал, других изумлял или даже возмущал, у иных вызывал усмешку непонимания, а то и презрения, упреки в "отсталости": "передовая женщина", чуждая "предрассудков", конечно же, должна в угоду свободному чувству нарушить обет верности, данный перед Богом, предать мужа и сделаться любовницей Онегина, завершив таким образом историю, начатую ее отчаянным и чистым девичьим признанием...

Думали также, что этот ответ - дань приличиям света, страху перед мнением людей, в лучшем случае - "чувству долга"...

Нет, нет и нет. Каждое из этих мнений - не более чем привычка мерить любой поступок на свой аршин, судить по себе.

Все, что мы знаем о Татьяне, говорит, что это - бесстрашный человек, женщина могучих чувств, способная на подвиг и самоотвержение и не боящаяся никакого человеческого суда. И самое огромное из ее чувств - это любовь к Онегину. Никому не пришло в голову, что эта любовь и есть причина ее отказа: не единственная (ибо Татьяна и в самом деле человек, верный своему слову, своему долгу, и нарушить брачный обет, который для нее свят, она не может), но - главная. Ведь она видит, что Евгений ничего не понял в собственной своей любви, что он стоит на той же нравственной ступени, что и тогда, при их объяснении в саду, что - как возражал Достоевский Белинскому, назвавшему Татьяну "нравственным эмбрионом",- Евгений сам поистине "нравственный эмбрион"; а это значит, что пойди она ему навстречу - он не выдержал бы этого испытания (как верно говорит Достоевский) и все обернулось бы очередным для нашего героя любовным приключением. Слишком велика и подлинна любовь Татьяны, чтобы она могла пойти на это: в таком случае и Евгений остался бы таким же, каким был, и упал бы еще ниже, и она потеряла бы веру в него и уважение к себе - и тогда, в грязи и измене, наступила бы смерть этой любви - возмездие за то, что страсть поставлена выше совести и любви.

Татьяна - страстная натура, и она по себе знает, в чем различие страсти и любви, и навстречу страсти пойти не может.

"Нет,- говорит Достоевский,- есть глубокие и твердые души, которые не могут сознательно отдать святыню свою на позор, хотя бы из бесконечного сострадания. Нет, Татьяна не могла пойти за Онегиным".

Когда она говорит Евгению "нет", когда окончательно и навсегда расстается с тем, кому мечтала отдать всю себя,- она жертвует собою ради Онегина. И именно этим и себя сохраняет, спасает как личность.

Смысл этой жертвы указан в одной из последних строф романа:

Это последнее, что мы о нем узнаем: не убит отказом, не обижен, не разочарован, не разгневан, не смущен или опечален, но - как будто громом поражен. Ничего подобного поступку Татьяны он не мог себе представить - он, для кого главный закон жизни это закон хотения, закон угождения своему "я". Она любит его, вторично призналась в этом; а теперь и он любит ее и признался в этом ей; стало быть, они на пороге "блаженства", а значит, никакие преграды не в счет - ведь так всегда должно быть, когда два человека пылают взаимной страстью!

Но она говорит "нет".

Потому что есть преграда, которую она перейти не может и не хочет: любовь, слитая с совестью,- или совесть, облеченная в любовь.

Герой Достоевского ("Сон смешного человека") говорит: "Я видел истину!" Нечто подобное случилось с пушкинским героем. На его глазах перевернулся мир: поступок Татьяны показал ему, что существуют иные ценности, иная жизнь, иная любовь, чем те "чужие причуды", к каким привык он, "Москвич в Гарольдовом плаще", страдающий от "несовершенства мира". Он увидел это - а значит, не все потеряно, и Можно перестать быть "пародией", и найти себя, и "верить мира совершенству". Иначе говоря, "гром", поразивший героя со словами Татьяны, может преобразить его.

Может... но большего нам знать не дано: как раз в этот момент заканчивается, обрывается, как туго натянутая струна, роман, где история мыслящего человека послепетровской России - с судьбой которого связаны и судьбы самой России - только начата.

Теперь мы можем заново и сполна оценить тот мощный и гениально неожиданный эпический разворот, какой придан сюжету темами Наполеона, Жанны д'Арк и Москвы, горящей, но не поступающейся своей честью; темой иноземного нашествия и жертвы во имя Отечества. В конечном счете - темой России, которая воплощена в Татьяне.

И теперь же - только теперь, когда роман весь перед нами,- можно увидеть, что жертва Татьяны была не единственной: ей предшествовала другая - о ней, сам не сознавая глубины своего прозрения, говорит Онегин в письме: "Несчастной жертвой Ленский пал..."

Она готова "погибнуть": переживания этого дня, "чудно нежный" ("И, может быть, еще нежней") взгляд Онегина, его флирт с Ольгой, ревность - все это отняло у нее последние силы, отняло способность к сопротивлению овладевшей ею страстью, она готова на что угодно - без любви с его стороны, без счастья, без всяких условий; но для девушки ее склада потерять свою честь - безусловная гибель, после этого незачем жить,- так пусть будет гибель, раз ничего другого ждать она от него не может!

Это - Татьяна. Не небожительница, а женщина из плоти и крови, с могучими страстями и кристально цельным характером, человек, способный сделать выбор и отвечать за него. Зная о ней это, мы можем оценить, чего ей стоил ее последний ответ любимому ею Евгению.

Но ведь она могла погибнуть - потому что была готова, потому что решилась на это.

Она не погибла потому, что погиб Ленский.

Ленский погиб - и его убийца уехал из тех мест, где могла совершиться гибель Татьяны; и в его отсутствие Татьяна узнала и поняла Онегина, и тогда было принято решение выйти замуж; и теперь, став блестящей княгиней и предметом его безумной любви, пережив великую драму сердца, она своим поведением открывает Онегину великую истину подлинной жизни и подлинной любви - и его потрясенное безмолвие дает нам надежду на его прозрение.

Ничего этого не было бы, если бы не погиб прекрасный, простодушный, пламенный, чернокудрый юноша-поэт, "русский мальчик" с возвышенной геттингенской душой.

Сколько еще мальчиков погибло в бурях российской истории!

Две жертвы - и какие жертвы! - положены к ногам Онегина - русского мыслящего человека, с неведомой для автора судьбой которого связана судьба Отечества, от духа, сердца и разума которого зависят пути России.