Начало: Святоотеческое наследие	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Содержание
Краткое житие преподобного Исидора Пелусиота
Книга I. 1-100, 101-200, 201-300, 301-400, 401-500, 501-600, 601-710
Книга II. 1-100, 101-200, 201-300, 301-400, 401-500, 501-599
Книга III. 1-100, 101-200, 201-295

601. К епископу Ермогену.
К благоискусным иереям.

При добром твоем начальстве, святейший, и богатый во множестве денег приобретает силу не ко вреду других, и живущий в бедности не лишается равных с ним прав по причине нищеты. Но, как подкрепляющий себя обилием правости почитается приобретшим сокровище истины, так скудный в этом отношении, хотя бы имел Крезово сокровище, признается нищим. И силою слова здравый образ мыслей не отвлекается от правого суждения, и искусство витии не затмевает истины ложными умствованиями, но неуклонною пребывает душа твоя, полное право присуждая подначальным, подлежащим твоему суду. Будучи же таковым в приговорах, ты больше препобедил человеколюбием себя самого, нежели сколько других превзошел правосудием.

Почему и плачут о тебе города, страждущие от самоуправства, в числе которых и город Пелусиотский, потому что, испытывая противное, ублажают они города, состоящие под твоим управлением, а себя именуют злосчастными. Ибо тот, кто достоин наказаний, если имеет деньги, человек у них видный и любимый. А кто изобилует добродетелями, тот, если он нищий, не только причисляется к людям бесчестным, но даже подвергается козням. В судах же, куда перетянет золото, туда склоняется и приговор; правда терпит обиду, а неправда берет верх и над всем ругается. Посему, молись, чтобы или раскаялись такие губители, или получили свободу подвластные им.

602. Аммонию.

Поскольку сильная дружба кажется не свободною от подозрения, то пусть будет проникнута она страхом Божиим, чтобы изобиловало в нас то и другое: и страх Божий, и приверженность к друзьям. И страх не давал бы места лукавым подозрениям, а приверженность рождала бы любовь - матерь всего доброго. Ибо, когда имеем в себе приверженность, растворяемую страхом Божиим, тогда в нас произрастает все доброе.

603. Схоластику Феодору.
О том, что вера без дел не спасает человека.

Достоин похвал, о премудрый, не тот, кто искусством и силою слова затрудняет уразумение истины, но кто излагает ее безыскусственно, почему и я о том, что угодно узнать тебе, скажу ясно. Пришествием Божиим борения соделаны для нас удобными для того, чтобы мы, подвизаясь, побеждали, а не для того, чтобы величием благодати пользовались, как предлогом к лености.

604. Серину.
О высокомерии.

Да не обучит тебя высокомерию то, что одолел ты врага. Ибо для многих, обезумевших от тщеславия по причине того, что во всякое время воздвигали они победные памятники, гордились ими и не думали, что могут иметь в чем неудачу, и не ожидали быть когда-либо побежденными, - их мнимая благоуспешность, очевидно, клонилась к худшему.

605. К нему же.

Для многих первоначальные успехи были причиною несказанных зол, ибо, воздвигнув себе не по достоинству один или два победных памятника, когда самая дерзость подавала надежду, превознесшись неожиданною удачею и решившись на дела более значительные, подвергали они крайней опасности и то, что было приобретено первоначальными успехами. Почему надобно рассуждать о себе сообразнее с естеством человеческим, и как, преуспевая, не терять из виду и горестного, помышлять о внезапных переменах и не думать, и не говорить о себе сверх меры, так и погрешая, уразумевать человеческую немощь и не желать, чтобы все для вас, как для Бога, пребывало неизменным.

606. Павлу.

Не думай, мой прекрасный, сразу уловить то, что едва уловляется с пролитием великого пота и после многих подвигов. Но, прежде начав трудами и молитвами, приступай к уловлению тех мыслей в Священном Писании, которыми разумение наше изостряется до большей проницательности.

607. Диакону Евтонию.

Уму, как царю самодержцу, надлежит ко вратам чувств высылать страшные и отовсюду защищенные оружием помыслы, которые встречали бы врагов, преграждали им путь, отражали бы их, а не дозволив прежде вход, вступали с ними в сомнительную битву, успех которой часто склоняется на другую сторону и доставляет победу сопротивникам. Посему-то и спасительное Слово, когда другие законодатели наказывают только за самое дело, угрожает наказанием и смотрящему не скромно, чтобы брань не соделалась неприступною и непреоборимою, но была удобоодолимою и легкою.

608. Пресвитеру Зосиме.

У многих, вернее же скажем так: у всякого человека есть и преимущества, и недостатки, и первыми хвалятся, а последних стыдятся. Но ты, как говорят, недостатками исполнен, преуспеяний же вовсе ни в чем не имеешь. И что препобеждаешься ты чревом и порабощен плотским страстям, - в этом нет ничего удивительного: потому что последнее всего чаще следует за первым, и только тот, кто одержит верх над чревом, возможет одержать верх и над плотскою похотью. Но поскольку говорят, что в тебе совокуплены и все другие недостатки, называют тебя хранилищем порока, вместилищем бесстыдства, то сие кажется удивительным и превышающим все, что может приводить в изумление.

Ибо иные жестоки, но целомудренны, корыстолюбивы, но скромны, распутны, но кротки: а тебя представляют успевающим во всем. Ты, говорят, вооружаешь язык против любителей добродетели, погружен в гнусную корысть и хвалишься этим, затмил собою всех когда-либо сделавшихся известными своею похотливостью и тщеславишься тем. По деяниям своим, о которых и говорить неприлично, должно бы тебе в землю потуплять глаза свои, а ты поднимаешь их выше висков. Короче сказать, каждый член телесный у тебя выказывает твою нерадивость и наглость: и хотя одна другой противоположна, но в тебе усиливаются они сойтись вместе. Итак, если говорят о тебе правду, то покайся здесь, чтобы не каяться там, но уже бесполезно.

609. Марку.

Почему вино, говоришь ты, не всякого, кто пьет его, приводит в одинаковое расположение духа, но одних делает благодушными, а других - раздражительными, одних - дружелюбными, а других - вздорными, одних - кроткими, а других - звероподобными? Итак, поскольку заставляешь меня коснуться естествословия, думаю, что бывает следующее. А именно: увеличиваются или уменьшаются от вина причины таковых настроений по свойству или телосложения, или душевных движений, для многих сокрытых.

Поскольку вино имеет влияние на одни влаги, то некоторым образом входит в соединение с нравами употребляющих оное: какого нрава выпивший, такие свойства и обнаруживает вино в нем, не вновь их производя, но из сокрытых делая явными. Ибо, разоблачая нрав, выказываемый притворно, дает оно видеть сокровенный внутри, почему и вошло в пословицу у многих говорить: правда в вине.

И тех, которые думали величаться мнимою степенностью, вино не редко делало откровенными в отношении тайн, и заставляло говорить о том, чему лучше бы оставаться невысказанным, а тех, которые из ненависти к злонравию часто приводили себя в гнев, являло ласковыми и кроткими, уничтожив в одних мысль о степенности, а в других - причину к гневу. Потому что не новое что-либо производит вино в человеке, но выводит наружу то, что в нем было сокровенно.

610. Диакону Евстафию.
О тех, которые не обращают внимания на собственные свои погрешности и с любопытством разузнают чужие.

Крайне дивлюсь, как всеми возрастами овладела мучительная и жестокая болезнь, не доставляющая удовольствия и порождающая мучение. Взяла она верх над всяким достоинством, нарушила всякое благоприличие. Каждый, оставив без внимания свои грехопадения, самые важные и часто не достойные никакого снисхождения, с любопытством исследует грехи ближнего, самые малые и часто достойные снисхождения. Каждый печалится, подумав о собственных своих грехах, а разговаривая о чужих, радуется, и на то тратит все свое время, чтобы выведать и пересудить проступки других. Себе приискивает оправдания там, где их нет, а для ближнего делается жестоким и неумолимым судьею, хотя, в действительности, богат он основательными оправданиями. Посему, кто хочет придумать врачевство от такой болезни, тому надлежит обратить душевное око от чужих погрешностей на свои собственные и приучать язык говорить строго не о ближних, но о себе самом; ибо плодом сего бывает оправдание. Глаголи ты беззакония своя прежде, да оправдишися (Ис.43:26). Злоречием же порождается тягчайшее осуждение: ибо страшное и превышающее всякую несообразность дело - тем, которые впадают в великие грехи, укорять вовсе не погрешивших или и погрешивших, но в малости.

611. Диакону Зенону.
О подвижничестве.

Не тем уподобляй себя, друг, которые с радостью приняли Божественную проповедь, но не препроводили семени в глубину разумения. Ибо, пустив ростки вверх и разостлав корни по земле, скорее, нежели произносится слово, они засохли, не принесши зрелого плода, но соделавшись жертвою искушений. Напротив того, уподобляй себя тем, которые, глубоко укоренившись, пустили от себя много корней и стволов и стали многоплодны, у которых колосья, красуясь и обременяясь плодом, тяготеют и клонятся вниз, и ко времени жатвы как бы сами на себя призывают серп жнецев. Ибо хорошо знают, что Христос повелел таковых Ангелам вносить в небесные уделы, что бы там они сопраздновали, соцарствовали и приобщались нескончаемой радости.

612. Диакону Евтонию.

Поскольку глаз управляет всем телом, делает светлым и украшает лице, служит светильником для всех членов, то и утвержден он и посажден как бы на царском некоем месте, получив высший удел и председательствуя среди всех чувств. Ибо, что солнце во вселенной, то и глаз в теле, и как, очевидно, если солнце угаснет, все придет в замешательство, так, если угаснет глаз, и ноги, и руки, и все почти тело сделается бесполезным.

К чему же сказал я это? К тому, что учитель есть глаз в теле Церкви. Посему, если он светел, то есть, сияет лучами добродетелей, то будет светло и все тело, которым он правит, и о котором прилагает надлежащее попечение. А если он темен, то есть, делает достойное тьмы, то помрачится все почти тело, потому что, хотя иные из состоящих в чине членов и здравы, и выполняют, что им следует, и нимало не терпят вреда от испорченности учителя, однако же не имеют столько же, как и он, силы, когда повреждение поядает главнейшие части тела и порок поощряет и прочих соревновать наставнику, остающихся же здравыми осуждает и всеми способами старается и их ввергнуть в ту же болезнь.

Посему-то и сказано: аще убо свет, иже в тебе, тма есть, то тма кольми (Мф.6:23)? Так и Церкви, у которой наставник предан самоуправным похотям, может иной сказать: если тот, кто должен приносить пользу и просвещать, не терпит просвещения, да и вознамерившихся быть полезными гонит вон, то чего не сделают его подначальные?

613. Пресвитеру Зосиме.
О нестяжательности.

Хотя, по грубости и ненасытности многих, преуспеяние в нестяжательности стало, казалось бы, невозможным и невероятно для тебя, чтобы кто-либо преуспевал в ней, однако же есть преуспевающие, и я знаю некоторых. А если не знаешь их ты, то сие нимало не удивительно, потому что, упиваясь сребролюбием, естественно, не знаешь вполне трезвенных.

Поревнуй, по крайней мере, соблюдающим умеренность, живущим праведными трудами, довольствующимся тем, что дают собственные их труды. Или не видишь, как блистают они и сияют, подобно светилам? Поревнуй пока им и перестань скверные и ненасытные руки свои простирать на чужое достояние и имущество. Тогда возможешь увидеть и нестяжательных. Ибо теперь и услышав, не будешь верить, но станешь смеяться над ними и издеваться, как страждущий неисцельным безумием. Но если придешь в относительное здравие, то без труда усмотришь и вполне здоровых, а со временем будешь в них иметь руководителей и вождей на сем доблестном пути.

614. Пресвитеру Карпу.
О гнушающихся людьми добродетельными.

Весьма грубым и преступным кажется мне не тот, кто ненавидит и позорит обидевшего и оскорбившего (обиженному часто делается снисхождение), но кто поступает так с человеком хорошим и всеми одобряемым. Первый, хотя и не вошел на вершину любомудрия, но имеет, кажется, благовидную причину к ненависти. Последний же, без всякой действительной причины, ведет брань не столько с человеком, сколько с добродетелью, и покушается до основания исторгнуть все прекрасное.

И если делает это Евстафий, то или должно ему перестать пылать ненавистью, или его надлежит объявить проклятым. Ибо добродетель состоит только в одном: бегать всегда несообразного, особенно же, когда ничто, кроме целомудрия, не почитается людьми постыдным.

615. Дорофею.
Об обрезании.

Кто произнесет такой приговор, будто бы чистейший Ум погрешил против подобающего? Кто осмелится до того простереться за пределы всякой дерзости, чтобы Премудрость винить в ошибке? Справедливо было бы поверить сему, если бы других животных создала Она подобающим образом, одного же человека, предположив поставить его царем и князем над всем земным, обременила излишнею тяжестью, от которой и повелела в последствии избавлять посредством обрезания.

А если не возможно этого сказать (ибо кто столько неразумен и лишен природного рассудка, чтобы Божественное ведение винить в неискусстве?), то следовательно Бог и в этом сохранил то, что подобало. Если же создал, как подобало, - что дают видеть делатели кумиров, каменосечцы, ваятели и живописцы, которые следуют первоначальному образцу, и благоприличие предпочитают тому, что по некоторой причине исправлено в последствии - то сверх меры уважающие обрезание пусть разыщут, какая в нем потребность.

И если обрезание по плоти указывает на обрезание, еже в таине (Рим.2:29), то пусть они прострут удивление свое далее, и тогда пусть восхвалят тех, которые отсекают похоти и без обрезания. Если же обрезание дано им в знак, чтобы не смешиваться с язычниками, как на необузданных и рьяных коней налагаются узда и клеймо, то пусть невысоко думают о нем, поскольку оно выставляет на вид их невежество. Ибо если Авель, Енох, Ной, Авраам были оправданы прежде, нежели явилось обрезание или было что-либо о нем сказано, то оно не основание оправданию, а только печать оправдания.

Посему, кто имеет богатство добродетели, тот пусть имеет и печать. А кто оплакивает крайнюю свою нищету, тот, нося на себе печать и не имея самого богатства, подвергается осмеянию.

Да услышит же и сие высоко думающий об обрезании: если оно - собственное твое дело, то думай, как думаешь, мы не спорим. А если совершено в незрелом возрасте (почему и благодарим Бога, что избавились от бесполезного труда), то по какой причине хвалишься чужим? Ибо всякому справедливо величаться собственными своими трудами, а не теми знаками, которые наложены на него другими.

616. Павлу.
О праздниках.

Чти добродетель, а не услуживай счастью. Ибо добродетель - достояние бессмертное, а счастье легко рушится. И о сем довольно. Не оставайся же в неведении, что Бог и древле соединял и ныне соединяет с праздниками напоминания о благодеяниях, чтобы празднующие, имея их в свежей памяти, обращались не к пьянству, но к благодарению и добродетели.

617. Феофилу.

Если спросит кого осмелившийся клеветать на истину: все ли Богу возможно? И тот ответить: да, - а спрашивающий присовокупит: следовательно, возможно и злое? - То всего справедливее подвергнуть осмеянию, как невежду, не отвечающего, а спрашивающего, потому что зло не причисляется к всему тому, что возможно Богу. Где именуется Бог, там несомненно последует добро. И кто имеет здравый ум, тому не придет и на мысль, что возможно Богу зло.

Никто также не назовет немощью невозможность делать зло, потому что делание зла есть в собственном смысле немощь. Посему, во всей точности ведущий сие Павел немощами назвал грехи, говоря: еще бо Христос, сущим нам немощным, по времени за нечестивых умре (Рим.5:6). То же подтверждает и слово Песнопевца. Ибо он говорит: умножишася немощи их (Пс.15:4), то есть грехи.

Но да не будет признан имеющим ум и тот, кто снова задает вопрос утверждающему, что все возможно Богу. Какой же именно вопрос? Есть обычай пустословить и говорить: значит, Богу возможно и сделанное сделать не сделанным? А такой вопрос, конечно, также бесполезен: все же бесполезное в рассуждении Божественной силы не имеет места. Посему и действительно излишни и излишними оказываются подобные упомянутым клеветы. Но, чтобы не возобновляли их впредь и не оскорбляли тем слуха внимающих, если спросят нас, все ли возможно Богу - будем отвечать: возможно все, подобающее Богу. И сим разрешится всякий бесполезный вопрос, потому что Бог может все, но изволяет наилучшее.

618. Феофилу.
О неблагодарности.

Обвиняй не того, кто по твоему мнению только считает свой поступок мудрым, но того, кто не уцеломудрился и такою снисходительностью. Ибо тот, кто предположил, что захваченный на самом деле прибегнет к бесстыдству, тот добровольно дал ему право скрыться. А кто сие мудрое дело почел глупым, тот тем самым, что не признал себя пойманным, воспитал в себе бесстыдство, благодетелю воздав оскорблениями.

619. Грамматику Офелию.
О природе животных.

Поскольку знаю, что жаждешь слышать нечто новое и не отстанешь, пока не узнаешь сего, то отвечу коротко, хотя то, о чем спрашиваешь, как мне кажется, вне пределов человеческого разумения. Из животных разжевывающие пищу живородящи, а глотающие не разжевав - родят из яиц, и для одних достаточно первых родов, которыми окончательно производится плод, а у других бывают вторичные роды.

Когда время потребует превращения яиц в животных, тогда, определенное число дней насиживая яйца, влагают в них некую естественную силу, чтобы одушевилось рожденное прежде неодушевленным. Ибо семенные начала, Создателем искони вложенные в естества, как бы таясь под пеплом, если будут раздуваемы наподобие искр, с продолжением времени обыкновенно возгораются в веществе.

Почему удивляться надлежит совершающемуся и чудо сие приписывать всепремудрому Создателю. Ибо указывает это не на промышление животных о собственном своем самосохранении (ибо естество их не водится разумом), но на Промысл Естества, всем распоряжающегося. Животные ничего не делают по разуму, но Естество, создавшее разнообразные роды животных, в каждый род влагает стремления к выполнению того, что для него нужно.

620. Соправителю Авсонию.
Начальникам.

Слух твой, о чудный, да будет отверст и готов к просьбам утесняемых нищетою или властительством других, даже если они выражаются медлительно, кротостью вводя их на путь слова. А к сплетням злоречивых и клеветников храни его заключенным и недоступным, строгим взором останавливая их стремление говорить худое.

621. Епископу Феону.
Об иереях.

И Зосиму, и Палладия, и Марона, и Евстафия, и других, тобою исчисленных, в такой мере поругавших благочестие и осквернивших священство, не буду столько винить, сколько Евсевия, который всем им дал к этому повод. Если бы он не продал им, как говоришь, священства, не поползнулись бы они на такой грех.

Ибо, хотя и до рукоположения были они весьма худы, однако же, не одно и то же - грешить мирянину и священнику. И это явствует из закона, потому что за согрешившего иерея он повелевает приносить такую же жертву, как и за весь народ (Лев.4:3). Если бы эти грехи не были равнозначны, то закон не постановил бы приносить ту же жертву. Болыпим же делается грех не по естеству, а по достоинству совершающего. Ибо если падет тот, кто должен держать в порядке других, то сие падение делается более важным по достоинству падшего.

Посему, если давший семена виновен и в произрастениях, то естественным образом справедливо будет оплакивать больше Евсевия, нежели их.

622. Епископу Лампетию.
О проходящих священство худо.

Хвалю Божественную твою ревность, с какою негодуешь, видя, что священству наносится оскорбление Евсевием, который в противоречие благочестию дал себе такое имя. Как сам, будучи недостойным священства, не знаю как, вторгся в него, так раздает оное кому попало, Божественное служение почитая делом малоценным и презренным. Но поскольку все это в воле Божественного и неподкупного Судии, который ныне долготерпит, чтобы падших привести в покаяние, в последствии же не оставит сделанного без внимания, но определит невыносимое наказание, то, заботясь о себе, будем проходить безмолвие. Ибо, если и была какая польза от дерзновения в обличении, первенства в чем не уступил я никому, и за то нередко терпел наветы, однако же, поскольку время молчанию, то будем ожидать Судии.

623. Марону.

Не греши постоянно в ожидании получить прощение, но ищи безопасности в том, чтобы не грешить. Многие в ожидании прощения сделав много дурного, обманулись в надежде, и себя не исправив, и прощения не получив.

624. Мартиниану, Зосим, Марону, Евстафию.
Иереям.

Поскольку богомудрый Павел, сосуд избрания (Деян.2:15), сокровищница Христовых умопредставлений, упорядочивший и сушу, и море, варваров убедивший любомудрствовать, изрек, что нерадеющие о ближних хуже язычников, сказав: кто о своих, паче же о присных не промышляет, веры отверглся есть, и невернаго горший есть (1Тим.5:8), то именно это побудило и меня писать к вам.

Что, по вашему мнению, означается здесь словом промышление? Снабжение ли пищею? По моему мнению - попечение о душе. Если же будете оспаривать это, то и в таком случае сказанное мною тем более найдет себе подтверждение. Ибо, если скажете, что речь идет о теле, и о не подающем необходимой пищи Апостол сказал, что он жестокосерднее язычника, отвечу: где же будет место тому, кто оставляет попечение о душе, что гораздо важнее и необходимее? Посему послушайтесь меня и избавьте себя от своего безумия.

625. Пресвитеру Феодосию.
Обвиняющим тех, которые бегают епископства.

И имя епископства, и само оно Божественны и выше всякого образа и достоинства жизни гражданской. Но архиерейство прилично только некоторым и не многим, именно же держащимся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие.

Поскольку же изменили оное в властительство, лучше же сказать, если надобно выразиться смелее, в самоуправство, то знай, что не почитается за нечто великое сие видное и вожделенное начальство, которое, ныне как никогда возбуждает к себе в людях сильную любовь и легко отдает себя в руки его любителям. Потому что почитается оно наказанием, налагаемым дающими его, а не почестью принимающих. Ибо епископы всего чаще над одними начальствуют, а другим раболепствуют, одним дают приказы, а другим услуживают; делают одним зло, а другим - милости, одних давят, пред другими сами падают, иных боятся, а иным ненавистны. Посему не дивись, что пресвитер Иеракс, как человек умный, бежал от этого сана, как от самой тяжелой болезни.

626. Чтецу Тимофею.
О том, что не должно служить соблазном.

Более всего, друг, бойся кого-либо соблазнить: ибо доброе в людях не трезво - едва стоит, когда и никто не колеблет.

627. Епископу Кириллу.
О том, что не должно нерадеть об увещаниях, или в ком-либо отчаиваться, и что, если увещаваемые остаются неисправившимися, то вина не на увещающих, но на произволении увещаваемых, особенно же, когда первыми ничто не упущено из внимания.

Твоему благоразумию и твоей власти, доблестнейший из всех, предоставлено чистотою могущества и рачительностью восстановить Пелусийскую Церковь, пострадавшую от пороков в начальниках. Ибо не достанет настоящего, вернее же сказать, какого бы то ни было времени, чтобы рассказать о всех неправдах и поруганиях, какие терпела она, разграбляемая и оскорбляемая людьми развращенными и злонамеренными, которым иной не поручил бы и стада бессловесных животных, не только что людей, тварей разумных, ради которых пришел на землю и излил честную кровь Свою Христос. Да если бы и дозволило время, то замысленное ими превзошло бы всякое слово.

Но необходимо и в настоящее время сказать то немногое, о чем умолчать нельзя было бы безнаказанно, если бы кто и захотел. Притом кажется мне, что и ты, чудный, требуешь уже рассказа: почему и я, прекратив сие предисловие, приступлю словом к делу, заметив только следующее: словами моими не измеряй самых действий (не найти бы мне и слов, которые подходили бы к тому, что сделано, когда и всякий язык побеждается действительностью этого), но неусыпными очами ума всматривайся в ход дела.

Посему то, что Божество было хулимо, город ограблен, священство стало продажным, в Церкви явилось самоуправство, люди честные осуждались на изгнание, а те, которые не должны были бы ступать и на порог церковный, заслуживали одобрение, и им вверялись Божественные и неизреченные Таинства (они думали, что не души им вверяются, но захватывают они в руки свои отеческое самовластие), а также, что о нищих не было у них и слова, что расхищали церковные деньги и тратили в угодность собственному своему любочестию, что осмеливающимся стоять за добродетель мстили даже до крови, - это и все тому подобное оставлю в стороне, доказывая тем, что и эти слова вынужден выговорить против воли. Но так как молчание небезопасно и желающему молчать скажу о замысленном ныне, сколько можно короче и темнее, потому что и не в состоянии говорить о сем ясно.

Мартиниан, на поругание Божественной веры рукоположенный во пресвитера (если надлежит назвать пресвитером того, кто воспользовался именем священства, чтобы иметь возможность делать самое большое и никак не извинительное зло), не умею сказать, от кого ведет род или из какого пришел города. А что он раб и, первый возраст прожив неблагонравно, бежал, о том, хотя это и верно, умолчу: моя цель - не худое говорить о нем, но показать, сколько оскорблена им Церковь. Сей-то Мартиниан, придя к Пелусиотам, жил в крайней нищете, пользовался от многих вспоможением, облекся в монашеский образ, по наружности вел себя целомудренно и домогался служебной, - а по его мнению начальственной - должности клирика. Но так как епископ Пелусы, достославный и исполненный божественной мудрости Аммоний, прозорливейшими очами ума усмотрев его лицемерие, не оставил ему даже и надежды в этом деле, то, размыслив, что напрасно он тратит там время при вожде весьма благоразумном, заблагорассудил Мартиниан соплетать эти сети у других.

Поскольку же и там его узнали и не успел он в своей надежде, то наконец получив известие, что мудрый оный епископ почил и переселился в небесные страны, рукоположен же Евсевий, Мартиниан снова прилетел в Пелусийский град, думая без труда привести в действие свою хитрость, не скажу - свое безрассудство, и весьма скоро достиг своей цели. Ибо нет нужды и распространяться об этом. А что доставляющий семя виновен и в появлении растений, известно это всякому.

Итак, улучив рукоположение и скверными руками коснувшись священных Таинств, Мартиниан снова отродил болезнь, которою чреват был издавна. Ибо положив, что и жизнь будет ему не в жизнь, если не присвоит себе достояние нищих, дает обещание все, что ни приобретет, оставить Церкви и, вместо приманки подав такие надежды, убеждает поставить его экономом. Так этот неблагонамеренный и несвободного происхождения человек, захватив в руки церковную экономию, привел ее в такое положение, что не была бы разграблена так Церковь и в варварское нашествие, ибо уничтожил он все отличающиеся добродетелью признаки ее красоты.

Ибо в управлении делами прибегая к обманам, хитростям, преступным замыслам и ложным клятвам, ничего не делал Мартиниан просто и справедливо, но, имея в мыслях делать одно зло, ожесточился против избравших для себя жизнь свободную и благочестивую, правдолюбцев называя глупцами, а ведущих дела злонамеренно - разумными, любомудрых - ни к чему не годными, а людей продажных - дельными. И не только говорил он это на деле не исполняя; напротив того, делами затмевал слова свои, присваивая себе церковные деньги, продавая рукоположения, любителей добродетели извергая, собирая же вокруг себя поступающих так же, как и он. Ибо, полагал, что иначе не будет иметь безопасности здесь (о будущем же Суде не было у него и мысли), если не изгонит всякий вид добродетели.

Все же это Мартиниан приводил в исполнение, сделав, не знаю как, подручным себе епископа. Ибо епископ (пусть смело будет высказана истина, иначе и сказать я не мог бы) так ему раболепствовал, как низкий и купленный за деньги невольник, на то и поставленный, что бы делать все, что прикажет Мартиниан. До такого безумия (пусть будет сказано то, что составляет верх зол и венец сего плачевного зрелища) довел он епископа, уловив его обещаниями, которые ныне этот епископ, выставляя на позор собственное свое несмыслие, провозглашает открыто или по принуждению, или по убеждению (что и сказать о сем не знаю, по чрезмерной несообразности дела), вписав в церковных книгах, что обиженная Мартинианом Церковь у него же состоит в долгу. Ибо Мартиниан думал, что иначе не может владеть безопасно тем, что приобрел не по праву, если не покажет, что Церковь должна ему, хотя он не чает потребовать у Церкви то, что у нее похитил, а домогается только, чтобы Церковь у него не потребовала.

Бедный же город, как скоро узнал, на что ухищряется Мартиниан, так как не оставалось сие в неизвестности (не буду говорить о том, что, по чрезмерной важности совершаемого им, обвиняли его даже в волшебстве и уличали в срамных и гнусных грехах), нередко порывался убить его, впрочем удерживался от этих порывов. А Мартиниан, всеми укоряемый и обвиняемый, клеветал всем на епископа, епископу же на всех, вооружая его на любителей добродетели, чтобы во всех подавить дерзновение, а всем объявляя, что епископ торгует рукоположениями, злоумышляет против людей целомудренных, присваивает себе имущество Церкви, потому что берет золото и вписывает в церковные отчеты. Рассказывал же это, думая сими ухищрениями угасить людский гнев на то, что сам он делал.

И когда иные указывали на это самому епископу, не было от сего успеха: вероятно, он внушал, что без клеветников не обходится ни одно дело. Когда же с тою мыслию, что говорит он истину, явились и обвинители, притом многие достоверные, готовые представить доказательства, и в этом случае вовсе не вышло так, чтобы по обличении, наконец, всякого предлога по всей справедливости был Мартиниан заподозрен всеми, как сообщник в том, что делалось. Ибо если бы и тысячекратно обещал он вносить в Церковь все приобретаемое гнусными способами, более всего не надлежало бы передавать ему в руки все церковные доходы, и тысячи душ соблазнять тем, что делалось. Даже, если бы и обольщен был епископ обещаниями, не надлежало оставлять дела безотчетным. И если должно было требовать отчетности, то надлежало поверять отчеты в точности при помощи людей разумных и опытных, потому что сам епископ, по словам его, и в этом, как и в чем-либо другом хорошем, неискусен. А если епископ подписывал отчеты тайно, не приглашая никого к поверке, то ясно, что не обманут он был (как громко вопиет, думая этим отстранить от себя обвинение), но сам расхищал церковные имущества, и всю Церковь пускал в продажу.

Так Мартиниан, как купивший, и купивший беззаконно, рассудил еще безаконнее пользоваться приобретенным, спеша одно зло заменить другим. Ибо, забрав себе в руки все церковные деньги или, как сам говорил, разделив с поручившим ему экономию и давшим повод к такому плачевному действию, недавно послал золото в Александрию, домогаясь себе епископства, хотя не в состоянии он управлять даже самим собою. Узнав о сем, святыня твоя, по обязанности отлучить его, угрожала ему посланием и подтверждала, что, если опять примется за то же, будет объявлен отлученным, как наносящий бесславие Божественной вере в целой египетский области. А теперь, пренебрегши и посланием, и угрозами, тайно устремился Мартиниан в Александрию, ища себе епископства, причиняя вред доброй о тебе славе слухами, будто бы и ты рукополагаешь за деньги.

Посему (о, как назову тебя, чтобы достойно приветствовать!) твоему великому уму свойственно, хотя и отложив строгое наказание его поступков до нелицеприятного судилища (потому что здесь и невозможно понести ему достойное наказание), однако же подвигнуться, и, во-первых, защитить обиженную Церковь, во-вторых, поддержать собственное свое мнение, угрозы привести в исполнение и отлучить его. Ибо если, - чему не верю, - не только не претерпит он ничего подобного, но еще будет рукоположен, то истинною окажется разглашаемая тайна. А потом должно с несколькими благоговейными епископами, врагами всякой корысти, выслать Мартиниана сюда, чтобы дал отчет в церковных доходах, и какой окажется долг, пусть возвратит, если же дал что епископу (ибо епископ говорит, что ничего не дано ему, но он обманут), сделать сие известным.

Ибо, несомненно, что как первенствующему лицу в этом деле, которое или участвовало в нем, или подписывало по неосмотрительности, ты воспретишь прохождение епископства или, оказав ему снисхождение, поставишь, по крайней мере, при нем епитропа, который бы не дозволял ему впадать в погрешности, превышающие снисхождение, так и действовавшему под его начальством покажешь, что хитрый этот умысел глуп, и счеты, по которым, как говорит он, Церковь состоит у него в долгу, соделаешь недействительными. Ибо откуда такое богатство у человека, страдавшего крайнею нищетою и заведывавшего церковными доходами?

628. Пресвитеру Афанасию.
О лести.

Слышу, что льстецы, следуя твоему языку, утверждают с клятвою, что превосходнее всего на свете самый странный порок, если только ты вздумаешь удивляться ему, и в след за сим хулят самую добродетель, если только ты похулишь ее. Посему, если ты не хочешь слушаться нас, то послушайся хотя Сократа, который советует ненавидеть льстецов, как обманщиков, потому что те и другие, когда им поверят, вредят поверившим.

629. Павлу.
Об Иуде-предателе.

Дивишься, кажется, почему Христос не убедил предателя признавать добродетель благом, хотя тот нередко слышал беседу о добродетели, вернее же сказать, и не было беседы, в которой бы не слыхал о ней. А я дивлюсь, почему ты, зная, что такое свобода, мог дивиться сему. Ибо не насилием и самовластием, но убеждением и добрым расположением уготовляется спасение человеков. Потому всякий полновластен в собственном своем спасении, чтобы и увенчиваемые, и наказываемые справедливо получали то, что сами избрали.

630. Диакону Пампретию.
О милостыне.

Надобно, друг, иметь милосердную душу. В ком есть такой источник, тот будете источать все прекрасное, и если будут у него деньги, раздаст их, если увидит кого в несчастии, оплачет его, если встретит обижаемого, прострет ему руку, и не оставит безе внимания ничего такого, что его касается.

631. Антиоху.
Сравнение добродетели и порока.

Порок отлучил людей от Бога и разлучил их между собою. Посему, со всею стремительностью надлежит бежать от порока и идти во след добродетели, которая приводит нас к Богу и связывает нас друг с другом. Правило же добродетели и любомудрия - искренность с благоразумием.

632. Диакону Евтонию.

Если Зосима, этот пресвитер по видимости, в упоении самоуправства весьма много издевается над тобою, то переноси сие великодушно, представляя в уме, что делали Иудеи со Владыкой, когда самая земля содрогалась и колебалась, как бы стараясь убежать, чтобы не видеть того, на что отваживались против Бога, хотя касались человеческой плоти.

633. Чтецу Тимофею.

Сие: око за око, и зуб за зуб (Исх.21:24) узаконено было Иудеям Естеством, преисполненным кротости, думаю не для того, чтобы они были беспощадны и жестоки к обидевшим, как полагают манихеи, осуждая Ветхий Завет, но чтобы из опасения потерпеть то же, что делают сами, не отважились они на обиды. Хотя сие узаконение справедливо и во всей строгости согласно с разумом, однако же Божественная Тишина, соблюдая кротость и не оставляя благости, а также поощряя к ней и людей, через узаконение отмщать за сделанное страхом наказания предупреждала падения: потому что, если нет делающего обиду, то не будет и мстящего. Посему, пусть усмотрят глубину премудрости Законоположника, а не обвиняют Его опрометчиво в жестокости и бесчеловечии. Ибо сказанное в Евангелии: аще тя кто ударит в десную ланиту, обрати ему и другую (Мф.5:39), не противоположно сему, а только выше и лучше, и составляет правило самого высокого любомудрия.

Там узаконено вовсе не делать зла, о том же, чтобы охотно терпеть зло, люди кровожадные не могли и слышать, а здесь излагается любомудренное учение о добровольном терпении зла. Сравнительный образ речи не ставит сравниваемого в противоположные ряды, но показывает превосходство и недостаток в одном и том же ряду. Хорошо не делать никакого зла, но лучше при сем даже охотно терпеть зло. Хорошее дело - брак, но лучше девство. Хороша луна, но прекраснее ее солнце. Посему, как один Создатель луны, которая хороша, и солнца, которое ее лучше, так один и Законоположник Ветхого и Нового Завета, узаконивший все премудро, полезно и соответственно времени.

634. Ему же.

Добродетель не признает бесчестием то, чтобы все были равного достоинства по нравам, но не надлежит также тебе стремиться к невозможному для тебя, а напротив того, оставив это, надобно желать сообразного. Ибо и священнотаинник Моисей, и богомудрый Павел в ином не достигали того, чего просили, но были научены, что просили не на пользу себе.

635. Немесию.
На сказанное: человек, в чести сый, не разуме (Пс.48:13).

Не нападая чрез меру на людей и не клевеща на разумный род, но с великою пощадою изрекло Священное Писание: человек, в чести сый, не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им. Ибо если исследуем в точности, то нам грозит опасность уподобиться не только скотам, но и неукротимым зверям; лучше же сказать, любитель гнусных страстей превосходит и их. И подлинно удивительно и странно то, что каждый зверь порабощен одному недостатку, а почитаемый человеком, совместив в себе все в совокупности недостатки, простирается далее их неразумия. И чтобы слова сии не показались тебе преувеличением, рассмотрим дело беспристрастно.

Когда скачет кто, как вол, бьет ногами, как осел, ржет на женщин, как женонеистовый конь, предается обжорству, как медведь, утучняет тело, как ишак, помнит зло, как верблюд, гневлив, как лев, хищен, как волк, язвит, как скорпион, хитер, как змея, таит яд лукавства, как ехидна, собирает деньги или, лучше сказать, грехи, как мухи едкую пыль, тогда возможно ли кому сего зверонравного причислить к людям, не усматривая в нем черт естества кроткого, но примечая смрад какой-то скиллы, химеры и гидры из языческих басен.

Если же спросишь: "поэтому что же надобно делать", то отвечу тебе: должно непрестанно иметь в руках духовное зеркало, разумею Божественные Писания, в которых заключаются и история мужей добрых, и постановленные Богом спасительные законы. Ибо это зеркало не только показывает безобразие, но и превращать оное, если пожелаем, в неизобразимую красоту.

636. Светлейшему Тимфею.
Начальникам.

Ничто не полезно, доблестнейший, так, как благочестие. Оно охраняет и повиновение победоносным царям. Посему, его поставив целью, старайся направлять ладью начальствования так, чтобы подначальные, сколько от тебя зависит, пребывали необуреваемыми. Если дело это требует трудов, то имеет оно и радости. Если скажешь: "но не в одно и то же время", то отвечу: иначе и невозможно. Но и тогда, когда воюющие не соглашаются на примирение, ведут переговоры начальники. У кого бывают труды, к тому в последствии приходят и радости.

637. Комиту Ермину.

Что благоденствует порочный, а человек благонравный, достойный многих, выпавших на долю людям похвал, пребывает в крайних затруднениях - сие подлинно необъяснимо и непостижимо, и далеко превосходит меры естества человеческого. Ибо непременно нужно предоставить сие судьбам Божиим. И если хотим судить правильно, то, приписав ведение сего домостроительства одному только чистейшему Уму, обратимся к тому, что у нас под руками и что обыкновенно также с трудом, обретается нами. Поскольку же думаем, что должно по возможности защитить сие учение, то мы, сколько могли, защитили его в слове, написанном нами к язычникам, прочитав которое, узнаешь разрешение вопроса.

638. Пресвитеру Афродисию.
На сказанное: бых Иудеем яко Иудей, и о том, что значат слова: не сый беззаконник Богу, но законник Христу (1Кор.9:20.21).

Если бы не был я точно уверен, что недостатки нашего языка восполнит твое благоразумие, то, думаю, не стал бы и писать этого письма. Что же желаешь ты узнать? По какой причине Апостол сказал: бых Иудеем яко Иудей, да Иудеи приобрящу: беззаконным яко беззаконен, не сый беззаконник Богу, но законник Христу, да приобрящу беззаконных? Слова сии требуют особенно точного исследования, пока не соделается ясною сокрытая в них истина. Да будет же сказано сие вкратце.

Бых Иудеем яко Иудей, когда совершил очищение и принес жертву во святилище (Деян.21:26), и, обрезав Тимофея, послал его учителем к Иудеям, обрезанием упраздняя обрезание, почему и не сказал: "Иудей", но - яко Иудей. Беззаконным яко беззаконен, - когда, говоря Афинянам, не из пророков и не из Закона предлагал им слово, но от жертвенника их заимствовал выражение, убеждая их собственными их учениями; почему не сказал: "беззаконен", но - яко беззаконен. А сие: не сый беззаконник Богу, но законник Христу, Апостол сказал потому, что в отношении к единой Сущности нет различия, каким именем назван Бог; и, желая показать это в другом месте, он сказал: ядый Господеви яст и благодарит Бога (Рим.14:6). Или, если почитаешь сие объяснение натянутым, - этими словами Апостола, как думаю, показывается следующее. Именно, что Апостол жил не только по тому закону, который иными приписывается Отцу и приспособлен и применен более к младенческому возрасту - по состоянию учащихся, а не по достоинству Законодателя - но и по небесному, и совершенному Христову закону. То есть он не был беззаконником по закону Ветхозаветному, но вместе с тем был и законником по Евангелию, был не вне закона, но вместе был и в благодати, был не неизведавшим молока, но вместе и изведавшим твердую пищу; не только не пренебрег упражнениями на ристалище, но даже отличился на олимпийских состязаниях; не только не прелюбодействовал, чего требовал закон, но и не смотрел на жену нескромно, чего требует Евангелие; не только не совершал убийства из страха, но и преодолевал гнев из любви; как сохранивший закон древний, не был он беззаконником Богу, а как сохранивший закон новый, был законником Христу.

Сказал же сие Апостол не потому, что закон приписывал Отцу, а Евангелие - Христу, но потому что имел в виду предположение и мнение большинства. Ибо все принадлежащее Отцу принадлежит и Сыну, и принадлежащее Сыну принадлежит и Отцу.

639. Епископу Ермогену.
На сказанное в Писании: кая польза в крови Моей (Пс.29:10).

Гибнет (о всем унизительном намерен говорить я тебе), гибнет любовь - это дело досточестное, великое и славное, любовь, на которую пророческий лик предуказывал, ради которой Спаситель пришел сюда, о которой и Апостолы проповедали, собственною своею кровью запечатлев то, что они провозвещали.

Заботясь только о себе и оставив общего врага, вооружаемся мы друг на друга, и есть опасность, что уже решительно побежденный, укрепившись нашим раздором, он снова вступит в борьбу и победит. Ибо, хотя он пал, хотя дерзость его безрассудна, однако же наше нерадение и взаимные наши брани соделались крепостью и силою для падшего, так что и заслуга Спасителя (как ни дерзко сказать это, но сказано будет верно) находится под угрозой остаться недействительною.

Посему, может быть, сие-то самое, что стремился ты узнать, и предуказал Господь чрез Псалмопевца: Кая польза в крови Моей, внегда сходити Ми во истление, то есть в многорастленное естество человеческое? Ибо, если он и указывает на нечто иное (в нравственном смысле относится сие к Давиду, а в естественном - к Адаму), то, по мнению многих святых, имел в виду и сию цель. Ибо, говорит, столько снизошел Я, что по великому снисхождению Моему многие не уверуют в Меня. Я одолел мучителя, и зритель Серафимов взывает, говоря: правде научитеся, живущии на земли, преста бо нечестивый (Ис.26:9.10). А вы собственным своим нерадением предаете сию заслугу, превышающую всякое чаяние и сверхъестественную, уничтожаете этот победный памятник, превосходящий всякое чудо. Посему, что же останется вам? Какое оправдание? Какое снисхождение? Какая милость вам останется, когда потребуется от вас эта жизнь, которая, как вижу, заключена только в Писаниях и нигде больше в действительности не видима?

640. Пресвитеру Марону.
Ведущим жизнь, недостойную священства.

Крайне дивятся все, почему ты, будучи сам неудержимым во грехах, не покоряясь узд, не уцеломудриваясь обличением, смеешься над жалким Зосимою, которому всего более подражаешь? Ибо, если не делал ты с ним одного и того же, то надлежало тебе исправить его, а не смеяться над ним. А если стал ты в этом самым точным подражателем живописцев, поревновав тому, чему соревновать было не должно, то для чего, думая выставить на позор только его бесчувственность, делаешь явною и свою?

Ибо слышащие о сем признают справедливым побить камнями обоих: одного - как главного устроителя зол, а другого - как самого близкого его ученика. Поэтому справедливо будет сделать тебе одно из двух: или перестать грешить, или не смеяться над делающим то же, что и ты; ибо это худшее из худшего.

641. Пресвитеру Феодосию.
Того же содержания.

Если позволительно сказать (кто стоит за истину, тому позволительно не лгать), то Божественной проповеди угрожает опасность, что ее поколеблют те самые, которые, казалось бы, защищают ее. Ибо многие, делая противное тому, что говорят, заставили слушать их речи не иначе, как басни. Посему, размыслив об угрожающей опасности, надлежит им поступать во всем так, чтобы не изведать сего на опыте.

642. Павлу.
О догматах; о Святой Троице.

Божественное Естество всего менее надлежит Иудеям сокращать в Единого только Бога и Отца, но должно как бы расширять во Святую Единосущную Троицу. Ибо, различая по качеству Лиц и по личным свойствам Ипостасей, снова приводим во Единого Бога по тождеству сущности.

643. Ему же.
О том же.

Дивлюсь истине, которая души людей разумных привела в противоборство тем учениям, в каких прежде были они убеждены, ибо в желающих углубляться в себя она нашла весьма ясное и светлое понятие о Святой Троице. Ибо кто утверждает, что Бог Един, тот обратился не к числу "один", но к таинству Троицы, учение о котором посеяно было и в Ветхом Завете, так что и Филон, хотя он Иудей и зилот, оставшимися после него писаниями отвергает собственное свое вероучение.

Ибо, разбирая сказанное Богом: по образу Божию сотвори человека (Быт.1:27), он вынужден истиною поневоле богословствовать и о Слове Божием. И что такого, если Совечного Отцу, Того, Кто прежде времен, Филон, не достигнув точного разумения, называет и Вторым по числу? По крайней мере, он имел понятие и о другом Лице. И не в этом только случае приведен он был к сему, но также, покушаясь объяснить именования Бог и Господь, приписывает царственной Троице то, что Она единичнее всеразделяемого и обильнее действительно единичного.

И сия мысль так сильно овладела душою Филона, что принужден он был ясно ее выразить и оставить в писаниях, ибо сказал: "две силы Сущего, и из них одна, зиждительная и благодеющая, называется, как говорят, Богом, а Другая, царственная и карающая - Господом". И в этом Филон не далеко отступает от сказавшего: Христос, Божия сила и Божия премудрость (1Кор.1:24), и сила не неипостасная, но ипостасная, всемогущая, равномощная Тому, у Кого эта сила.

И еще Филон, когда должен был изобразить видение, какое видел Моисей, говорит: "видит самое поразительное видение", а через нисколько слов продолжает: "посреди же пламени был некий прекраснейший образ, не уподобляющийся ничему видимому. Богоподобный облик, блистающий светом, который лучезарнее огня, каким иной представил бы себе образ Сущего". Если же угодно кому иметь точное познание образа, то пусть выслушает, что говорит Ап. Павел о Христе: Иже есть образ Бога невидимаго (Кол.1:15).

Следовательно, и Филон касается православного богословия; ибо не требуй точности от того, кто совершенно одним своим чистым разумением возмог усмотреть истину и говорить вопреки своему вероучению, но представь то, что учение о Боге не ограничил он одним Лицом, как учат невежественные наставники Иудеев, одержимые каким-то предубеждением.

Но, думаю, не сим только, как сие ни поразительно, приведен он был к такой мысли, но еще и следующим: сотворим человека по образу Нашему и по подобию (Быт.1:26), а также сим: и одожди Господь от Господа (19:24), и сим: призва Господь именем Господним (Исх.34:5), и: рече Господь Господеви Моему: Седи одесную Мене (Пс.103:1), и: в Тебе Бог, и Ты Бог.

Ибо тех, которые говорят, что Бог тысячекратно свят, и осмеливаются объяснять сим слова: свят, свят, свят Господь Саваоф (Ис.6:3), явственно изобличает сказанное: взысках лица Твоего: лица Твоего, Господи, взыщу. Не отврати лица Твоего от мене (Пс.26:8.9). Ибо, если бы выразившийся так не проповедывал Святую Троицу, то справедливо было бы обвинить его в излишнем многословии, и не за сие только изречение (ибо думаю, что надлежит обратиться к выражению более ясному), но и за следующее: пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Вышнему молитвы твоя; и призови Мя в день скорби, и изму тя, и прославиши Мя (Пс.49:14.15). Ибо здесь, если бы не проповедывалась ясно Троичность, надлежало бы сказать: пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Ему молитвы твоя, и призови Его; в день скорби твоея, и измет тя, и прославиши Его; но сказано не так, но выражено именно, как написано выше.

Ибо и в сем месте, и во многих других местах, которых, чтобы не сделать слова длинным, не буду теперь приводить, Ветхий Завет для способных слышать ясно проповедует, что возвещается им владычество не единого Лица, но Трех Ипостасей, единой же Сущности, к посрамлению нездравого понятия Иудеев об едином Лице, (им последовал и Савеллий, может быть, в совершенном равенстве Отца и Сына нашедший основание своему учению об единой Ипостаси), и к осуждению на изгнание многобожия Еллинов, учениками которых решились быть Арий и Евномий, различие Ипостасей безрассудно перенеся на Сущность.

Если же спросить, почему же в самом начале не было сие ясно возвещено и определенно, то отвечу: потому что сие - и доказательство, и учение - для разумных слушателей весьма ясно, каким и показалось оно мудрому Филону.

А если и было оно выражено прикровенно, то надлежит рассудить, что законодатель не признал нужным Иудеям, склонным к многобожию, представлять различие Лиц, чтобы не поползнулись они в идолослужение, признав в Ипостасях и различное естество, но чтобы в начале уразумев учение о единоначалии, постепенно изучали они догмат о Ипостасях, возводящий опять к единству Естества; так что изречениями в единственном числе указывается на тождество естества, а выражениями в числе, превышающем единственное, - на отличительное свойство Ипостасей, возводимое к единству Сущности. Ибо предполагать, что естества различны есть учение еллинское, а признавать одно Лицо или одну Ипостась есть учение иудейское; но, простерши Ипостаси до Святой Троицы, возвести Их в единую Сущность - есть самый правый и истинный догмат.

644. Диакону Евтонию.
О словах Писания: ово убо сто, ово же шестьдесят, ово же тридесять (Мф.13:8).

Слова сии: ово убо сто, ово же шестъдесят, ово же тридесять, - могут указывать на девство, воздержание и честный брак, а также могут означать обучение души, служение тела и раздаяние денег. Ибо спасать душу лучше служения, совершаемого посредством тела, равно как это лучше и самого раздаяния денег, потому что первое бывает соединено с трудами и пролитием пота, а второе выполняется с помощью приобретаемого совне.

645. Диакону Палладию.

Обольщаясь мыслию, что по видимости ты не погрешил, не впадай в новую погрешность, потому что никто не лечит зла злом. И по суду внешних признается сие избытком нелепости. Напротив того, уврачевав падение покаянием, приведи себя в такое состояние, чтобы не грешить более.

646. Схоластику Касию.
О сребролюбии и о многих древних, восстававших против него.

Ты, как видно, любишь деньги и как одержимый неизлечимою болезнью, желая найти оправдание такому заблуждению, вооружил против нас Демосфена (который сказал: "нужны деньги, а без них ничто требуемое необходимостью не может быть сделано"), чтобы не осмелились мы прекословить этому неодолимому витии. Как твое слово для многих по справедливости маловажно, так важно слово витии, превосходящего всех в роде речи бойкой, сильной, страстной, все низлагающей и заключающей в себе много нового по мыслям и слогу.

Посему охотно спрошу тебя: как противопоставляешь ты нам Демосфена - как сильного ли витию, который искусством своим может извратить и самую истину, или как достоверного свидетеля? Если как сильного витию, который может приукрасить срамоту твоей страсти, то мы не уступим ему и, хотя уважим сего мужа, однако же предпочтем ему истину. А если как достоверного свидетеля, то сами не будем ничего возражать - ибо, может быть, другие отвергнут его, как покушающегося словесным искусством помрачить истину и потому не стоящего того, чтобы представлять его во свидетельство, - но, ополчив на него и говоривших, и поступавших вопреки ему, предоставим приговор суду читателей. Столько признаем себя далекими от предубеждения!

Итак, поскольку тебя, как Еллина и защитника Еллинов, надлежит препобедить с помощью человека, подобного тебе, то неодолимому витии пусть будет противопоставлен самый истинный и мудрый совет Исократа, по которому богатство услуживает более пороку, нежели любви к добродетели: он придает силу лености, а так же привлекает юных к удовольствиям. Исократ же, по-моему, для ищущего истину - более достоин уважения, нежели Демосфен (не по силе слова, - в этом последний преобладает), потому что истина для благосмысленных везде предпочтительнее силы слова. Но если некоторым и покажутся они равными, то должно не оспаривать это, но доказать, что все достойные уважения люди соглашаются с Исократом.

И прежде всего должно уважить древний обычай; а древний обычай был таков: после пира брали лиру и пели: "Погибни богатство и не являйся ни на суше, ни на море!" Если же потребуется другой свидетель, то будет свидетелем и правдивый Аристид, который мог обогатиться, но возлюбил нищету, так что город Афины и его, когда он скончался, погребал на свой счет, и дочерей его снабдил приданым.

А если нужен и третий свидетель, то подаст свой голос Фивянин Епаминонд, знаменитейший из всех тамошних военачальников, который, будучи позван в собрание, отказывался придти в тот день, потому что одежда его была в стирке, а другой, которую бы он мог надеть, у него не было. Если нужен и четвертый, то произнесет мнение свое и Кратес, все свое имущество предоставивший народному совету и сказавший: "Кратес дает свободу Фивянину Кратесу".

Если потребуется и пятый, то присовокупит свой голос и Фокион. Когда Александр Македонский прислал ему сто талантов золота, тогда спросил он принесших, почему Александр, хотя Афинян много, присылает ему одному. И когда сказали: "Почитает тебя человеком хорошим и добрым", - отвечал: "Поэтому да позволит мне и казаться, и быть таким". И сказав это принесшим, отослал деньги назад, а Александру написал, что, если хочет сделать ему подарок, то пусть освободит взятых в плен в Сардах, что Александр и сделал.

Видишь, что непременно нужное может быть сделано и без денег. Но если нужно подать голос и шестому свидетелю, то подаст его Платон (представляю, наконец, самого главного), которого не можете отринуть - столько почитаете его великим и чудным, - и который запрещает приобретать золото и серебро. Да и Ликург, законодатель Лакедемонский (не будем иметь недостатка и в седьмом голосе), тому, кто внесет в Лакедемон монету, узаконил воздавать за сие смертью.

Но если, оставив примеры, надлежит вникнуть в самую сущность дела, то не найдется в жизни ни одного худого дела, которое бы производилось не из любви к деньгам. Из-за этой любви - вражды, драки, войны; из-за нее - убийства, разбои, клеветы; из-за нее не только города, но и пустыни, не только страны обитаемые, но и ненаселенные дышут кровью и убийствами. И море не спаслось от этого зла, но и там с великим неистовством бушует оно, потому что и море осаждено морскими разбойниками, измышляющими какой-то новый способ грабежа.

Из любви к деньгам извращены законы родства, потрясены уставы природы, нарушены права самого естества, потому что эта лукавая и преступная любовь не только на живых, но и на умерших вооружает руки гробокопателей, которые освободившимся от здешней жизни не дают свободы от своего злоумышления. И сколько бы зол ни отыскал кто или в народных собраниях, или в судилищах, или в домах, или в городах, - увидит в них отростки этого корня.

Но к чему утруждаю себя? Ведь даже все, совокупившись воедино, не будут в состоянии выразить весь вред этой болезни. А если думаешь, что приобретший деньги непреодолим и потому богатство вожделенно, то попытаюсь доказать противное.

Кого не боится имеющий у себя много золота? Одних ли разбойников, клеветников, сильных земли? Он подозревает даже самих своих служителей. И что говорить о том, кто почитает себя еще живым (потому что одержимый такою болезнью и не живет)? Даже умерев не может он освободиться от злодейства грабителей; самая смерть не в силах сохранить его в безопасности; напротив того - и мертвого, и погребенного обкрадывают привыкшие к такому злодейству. Так ненадежно богатство! Не только разоряются дома, но сокрушаются гробницы и гробы.

Что же может быть более достойно сожаления, чем это бедствие, когда и смерть не доставляет безопасности, но бренное это тело, даже лишившись жизни, не имеет возможности избавиться от бед, какие терпит в жизни, потому что люди, привыкшие к злодеяниям такого рода, и прах земли спешат преследовать войною, гораздо более страшною, нежели та, какою они угрожали телу во время жизни. Ведь тогда, если бы им случилось войти в кладовую, выгрузив сундуки, не коснулись бы они самого тела и не взяли бы столько, чтобы и тело оставить нагим; а теперь и от поругания над ним не удерживаются злодейские руки гробокопателей, но движут его и поворачивают туда и сюда, с великою жестокостью ругаются над ним; ибо после того, как оно предано земле, обнажив от этого покрова и от одежд, в какие облечено, оставляют его брошенным в таком положении.

Посему, кто же настолько коварный враг, как богатство, у живых губящее душу, у мертвых ругающее над телом и не позволяющее ему укрыться в земле, что не воспрещается даже осужденным и уличенным в самых гнусных делах? Ибо законодатели, подвергнув их смертной казни, не преследуют далее, а богатство и по смерти подвергает обладавших им самому жестокому наказанию, нагими и непогребенными выставляя на жалкое и страшное зрелище.

А посему, излишне слово, усиливающееся доказать, что богатство непреоборимо, когда приобретшие его и по кончине не пребывают в безопасности.

Кто не примирится с умершим, хотя бы это был и варвар, зверь и губительный демон? Ибо вид умершего в состоянии смягчить человека крайне жестокосердного. Поэтому как скоро увидит кто мертвого, хотя бы этот мертвый и был непримиримым и тайным врагом, прольет о нем слезы вместе с близкими к нему. Так уважают все общую всем природу и установленные ею законы! А золото и в этом случае не перестает мучить копивших его; да и не потерпевших от умершего никакой обиды делает его врагами, так как обнажать мертвое тело свойственно ожесточенным врагам и противникам, хотя природа должна была бы примирить тогда с ним самых неприятелей.

Богатство же и тех, кому не на что пожаловаться, делает чьими-то врагами и великому поруганию подвергает тело, хотя в нем много такого, что могло бы склонить к жалости. Что же именно? То самое, что тело мертво, недвижимо, готово обратиться в землю и прах, и нет никого, кто оказал бы ему помощь. Но нимало не трогает это сих злодеев и нечестивцев, потому что ими обладает лукавое пожелание. Страшная и ненасытная привязанность к корысти, как некий грозный и мстительный мучитель, стоит при них, раздавая им жестокие и немилосердные приказания и превращая их в зверей, приводит таким образом ко гробу.

Но должно возвратить нам речь к намеченному прежде предмету. Итак, если и многие достигшие уважения мужи отказались от богатства и не вступали с ним в союз, как с врагом и противником добродетели, и если самая эта болезнь корыстолюбия оказалась главною причиною зол, и приобретшие себе богатство не делаются непреодолимыми и неуловимыми, а напротив того, оказались легко одолеваемыми всяким не только при жизни, но и по смерти, то перестань отдавать себя в добычу этой тяжкой болезни и воздвигать против нас витию. Если бы это было решением собственного твоего разума, то не длинна была бы наша речь: мы немедленно отринули бы оное, как неисцельно больное. Но поскольку ты вооружил против нас витию, то, хотя уважаем мы сего мужа (как прилично будет сказать), но вынудил ты сим и нас вооружить против него многих, ясно опровергающих сие мнение. И сего довольно.

Поскольку же велико преизобилие истины, то докажем, что сам вития, хвалившийся и величавшийся витийством, был выше постыдной корысти. Что же он сказал? "Из того, как веду себя и что говорю в обществе, никто не может доказать, что привязан я к корысти". Так и сам он похваляется сим великодушием. А если спросишь, почему же вздумалось витии высказать мнение, обличаемое так легко, то отвечу: не на мне главным образом, а на тебе самом лежит долг отвечать на сие, как на выставившем витию в свое оправдание. Если же надлежит и его оправдать, то, сколько могу, сделаю и это. А сие, как думаю, надобно сделать, чтобы не показалось иным, будто бы мы боремся с пустым местом, лучше же сказать, будто бы преодолели мы пустое место, а сверх того нужно сие и потому, что я люблю истину и уважаю сего мужа.

Итак, утверждаю, что все другие, узнав самую сущность дела, справедливо провозгласили о богатстве, что оно враг добродетели; вития же высказал свое мнение, не рассматривая дела, каково оно само по себе, а имея в виду потребное для войны. Ибо иначе невозможно было без денег выковать оружие, построить трехвесельные корабли, доставить продовольствие воинам и заготовить все прочее, что любит и чем утешается война. А что сие справедливо, выражает он в другом месте: "При настоящих обстоятельствах ничто не требуется для города так, как деньги".

Посему, если Демосфен подал такой совет Афинянам, которые вели войну (было ли это дело хорошее, или нехорошее - о сем не говорю), то не ссылайся на него, как на мнение, ко всему удобоприлагаемое и общее, не одобряй его, не соревнуй обогащающимся, не приискивай оправдания тому, что ничем не может быть оправдано, и, желая похвалить витию, не черни его, будто бы он неразумен и его легко оспорить.

Ибо, если кто сего красноречивого витию (после оправдания его пусть будет сказано и это, так как сказал я, что сильно люблю истину) захочет уязвить, то скажет: "Дивлюсь, доблестный вития, как ты, нередко умевший людские мысли обращать к противному и тому, чтобы убедить слушателей, не предпочитавший ничего иного, - ты, который для потомков своих стал источником, началом и правилом всякого красноречия, не предусмотрел того, что намереваюсь тебе сказать? Тебе надлежало начать свою мысль и сказать: "Потребны деньги, и без денег не может быть сделано все то, чему должно быть во время войны". Но, может быть, и Демосфен, если бы он был еще жив, ответил так: "Это показывают содержание слова и весь ход речи".

Против сего возражающий сказал бы ему еще: "Хорошо говоришь, мудрый; ибо то же прежде твоего оправдания сказал и вступивший в этот подвиг словопрения, и говорил он так не намереваясь заводить спор; а потому уверен я, что и ты, и он говорите правду. Но так как есть люди невежественные, каков и этот, положивший начало сему состязанию, которые не обращают внимания на содержание, не держат в уме хода речи, но, оторвав мысль от предыдущего и последующего, понимают ее, какова она сама по себе, и вводят в заблуждение и себя, и других, то надлежало тебе оградить слово: ибо, будучи сказано так, людей легкомысленных и неученых поощряет оно к корыстолюбию и погружает в тысячи зол, образованных же и мудрых побуждает к невольному прекословию. Ибо могут сказать: "что говоришь ты, Демосфен? Ничто потребное не может быть сделано без денег: не могут быть показаны ни целомудрие, ни мужество, ни справедливость, ни благоразумие, ни любомудрие, ни доброта. А это иной назовет в собственном смысл приличным и потребным". - "Да", - говорит и Демосфен. "Итак, что же значит сказанное тобою?" - "Я говорил о потребном во время войны".

"Итак, почему же, - можешь спросить его, - не выразил ты сего в своем слове ясно? Разве не знаешь ты беспечности многих? Что им угодно, то и подтверждают, лучше же сказать, сам ты научил нас этому. Ибо это твое общеизвестное и истинное изречение: "всякий, как угодно ему, так и думает; на деле же часто выходит не то". Итак, почему же стало тебе в тягость сделать это малое прибавление? Сколько было бы пользы и себя избавить от упрека, и всех других - от замешательства и затруднения?" Если бы сказали ему это, думаю, поблагодарил бы он за исправление (так как был он человек разумный) и исправил слово. Ибо в таком случае уже никто из людей неразумных не осмелился бы свое невежество подкреплять Демосфеновою ученостью.

647. Диакону Евтонию.

И здесь, наилучший, люди доблестные и царственные (ибо позволительно назвать так украшенных добродетелями) живут в более подлинном смысле, нежели люди раболепствующие (ибо так справедливо наименовать порабощенных непристойным удовольствиям).

Ибо любители добродетели всего возвышеннее и поставили себя не только выше малодушия, но и выше страхов, и опасностей, и всякой превратности, - не в том смысле, что они не терпят сего, но в том (и сие гораздо важнее и показывает, что таковая жизнь божественна), что пренебрегают встречающимися с ними бедствиями. А погрязшие во грехах, по моему мнению, даже и не живут, по причине производимых грехами печалей, страхов, опасностей и тьмочисленного роя страстей. Ожидается ли смерть - они от страха умирают прежде смерти. Приходит ли болезнь, или обида, или нищета, или другая какая неожиданность - они, не испытав еще этого, гибнут. Если же это действительно так бывает (бывает же непременно, хотя бы мы и не желали), то будем соревновать тем, которые и здесь, и там живут со славою.

648. Ему же.

Слово живущих хорошо, досточудный, вернее клятвы и увенчивается одобрением всех слышащих. Желание пользоваться сильною любовью других, рождается от сильной любви к другим. Посему, если хотим, чтобы нам верили, будем жить хорошо; и если хотим, чтобы нас любили, будем любить.

649. Схоластику Касию.

Весьма превознес ты написанное к тебе мною недавно письмо о добродетели и о том, что не должно любить денег, а тем подал нам знак, что ты подлинно убедился и признаешь хорошим то, в чем сознаешь себя убежденным. Ибо, если мы целомудренны, то как избегаем того, что порицаем, так и избираем то, чему дивимся. Итак, подвизайся в этом, потому что оно порождает бессмертную славу.

650. Епимаху.
Что значат слова: величают хранилища своя (Мф.23:5)?

Поскольку писал ты о желании твоем узнать, что значит сказанное: величают хранилища, - то знай, что были небольшие свитки с написанным на них законом, которые носили при себе наставники иудейские, как ныне женщины носят малые Евангелия. Законодатель, внушая Иудеям необходимость исполнения закона и не давая места забвению, постановил: навяжеши, то есть прикрепишь и повесишь, оправдания на руку твою (Втор.6:8). Они же не имели и помышления об исполнении, но прилагали великое старание о книжных свитках и сим заслужили порицание.

651. Чтецу Феофилу.
Надгробие жившему высоко добродетельно.

Блаженный Тимофей, брат твой, отошел от людей, все, что имел смертного, оставив в земле, а душою, как верую, небошествуя и ликовствуя с Божественными и премирными Силами. Посему и мы, как ни велика скорбь, по мере сил воспротивившись ей и почти преодолев, отложим ее, представляя в ум, что конец здешнего соделался для него там началом величайших благ. Ибо не как-нибудь, но мужественно и доблестно потрудился этот муж в здешней жизни, будучи всеми прославлен за свои доблести, став выше всякого прославления и увенчавшись, насколько возможно похвалами. Ибо действительно был он чертогом целомудрия, обителью благоразумия, твердынею мужества, оплотом справедливости, сокровищницею человеколюбия, храмом кротости, короче сказать, сокровищем всех добродетелей. И в такой мере обладал он каждою из них, в какой другому стоило бы великого труда приобрести какую-нибудь одну.

Соделавшись любителем премирного, простерся он далее доступного помыслу пространства, углублялся в небесное, не заботился о земном. Ибо, справедливо признав самым истинным и приличным для христиан наслаждением целомудрие, самовластно владел он чревом и возникающими от него страстями, в закон чреву вменив довольство малым и не дозволив окрыляться страстям. Поэтому молва повсюду возвещала его славу и у всех был он на устах; все надеялись на то, что, если дано ему будет церковное начальство, еще более блистательными соделаются лучи его добродетели. Но, как добрый борец, когда зрители не насытили еще своего желания, отлетел он в небесные дворы для принятия венцев, оставив здесь, как бы погребальною пеленою, славу, и память, и всеми возносимую похвалу.

Посему кто, вознамерившись прославить такого мужа, хотя в малой мере сможет изобразить его по достоинству? Кто, пожелав восхвалить его и не достигнув задуманного, не станет винить себя самого в том, что предпринял дело неисполнимое? Кто, решившись изобразить словом его кротость, радушие и почтительность ко всем, особенно же к любителям добродетели, не укорит себя в том, что не нашелся сказать что-либо приближающееся к истине?

Ибо так пленил Тимофей живших с ним, что относительно закона дружбы ему отдавали первенство, потому что он был высок по добродетели, но смирен по образу мыслей, тих в собеседованиях и быстр в соображениях, щедр в благотворениях, скор в утешениях. О том же, что, когда намереваюсь кончить слово, не дозволяет мне этого, должно сказать следующее: преимущественно любя милостыню, старался он утаивать дела человеколюбия, хорошо зная, что в этом более всего и состоит милостыня. Ибо подающие милостыню напоказ, по моему мнению, не человеколюбие проявляют, но выставляют на вид бедствия тех, которые пользуются их милостью, и делу Божию вредят самою тяжкою болезнью. Ибо, желая называться человеколюбивыми и благодетелями, не отказываются разглашать несчастия других.

Но сей достославный муж (ибо непозволительно умолчать и, начав слово, необходимо обличить людей, не воздающих ему должной чести) не тем только, что подавал, но и тем, что делал сие тайно, орошал ввергнутых в пещь нищеты. Но к чему утруждаю себя, пытаясь немощным словом прославить море доброт? Посему, на сем остановлю слово, а ты, прекратив скорбь о нем, почти сего доблестного мужа чествованием добродетели.

652. Епископу Ермогену.
К настоятелям.

Во врачевании душевных язв преуспевайте во всей точности, потому что и закрывшись, они весьма часто открываются вновь.

653. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию.

Некто из мужей, достойных уважения и памяти, украшенных благородством и добрыми нравами, встретившись со мною, со слезами известил меня, будто бы несколько человек, не мало уважающих добродетель, сошедшись, говорили друг с другом о вас следующее: "Какой из недозволенных и постыдных страстей побоятся удовлетворить в тайне те, которые не краснеют при таком явном безчинстве? Какого скрытого злого дела не совершать те, которые хвалятся открытыми злыми делами? Уцеломудрятся ли по чьему-либо совету те, которые смеются над целомудренными? И по обличении перестанут ли делать зло те, которые чернят обличающих? Уважат ли и Божественные слова те, которые почитают их баснями? Убоятся ли суда те, которые делами своими возглашают, что его и нет? Покорятся ли Христу через то, что делают, проповедающие Епикура?"

И я, выслушав это, крайне поражен был в душе; и вам справедливо будет подумать о том, как загладить это достойное посмеяния поведение. Но загладите, если исправитесь; и исправитесь, если убедитесь, что Священное Писание истинно. А убедитесь, если непрестанно будете им пользоваться; и воспользуетесь, если уразумеете смысл оного. Уразумеете же, если неотступно будете обращаться вместе с мудрыми к Богу; а неотступно будете с ними, если начнете бегать порока.

Начнете же бегать порока, если убоитесь угрожающих ему наказаний; а убоитесь, если уверуете, что есть Бог. И уверуете, если избавитесь от такого безумия; избавитесь же, если поревнуете избавившимся. И поревнуете, если возьметесь за добродетель; возьметесь же, если возлюбите царство небесное. И возлюбите, если утвердитесь в той мысли, что видимое временно; а утвердитесь, если познаете ничтожество видимого. И познаете, если увидите бренность видимого; увидите же, если будете смотреть неповрежденными глазами. И будете смотреть так, если возымеете крепкую привязанность к небесному; возымеете же сию привязанность, если душевное око соделаете более проницательным; а соделаете это, если приобучитесь непрестанно обращать взор к Богу.

654. Схоластику Офелию.

Ясность, соединенная с степенностью, не делает произносимого неясным для слушателя.

655. Пресвитеру Феогносту.

Достославный и достойный всякой похвалы чтец Тимофей жил с такою правотой, что никто не может сказать: "дивился я ему, но не любил". Ибо в равной мере заслуживал он и удивление - тем, что любил добродетель, и любовь - тем, что избегал грубости, по правильности суждений казался старцем среди сверстников и сверстником старцев, одним мог подавать советы, а другим не подал никогда повода в чем-нибудь исправить его.

656. Светлейшему Исихию.

Говорят, что построил ты славный дом, который выше всякого удивления, но понерадел о душе, как о чем-то негодном и ничтожном. Посему знай, что выбор твой не хорош; дом, даже и молча, в последующие времена будет проповедником твоей любостяжательности, а душа подвергнется страшным мучениям.

657. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию.

Какое предсказание или какое слово Спасителя не пришло в исполнение, чтобы вы, наилучшие, имели основание отвергать и слово о Суде? Если бы те не сбылись, могли бы вы не верить и этому. А если все пришли в исполнение, почему не соблаговолите поверить и сему? Совершившееся ручается в исполнении и будущего. Если же угодно вам выслушать вкратце и некоторые из сих предсказаний (потому что выслушать все, может быть, невозможно, да и нам не легко представить их на вид), то не откажемся сделать и это.

Спаситель сказал, что Иерусалим будет взят, - и он взят. Сказал, что пресловутый этот храм будет разорен, - и это сбылось. Сказал, что апостольская проповедь превозможет все, - и она превозмогла; сказал о Себе, что будет для детей почтеннее отцов, для отцов милее детей, для жен вожделеннее мужей, - и за словом последовало дело. Сказал Он, что Иудеи будут рассеяны, - и, как беглые какие рабы, спасающиеся от бича, рассеялись они повсюду. Сказал Господь, что на Церковь будут идти войной, но она будет непобедима, - и победные ее памятники и видны, и славны на суше и на море.

Сказал Он, что соделает всюду известным то, что сделала жена, вылившая миро на ноги Ему, - и ни от кого не утаилось сделанное женою; сказал, что, сколько земли озаряет солнце, столько же охватит и проповедь, и это сбылось: нет ни народа, ни такого края на земле, который бы не слышал проповеди. Сказал Господь, что ловцов рыб соделает ловцами человеков, - и доныне уловляет эта мрежа. Предсказал крест и смерть, - и исполнилось; предсказал воскресение и вознесение - и сбылось. Но если попытаюсь представить на вид все предсказания, то невозможно мне будет прекратить речь, если и захочу.

Посему, как же не верить Тому, Кто сказал все это и привел в исполнение, когда Он же предрек и о славном Своем втором пришествии, и о нелицеприятном Суде? И кто пребудет в этом неверии, если только не лишен он ума и способности мыслить? Если бы другие предсказания не пришли в исполнение, то и последнее не заслуживало бы веры. А если все они достигли надлежащего конца, то по какой же причине не верить одному этому предсказанию?

Да не будет оставлено без внимания и следующее немаловажное, и, по моему мнению, наиболее важное обстоятельство, а именно: если то, чему не верили мудрецы мира сего, возымело успешный исход, по какой причине не верить тому, в чем они соглашались с Господом? Что естество Божие снизошло до нас, совершило такое домостроительство и сотворило столь великие знамения, страданием уврачевало страдания, смертью умертвило смерть - все сие, хотя было невероятно, но нашло себе доказательство в самих событиях. Ибо Спаситель, если бы Он был простым человеком, не покорил бы Себе по смерти всех, не изгнал бы из вселенной тьмочисленного роя богов, не заградил бы уста прославленным прорицателям, не поставил бы рыбарей учителями всей подсолнечной и неукротимые и бесчеловечные племена не соделал бы кроткими. Но предсказав, что будет Суд - дело, признаваемое большинством славнейших мудрецов, само по себе справедливое и подобающее, для существ разумных - приличное и согласное с Божественным Промыслом, даже оправдывающее его, когда что-то представляется многим совершающимся здесь неправильно, - не знаю, почему не находит Он веры. Если сбылось то, чему не верили, что воспрепятствует исполниться тому, чему и прежде верили?

Если Христа нельзя обличить в неисполнении того, в чем Его слова противоречили словам других, то, конечно, достоин Он веры в том, в чем говорил согласно. Если исполнилось то, что превышало доступное разуму исследование, то тем более совершится то, что признает человеческий разум. Поскольку совершилось то, что выше разума, сбудется согласное и сообразное с разумом.

658. Им же.
На сказанное в послании Иакова: язык огнь, красота неправды (Иак.3:6).

Божественное Писание, наилучшие, не только не согласно с принятыми вами понятиями, но и весьма ему противоречит. Вы говорили, что язык приводится в движение и смятение судьбою, а Священное Слово говорит, что языком приводится в замешательство время жизни нашей, потому что время, как колесо, само на себя возвращается.

Но всего лучше выслушать само Писание. Посему, что же говорит оно? - Язык водворяется во удех наших, паля все тело и скверня коло жизни нашей (Иак.3:6). Не сказано, что коло сквернит язык, но что языком сквернится коло, то есть изменчивое время, потому что Писание обвиняет произвол и обуздывает опрометчивость, от которых жизнь наша делается горькою и подвергается тьмочисленным неправильностям. Почему Писание и присовокупило: опаляяся от геенны, чего, однако, не прибавило бы, если бы язык невольно приходил в движение.

А что колом названо время по его круговращению, ибо оно возвращается само на себя, - в этом ручается Песнопевец, который назвал время венцом и сказал Богу: благословиши венец лета благости Твоея (Пс.64:12). Ибо здесь время по своему круговращению справедливо называется венцом. Посему, если не хотите подвергать себя осмеянию, то изречение, которое противно собственным вашим целям, не представляйте как согласное с ними, но связывайте язык тысячами удил.

659. Монаху Ориону.

Не меньше - или даже больше - друзей твоих порадовался я тому, что твое благоразумие, распростившись с житейским, уготовилось на подвиг божественного любомудрия. И мы верим, что, при содействии Божией помощи, достигнешь ты и похвал, и венцов.

660. Нилу.

Часто дивился я тем, которые Божие долготерпение обращают в повод к пороку. Ибо, пользуясь столь великою благостью, должно не пороки взращивать, но, сподобившись милости и снисхождения и уважив благодеяние, воздерживаться от порока и крепко держаться добродетели. А люди отваживаются на то, на что и отважиться страшно. Поэтому пусть знают, что не избегнут наказания, ибо Божие Слово гласит: Он воздаст коемуждо по делом его (Рим.2:6).

661. Пресвитеру Афрасию.

Хотя несть наша брань к крови и плоти (Еф.6:12), однако же законам ратоборства должно учиться у борющихся с кровью и плотью. Они не только совлекшись одежд (начало вступления в борьбу - совлечение одежд), но и остригши волосы и помазав тело елеем, чтобы нельзя было схватить их за волосы и чтобы елеем сделать скользкими руки противника, в таком виде вступают в борьбу. Поэтому, подобно сему и мы, если желаем быть увенчанными, совлекшеся ветхаго человека с деянми его (Кол.3:9), остригши и истратив на милостыню внешнее, обнажившись от всякой заботы, не оставив на себе и хитона, вступим на поприще добродетели и начнем олимпийское состязание о душе.

Если же, не исполнив ничего этого, будем думать о себе, что подвизаемся, и хвалиться этим, то, во-первых, здесь подвергнемся осмеянию людей благоразумных, а потом и там, когда отведены будем не только не увенчанными, но и подлежащими наказанию, в точности узнаем, что мы сами себя обманывали.

662. Пресвитеру Афанасию.

Писал ты о своем удивлении тому, как страшное это дело - священнодействовать Зосиме, почитающему себя пресвитером, не кажется страшным рукоположившему его беззаконно. Посему скажу на сие: справедливо (в этом никто не будет спорить) негодуешь ты, по своему ненавидящему лукавого и любящему доброе нраву, но я признал бы справедливым посоветовать тебе еще следующее: блюсти язык чистым от злоречия. Если Зосима, как писал ты, достоин тысячи смертей, не сделавшись лучше от воспринятой им почести, но даже священство употребив в оружие порока и отваживаясь на то, на что и отважиться страшно, то, если не одумается, нелицеприятным Судиею подвергнут будет самым тяжким наказаниям, потому что Бог не неправдив. Но не будешь прав и ты, если станешь сквернить свои уста, осмеивая его гнусные поступки.

663. Схоластику Иоанну.
О любомудрии.

Если препирающийся с тобою вызывает тебя на спор, то лучше всего не отвечать. Если же, как говоришь, невозможным стало это для тебя, не посвятившего себя высшему любомудрию, то обличение раствори любомудрием, отвечая ему словами витии: "Боюсь, как бы, говоря неприличное о тебе, не произнести слов, неприличных для меня". Таким образом, и любомудрствовать будешь умеренно, и его накажешь.

664. Пресвитеру Ираклиду.
О том, что диавол в нашей лености находит пособия своей силе.

Ты, говоришь, крайне дивишься, как диавол и после того, как обессилел, большую часть людей держит в своей власти. А я не дивлюсь, что этот злодей, бодрствуя, не опуская ни одного обстоятельства и часа, преодолевает нас, ленивых и сонливых. Ибо губить вместе с собою побежденных им будет он в силах, но не возможет воцариться в прежнем царстве, сокрушенном Божиею силою.

Напротив того, удивительно было бы, если бы мы, не делая ничего, приличного победителям, превозмогали того, кто против нас все приводит в действие. Ибо о том, что многие из людей заодно со врагом вооружаются на братий и от того явным образом бывает поражение, хотя это и истинно, я умолчу, чтобы не показалось сие крайне жестоким для делающих это. Посему, когда и по собственной лености падаем, и поползаемся от того, что оный враг даже все, что должно бы стоять за нас, обращает против нас, а также соблазняемся тем, что братия наши заодно со врагом на нас вооружаются и ополчаются, по какой причине удивляешься, что терпим мы поражение?

Если же скажешь: "что же будем делать", отвечу: поскольку диавол, хотя и пал, однако же, не взирая ни на что, действует смело, должно нам бодрствовать, трудиться, не бояться подвергнуться опасности, призывать Божественную помощь и употреблять все меры, чтобы победить и самого вождя, и нападающих заодно с ним. Если же, не намереваясь ничего этого сделать, предаем и то, что приобретено для нас Христом, то должны винить мы себя самих, а не силу врага, которую Спаситель истощил, а наша леность увеличила.

665. Чтецу Евдемону.

Жизнь человеческая справедливо, наилучший, называется тенью, сном, дымом и чем бы то ни было еще, скоро исчезающим. Посему, не надлежит к ней привязываться и наслаждение ею почитать наслаждением, потому что большая ее часть проходит в бесчувствии. Первый возраст исполнен великого неразумия, а приближающийся к старости притупляет в нас всякое чувство. И не велик промежуток, в который можно с чувством наслаждаться удовольствием; лучше же сказать, и в это время мы не вкушаем чистого удовольствия, потому что портят оное тьмы забот, трудов и печалей.

Но если бы и чистым удовольствием наслаждался средний возраст, что невозможно, то не середине должно господствовать над краями, но краям владеть серединою. Когда же и середина возмущается тысячами бурь, забот, опасностей, козней, трудов и всего иного, о чем теперь умолчу, - скажи мне, где укажешь наслаждение?

666. Схоластику Аммонию.
Почему Христос, идя ко Кресту, воспрешал женам плакать (Лк.23:28)?

Не знаю, как назвать тебя, чтобы приветствовать достойно, но есть опасность, что не следуешь ты даже самому обыкновенному разуму. Ибо этот вопрос: "По какой причине Христос сострадающих Ему жен не только не похвалил, но даже укорил?" - служит самым великим признаком того, что не принято тобою даже общее всем понимание. Сострадание оскорбительно было для Того, Чье страдание было не невольное. Ибо невольно страждущие справедливо оплакиваются, а терпящие добровольно - ублажаются. То или другое возбуждает не совершающееся видимым образом, но подвергаемая испытанию воля страждущих. Разбойники и мученики терпят одно и то же, но не от одного начала это происходит и впереди у них не один конец.

667. Феофилу.
О том, что весьма великую пользу доставляют сказания о добродетели и частое напоминание о людях, прославившихся добродетелями.

И сам знаешь, что доблестные сказания обыкновенно возбуждают наши врожденные стремления, разумею стремления к добродетели. Посему, если это действительно так, то не будем ни говорить, ни делать ничего противного добродетели.

668. Врачу Иераку.
О нищете.

Поскольку тот, кто для смеха внушил народу принять на себя сановитую важность и умалил его грубость, показался тебе наилучшим советником, ибо написал, что великою степенностью обыкновенно смиряет слушающих, то выслушай, что говорит он: "Не почитаю постыдным делом жить в нищете - этой матери любомудрия, всякого познания и искусства".

669. Диакону Исидору.

Побеждать в дел худом есть один из сатанинских обычаев. Посему-то и увенчиваются таким образом подвизающиеся в совершаемых в честь сатаны олимпийских состязаниях. Но на поприще Христовом закон принятия венцев противоположен сему. Ибо узаконено увенчивать принимающего на себя, а не наносящего удары, так что не в победе только, но и в способе победы совершается великое чудо. Когда то самое, что у людей составляет победу, оказывается производящим поражение, тогда справедливо веруем, что здесь Божественная сила, небесное поприще, ангельское зрелище.

670. Пресвитеру Евстафию.

Если справедливо воздают тебе все громкую похвалу, то и от тебя справедливость требует бодрствовать, чтобы утвердить сию похвалу и последующими делами.

671. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию.

Если бы нашелся человек, который бы мог поручиться и доказать, что ни один из вас (не знаю, какое дать вам имя, чтобы тронуть ваше бесчувствие) не осмелится более делать подобное тому, что вы делали, то с радостью сохранил бы я молчание и все прошедшее оставил бы в неизвестности. Поскольку же нет надежного поручителя, то показалось мне необходимым сделать относительно сего наставление письменно.

Если найдет оно вас страждущими тою же болезнью, то, может быть, сделает свое дело. А если найдет и излечившимися от сего безумия, то мне желательно, чтобы именно так и было. Потому что и лучшие врачи, которые, при чужих бедствиях получая пропитание, сами скорбят (хотя многие только из корысти занимаются сим искусством), приготовив врачебные пособия, желают, чтобы больной не имел в них потребности; так и я желаю, чтобы ни один из вас не имел потребности в сем наставлении. Если же случится, чему не дай Бог и быть, то не минует вас и второе плавание.

Итак, в чем же признаю необходимым сделать вам наставление? Скажу это, так как вынужден говорить то, чего не хотел бы и вымолвить ясно, а именно, что вы, не знаю как попавшись в лабиринт порока, извратили не Божественные только, но и так называемые естественные законы, ибо предающиеся бесчинству вопреки законам естества справедливо неистовствуют и друг против друга. Ибо нелегко остановить пожелание, на котором нет узды страха Божия и которое, подобно коню, не слушающемуся узды или, говоря точнее, подобно заразе, поедает всякий возраст и предает поруганию всякий род и всякое достоинство.

Посему, как нехорошо тревожить слух мужей досточестных, так весьма полезно вразумлять безбоязненно делающих то, что делать непозволительно. Ибо великий недостаток в мужестве будет у того, кто, намереваясь искоренить какое-либо зло, не решится даже вымолвить слова, как будто молчание само собою может уврачевать зло.

Впрочем, и при всем этом писал я, сколько можно, прикровенно, чтобы вы, уцеломудрившись, перестали впадать в проступки, признаваемые противоестественными и превышающими всякую меру, и не подверглись за то чрезмерным наказаниям. Ибо мера мучений непременно во всем приравнивается величине прегрешений, так что и страдания Содомлян могут оказаться сравнительно незначительными.

672. Им же.

Хотя суд Божий, как думаю, ничем не растворен, однако же срастворяется качеством, количеством и повторяемостью грехов. Ибо на это особенно указывает сказанное Песнопевцем: яко чаша в руце Господни, вина не растворена исполнь растворения: испиют из нее вси грешнии земли (Пс.74:9). Что чашею означается здесь наказание, сказано это и у Иеремии: возми чашу ярости, да наполниши вся языки и, во-первых, Иерусалим (Иер.25:15.17). Утверждающих же, что здесь Песнопевец пророчествовал о таинственной чаше, обличают и Иудеи, и Еллины, и все, не держащиеся сей мысли, а не менее того обличает и сам священный Псалмопевец, пред приведенными выше словами сказав: яко Бог судия есть: сего смиряет, и сего возносит (8).

673. Пресвитеру Феодосию.
Почему Господь плакал о Лазаре?

Плакал Христос о Лазаре, о краса любомудрия, плакал, как и в других случаях, устанавливая для нас правила и пределы, чтобы не выходили мы из себя от печали. Действительно видевшие говорили: виждь, како любляше его (Ин.11:36). Поскольку же сказал ты: "знавшему наперед, что Лазарь воскреснет, неприлично было плакать, потому что все мы плачем об умерших, не ожидая, что они вскоре воскреснут", то смотри, не возможет ли слово достигнуть точного смысла? Лазарь был другом Спасителя и как друг Его, без сомнения, был и праведен, ибо, не будучи праведен, не был бы возлюблен пречистою Правдою, потому что любит Она не по милости, но по суду. А будучи праведным и достославно сойдя с поприща жизни сей, без сомнения, сподобился он упокоения и чести. Посему, намереваясь воскресить его ради собственной славы, Христос плакал, как бы так говоря: сего вошедшего в пристань, снова призываю в треволнение, уже увенчанного снова вывожу на борьбы.

674. Ему же.

Во всяком почти собрании много бывает речей о добродетели, но у многих мало о ней заботы, много же заботы - у небольшого только числа людей. По крайней мере, все, не только любители добродетели, но и враги ее, прославляют ее. Таково благолепие добродетели! А порок порицают и враги его, и любители его. Такова его гнусность! Но, вооруженный удовольствием в настоящем, порок во многих вызывает одобрение и, будучи зверообразным, предпочитается добродетели, сияющей божественным благолепием. Посему надлежит знать, что, если настоящее удовольствие и кажется имеющим более силы, нежели то, что оказывается полезным в последствии, то конец его бывает пагубным. Посему, лучше идти от трудов к покою, нежели от удовольствия к наказанию.

675. Пресвитеру Мартиниану.
На слова: мудри, яко змия, и цели, яко голубие (Мф.10:16).

Мудрость, растворенная простотою, есть некое божественное достояние и, скажу даже, составляет самую совершенную добродетель. Но если одна от другой отделена, то мудрость впадает в лукавство, а простота кончает глупостью; потому что первая способна делать злое, а последняя - обманываться. Посему Божественное Слово не представило сего в одном образе, так как в бессловесных животных нет мудрости с простотою, но одни стремятся к лукавству, а другие - к простоте; а напротив того, изрекло: будите мудри, яко змия, и цели, яко голубие.

Но это сказано не в том смысле, чтобы мы подражали змеям в ядовитости и способности угрызать (Иудеи осуждаются как змии и порождения ехиднова (Мф.23:33)), а также в скрытности и коварстве - пример берется не во всех отношениях, а только отчасти, иначе будет не примером, но тождеством, - но чтобы мы, как змеиной чешуи, совлекались ветхого человека, то есть порока, и хранили веру, как змея - голову, мало же заботились о теле, и прочие змеиные свойства отложив в сторону, соединили с этим простоту голубя, заимствуя у голубя не его несмысленность (Ефрем осуждается, яко голубь безумный, не имый сердца (Ос.7:11)), но простосердечие и незлобие.

Если же угодно, Слово объяснит это и другим примером. Львом называется не только Христос, но и праведник, и диавол; однако не в одном и том же отношении, потому что, как сказал я прежде, пример берется не во всех отношениях, но в той одной части, которая с пользою прилагается к предмету речи, все же прочее отлагается в сторону. Христос именуется львом по царственному достоинству и по неодолимости, ибо возлег, уснул, яко лев (Быт.43:9), а праведник - по небоязненности и бесстрашию, ибо праведный, яко лев, уповает (Прит.28:1); диавол же - по зверству и кровожадности, ибо, яко лев ходит, иский кого поглотити (1Пет.5:8).

Итак, если Писание представило различные образы, взятые от одного животного, и мы не смешиваем изображаемого ими, но каждому присваиваем то, что подобает, чему дивишься, когда Ап. Павел заимствовал образ от брения не с намерением унизить свободу, которую он везде увенчивает, но желая и показать ту великую покорность и то послушание, какие праведный человек должен иметь по отношению к Богу, и уврачевать беснования тех, которые осмеливаются подвергать нареканию познание чистое и превышающее всякое слово и разум.

676. Диакону Исидору.

Если Бог, по тогдашнему младенческому состоянию людей, терпел жертвы и пролитие крови, чему дивишься, если терпел также и музыку на гуслях и псалтыре, которая, как иные говорят, врачует душевные страдания, смягчает скорбь, укрощает раздражение и облегчает печаль пролитием слез? Ибо многие, как сказывают, с твердостью удерживаясь от слез, впадали в различные страдания.

677. Пресвитеру Феодоту.
Что значит у Пр. Даниила слово: Бодрый?

Спрашивал ты, что значит сие: изречением Бодраго слово и глагол святых прошение (Дан.4:14), ибо в толковании у Даниила оставлено это без объяснения.

Посему знай: поскольку варвар при чрезмерной власти и в той мысли, что царство его неодолимо, впал в гордыню, думал о себе, что он вне человеческих пределов, и присудил себе божеский жребий, а между тем должен был быть поражен (о сем свидетельствовало посечение виденного во сне дерева), то, дабы уцеломудрить его не только страхом, который внушало видимое, но и изображением сего, описывемое действие представляется происходящим как бы пред царским судилищем, где царь дает определение, а военачальник толкует, то есть объявляет оное (под словом: изречение Пророк разумеет истолкование), и воины приводят его в исполнение.

Ибо Бодрым (слово ир значит "неусыпный") Пророк назвал провозгласившего приговор, как бы Архангела, а святыми - Ангелов, которым повелено посечь дерево. Поскольку не могли они воспрепятствовать определению (оно произнесено было с силою и громко), но видима была некая надежда ко спасению, так как оставались корни, то вопрошают они, то есть просят сделать им известным определенное время. И Бодрый дает им знать не только это, но и самую причину посечения, ибо говорит: да уведят живущии, яко владеет Вышний царством небесным.

678. Епископу Ермогену.

Знаю, что в увещаниях Зосиме, Палладию и Марону не силу своего слова хотел ты показать и тем приобрести себе славу, но решился на сие по благорасположению и сердоболию. Если же они, осмеиваемые всеми, думают, что порицаешь их ты один, и расположены к тебе неприязненно, то не бойся, ибо есть у тебя Божия помощь, которая тебя защитит, а их накажет.

679. Схоластику Стратигию.

Дерзновение, с каким праведные говорят о собственной своей правде, произошло, досточудный, не от многословия, но от необходимости. Ибо необходимость не подать мысли, что они страдают справедливо, понуждала их приходить в такое дерзновение. Поэтому ни один из них не произносил таковых слов, пребывая в покое, а напротив того, называли они себя кто - землею, кто - пеплом, кто - червем. Но, будучи оставлен в трудных искушениях, праведник вынужден был описывать собственную свою жизнь, чтобы не думали, будто бы страдает он за лукавые дела. Боясь из-за того самого, что страдали, заслужить себе худую славу от многих неразумных, лучше же сказать, будучи укоряемы, как страждущие за грех, праведные вынуждены были, как заметил я, дозволять себе такие о себе речи.

Ибо лишенные ума и мудрости имеют обычай за несчастия, встретившиеся кому-либо в этой жизни, осуждать самую жизнь. Это и мужественному Иову сказали друзья: не по достоинству, не о нихже согрешил ты, уязвил тебя (Иов.33:27). И святого Павла варвары почли человекоубийцею и злодеем, увидев ехидну, повисшую на его руке; потому и сказали: всяко убийца есть человек сей, его же спасена от моря суд Божий жити не остави (Деян.28:4). И этот неудержимый на язык Семей назвал убийцею Песнопевца, гонимого сыном, произнеся о нем тот злой приговор по причине его бедствий.

Посему и ты не осуждай всех, подвергающихся бедствиям, но держись той мысли, что иные терпят и ради венцов. А если дивишься и недоумеваешь, то с неба принесем тебе сей приговор. Посему, что сказал ученикам Своим Воспринявший державу над всем? В мире скорбни будете (Ин.16:33). И об Иове сказано: мниши ли Мя инако сотворша, разве да явишися правдив (Иов.40:3)? Ибо подлинно, его же любит Господь, наказует, биет же всякаго сына, его же приемлет (Прит.3:12).

И в этом нет ничего несообразного. Ибо те, которые в дружбе с царем, всего более подвергаются опасности на войнах, принимают раны, посылаются в чужие земли. И сие-то более всего дает им право иметь дерзновение пред царем и с тем, кто выше их, обходиться наконец, как с равным, потому что носят на телах раны - эти залоги дружбы.

Если же спросишь: а что из этого тем, для кого служит это преткновением? Отвечу: для них служит это преткновением по их несмысленности, а не по свойству дела, потому что воздаяние за труды не здесь; напротив того, здесь подвиги, награды же после сего. Поэтому да не ищут упокоения во время подвигов и да не смешивают времен.

Но скажешь, может быть: "я немощен". Бог промышляет и о тебе; и здесь Он наказывает многих порочных и награждает иных праведных. Посему, если соблазняют тебя те праведники, которые в скорби, то да назидают те, которые в покое и чести. И если служат для тебя преткновением те порочные люди, которые благоденствуют, то да исправят тебя те, которые несут наказание и мучаются.

680. Палладию.

Что во всяком случае, где только нужно было говорить о Божественной вере, не были мы побеждаемы и не оказывались ведущими себя бесстыдно, но всех превозмогали и препобеждали словом, - известно это всякому. Но надлежит знать и то, что все обращают внимание не на наши слова, а на наши дела и, глядя на это, произносят приговор, и если не явно, то в сердце решают полновластно. Посему, надобно иметь нам и жизнь, сопутствующую слову, и правила жизни, согласные с учением, чтобы, преодолевая словами, не быть побежденными в делах.

681. Пресвитеру Дидиму.

Забыл ты, кажется, мои заповеди, а я не забыл моего к тебе расположения, но забуду, если в точности узнаю, что и в правду обдуманно, а не по обольщению и обстоятельствам, издеваешься ты над друзьями.

682. Ему же.

Если доставленное нам известие справедливо, то, думаю, не осталось у тебя справедливого оправдания. Станешь, может быть, искать его, но не найдешь. Если же известие ложно, покажи это, чтобы принесших его довести нам до необходимости оправдаться, и тех, которые и оправдаются, принять, а тех, которые не сделают сего, осудить на изгнание из сопребывания с нами.

683. Пресвитеру Афанасию.

Любомудрствовать на словах легко, а на деле трудно. Поэтому первое не поражает слушателей, а другое трогает, одно возбуждает смех, а другое пробуждает от беспечности, одно оканчивается укоризною, а другое - похвалами, одно возмущает, а другое пристыжает слушателей. Посему должно не только говорить о том, что надлежит делать, но и исполнять это; иначе подвергаемся укоризне, и будем подлежать ответственности.

684. Епископу Феону.

Добродетель имеет не только награду, как говоришь ты, но и венец, и громкую славу. Но несправедливо ты поступишь, доведываясь о каждом ее виде, есть ли за это награда. Ибо большая будет награда тому, кто делает не ради награды. Если ты в подлинном смысле будешь любителем добродетели, то узнаешь, что и без воздаяния добродетель сама по себе есть награда, венец и украшение, имея воздаяние в себе самой. Но поскольку, как настоящий наемник, тщательно допытываешься ты о награде, то в слышащих это возбуждаешь подозрение, что, говоря предположительно, если бы не было награды, ты не стал бы упражняться и в добродетели. Впрочем, как бы ты не думал, только упражняйся в добродетели, которая любителей своих, соделывает их славными здесь, и еще более славными там.

685. Пресвитеру Зосиме.

Кажется, ты больше шутишь, нежели говоришь дело. Впрочем, как ты ни думай, и мною будет сказана, а не сокрыта правда. Поскольку каждый раз спрашиваешь: "итак, что же надобно делать?", то и я спрошу тебя: итак, что же надобно сказать? Если не оставишь лености и роскоши и не воздержишься от дел подлых, не перестанешь копить деньги, извлекать пользу из чужих бедствий, присваивать себе достояние нищих, то нечего мне сказать. Если же спрашиваешь, действительно имея намерение научиться, то скажу: не делай того, что делаешь теперь, тогда легко и скоро совлечешь с себя пороки.

686. Диакону Исидору.
О непостижимом.

Божество, как лучезарное и гораздо более светлое, чем солнце, не может быть видимо, потому что для смертных очей Оно невместимо, а уму представить Его невозможно, да и наиболее чистому уму сообщает Оно лучи Свои в промысле. Постигнуть же Его весьма трудно: Оно больше и выше всего умопредставляемого, но удобно приобрести Его благоволение: Оно целует и любит добродетель.

Посему, если мы желаем вместить Невместимое для всех и сподобиться достояния, превышающего всякое достоинство, то украсим себя целомудрием, справедливостью, мудростью, мужеством и другими добродетелями. Ибо не определяет для Себя Божество другого более свойственного и приличного места, кроме души невинной. Почему и изрекло: вселюся в них, и похожду (2Кор.6:16).

687. Диакону Палладию.

Хотя язва тяжела и готовит вечную смерть, однако же, если призовешь Божию помощь, препобеждающую страдания и всякий порок, то не останется и следа сей язвы.

688. Диакону Исидору.

И из того, что скажем тебе, священная обитель мудрости, в точности узнаешь различие между Божественными и человеческими законами. Священные Писания, узаконив то, чего требует долг и что прилично в самом начале и в первом возрасте, приставляют учителей добродетели, возбраняющих вдаваться в лукавство. Ибо лучший способ учения не тот, чтобы сперва дозволить пороку овладеть человеком, а в последствии употребить меры, как изгнать порок, но тот, чтобы первоначально сделать и устроить все, от чего естество человеческое было бы недоступно пороку.

А законодатели внешние тогда начинают естество наше приводить к порядку, когда оно уже развращено. Ибо надлежало угрожать наказаниями не тем, кто уже сделались мужами, но приводить к порядку и образовывать людей, пока они еще в детстве; после этого, может быть, не нужны были бы им и угрозы.

Теперь происходит то же, как если бы кто человеку, которого готовы были убить разбойники, не оказал помощи и не сказал, как избавиться от разбойников, но сделавшегося уже полумертвым стал поучать; или как если бы какой врач и здоровому не дал предохранительного пособия, и больному в начале недуга не сказал, с помощью чего можно избавиться от болезни, и не применил этого на деле, а когда больной совершенно разболелся и стал неизлечимым, начал делать тысячи предписаний.

Если же многие больше боятся законов человеческих, нежели Божественных, сие нимало не удивительно. Ибо человеческие законы устрашают людей более грубых тем, что они немедленно налагают наказание, Божественные же пренебрегаются, потому что здесь наказывают они редко, непременно же наказывают там. А будущее ясно не для многих, именно же - только для имеющих прозорливый ум и в точности проникающих в свойство вещей.

Многие, хотя исповедуют Божественные законы на словах, но отрицают это делами. Ибо тем, что делают, ясно высказывают то, что думают. Они не только прилагают великое попечение о теле, а о душе не радят, но даже, хотя и стыдятся грешить, когда это видят люди, однако же пред Богом, Который не только над всем надзирает, но и все содержит, нимало не краснеют, а напротив того, грешат небоязненно. И не одно это показывает неистовство многих, но и то, что будет мною еще сказано. Ибо многие, поклявшись Богом, преступают клятву, а между тем не осмеливаются клясться головою детей. Какое же соразмерное наказание можно придумать для них в настоящей жизни? Конечно, не придумаешь никакого. Почему справедливо угрожает им, и неизбежен для них Суд в будущей жизни.

689. Аммонию.
На слова: солнце да не зайдет во гневе вашем (Еф.4:26).

Как только раздражение порвет бразды возницы - рассудка, мысль часто уносит человека за пределы естества. Посему Ап. Павел, придумав в такой беде не только самое лучшее, но и быстро действующее врачевство, сказал: солнце да не зайдет во гневе вашем, то есть прежде, нежели это солнце придет на запад, познайте свое естество, угасите раздражение, успокойте мысль, возлюбите закон родства, властвующий и над зверями, чтобы настоящая ночь не соделала страсть неизлечимою.

Ибо диавол, найдя удобное время, тогда еще сильнее раскалит страсть, подстрекнет к мщению, поощрит на вражду, побудит к жалобам, произведет злопамятство и породит из сего тысячи зол. Богомудрый же Павел, чтобы пресечь это, повелел как можно скорее примиряться, почему и присовокупил: ниже дадите места диаволу (27), который и малое страдание неприметно обращает в великое, и удобоисцеляемое делает трудноисцеляемым, или и неисцельным.

690. Воину Исаии.

Благоденствие, каким, по Божию долготерпению, ты пользуешься, наилучший, да не приводит тебя к тому, чтобы уклоняться от благоприличия, выходить из пределов естества, но да побуждает тем более помышлять о них и да заключает внутри оных, дабы, подвергшись безмерным падениям, не понести и самых жестоких наказаний.

691. Ему же.

Не думай высоко, не мечтай о сверхъестественном, чтобы не подвергнуться тому, перенесение чего потребует высокого духа тогда, когда лишишься и посредственного.

692. Епископу Лампетию.
На слова: велия есть благочестия тайна (1Тим.3:16).

Подлинно велия есть благочестия тайна, как и написал таинник Павел, не потому, что она совершенно неизвестна, но потому, что для всякого непостижима, так как превыше всякого слова и разума. Ибо, если младенец есть плод брака, то как же плод брака явила Дева? Как тленное соединилось с Нетленным? Как в описуемом умопредставляется Неописуемое, между тем как Божественное и пречистое Естество не уменьшается, а смертное, по некоей невыразимой причине, превышающей всякое истолкование, принимает честь? Как Пострадавший спас, Умерший воздвиг, Поруганный почтил превысшею честью, Распятый освободил из-под клятвы, лучше же сказать, распял грех и смерть?

693. Феодору.
О том, что крайне несносно, если в чем-либо худом подозревают нас люди добродетельные.

Самое великое несчастие, если в чем-либо неприличном подозревают нас достигшие верха добродетели, судят люди честные, уличают бесстрастные.

694. Александру.
О неблагодарности.

Жалующиеся на то, за что обязаны благодарить, преступают все пределы неблагодарности. Ибо, если не могли вознаградить делами, должно было вознаградить по крайней мере, благодарными словами, а они слагают жалобы.

695. Ему же.

Покушающиеся весь Ветхий Завет прилагать ко Христу не освобождаются от обвинения в том, что и язычникам, и еретикам, не признающим сего Завета, придают силу в борьбе с нами. Ибо, натянуто толкуя о Христе не о Нем сказанное, вызывают сомнения, о Нем ли сказано и то, что объясняется ненатянуто. Чем еретики ниспровергают их, как извративших смысл Писания, тем же самым, как думают, препобеждают и в сказанном ясно о Христе.

Говорю же, что по необходимости сделано было то и другое, то есть и не все сказано о Христе, и не вовсе умолчано о том, что касалось Христа. Ибо полезно было как не повсюду говорить о Христе таким людям, которые сомневаются даже о Боге и Отце и говорят: сотвори нам боги (Исх.32:1), так и не вовсе умолчать - для обличения тех Иудеев, которые не будут верить, и к твердой надежде тех, которые уверуют.

696. Ему же.

Договор, то есть обещание называет Божественное Писание Заветом, по причине его твердости и ненарушимости, потому что договоры часто нарушаются, законные же заветы не нарушимы.

697. Исаии.
О лености.

Что хотим иметь у себя, то и почитаем истинным, о неприятном же и памятование легко удаляем от себя, с великой силой желания, чтобы сего не было. По сему самому, надеясь насладиться мнимыми выгодами, думаем, что избежим неприятного, особенно когда благоуспешность в делах ослабляет угрозу горестей, ибо беспечность, усиливаемая покоем, доводит даже до забвения естества и исторгает из его пределов. Но если кто истребить в себе леность, тотчас увидит, что возникают в нем правые помыслы, которыми утверждаются правда и суд.

698. Епископу Аполлонию.
На сказанное: подобно есть царствие небесное зерну горушичну (Мф.13:31).

Пребожественное Отчее Слово, о премудрый, и Божественную проповедь Свою, как порождающую небесное царство, называет царством. Подобно есть царствие небесное зерну горушичну, еже малейше убо есть от всех семен, егда же возрастет, более всех зелий есть. А сие значит, что из малого - ибо слова эти малозначущи - оно возрастет до такой меры, что затмит собою всю еллинскую мудрость; это и совершилось. Ибо сильное в слове и умозаключениях заблуждение уступило безыскусственной истине.

699. Епископу Ермогену.

Справедливо негодуешь ты, преисполненный ненависти к лукавству, что в противоречие своему нечестию назвавший себя Евсевием (т.е. благочестивым, хотя в начале не имел этого имени) и священство признавший делом ничего не стоющим и удобопопираемым осмеливается раздавать оное тем, которые поступают так же, как и он сам. Достойных всякой чести он осуждает на изгнание и в досточтимый алтарь вводит людей, которых несправедливо было бы допускать к нему и в чине мирян, и поэтому своими распоряжениями наносит ему сугубое поругание - как тем, что удаляет достойных, так и тем, что назначает недостойных. Но знай, что не потерпит сего до конца над всем надзирающее Око, Которое ныне по благости взирает на сие с долготерпением, в последствии же подвергнет его за это тяжкому наказанию.

700. Ему же.

Увенчанного священством в более точном смысле, нежели облеченного в багряницу, можно назвать попечителем живущих на земле, потому что первый - руководитель душ, а последний - тел. Но если кто, не познав своего достоинства, вернее же сказать, своего служения, никакого внимания не обращает на душу и прилагает попечение о стенах и столпах, предается роскоши, домогается денег, то оскорбляет он не священство, а себя. Между тем, многие из малосмысленных, хотя должно чтить священство, винить же одного сего недостойного человека, всю вину обращают на самое священство.

701. Схоластику Офелию.
Об избрании Апостолов.

Не гоняющихся за красотой выражений, не витий, не искусных в словопрении, не величающихся силою слова должно называть мудрыми, но тех, которые отличаются деятельным любомудрием. Если же украшает их и любомудрие умственное, то их должно наименовать мудрейшими. А если - и любомудрие созерцательное, разумею благочестие, о котором одном утверждаем, что оно в собственном смысле есть мудрость, то надлежит назвать их премудрыми. Первое любомудрие есть как бы основание и здание, второе - как бы украшение, а последнее - как бы верхний венец здания. Посему, как без основания и здания не имеют места ни то, что украшает здание, ни то, чем венчается оное, так и без добродетели не будут иметь места ни умственное, ни созерцательное любомудрие.

702. Евлогию.

Находить себе извинение не почитай вожделенным для того, кто по справедливости может славиться добродетелью. Первое прилично людям негодным, а последнее - самым благонравным. Одно делается из сожаления, а другое воздается в награду. Один возбуждает жалость своим малодушием, а другой увенчивается за величие духа.

703. Воину Исаии.
О том, что душа бессмертна.

Нет и не будет тебе извинения, если останешься при том же. Если переменишься, перестанешь предаваться безумию и непостоянству, то получишь извинение, потому что строгость будет препобеждена Божественною благостью. Но если думаешь, что нет суда, то послушай, что говорит Платон: "Если бы смерть освобождала от всего, то в смерти была бы великая выгода порочным, как освобождающимся и от тела, а вместе с душою - и от своей порочности. А теперь, поскольку душа оказывается бессмертною, нет ей иного способа избежать бедствий и другого спасения, как соделаться исправнейшею и благоразумнейшею".

704. Дионисию.

И того, кажется, ты не знаешь, что знают самые малые дети. Ибо говоришь, что удивительно для тебя, почему говорящие приятное гораздо легче привлекают слушателей, нежели внушающие полезное; не зная того, что поскольку одни угождают пожеланиям, а другие востают против них, то первым дивятся, а вторых ненавидят, потому что польза уступает верх удовольствию.

705. Пресвитеру Зосиме.

Не только от вступившего в священный сан, но и от всякого честного человека (ибо между достигшим священного сана и между человеком честным должно быть такое же расстояние, какое между небом и землею) справедливость требует не поступать невоздержно и по-детски, но во всем показывать поведение целомудренное и строгое. А ты, как говорят, когда был молод, не умерял своей похотливости нищетою, и состарившись, не умеряешь самым возрастом. Посему, если это действительно так, воспрети себе доступ к досточтимому жертвеннику.

706. Епископу Лампетию.

Те, которые имеют в виду пользу, хотя уважают безмолвие, но не выставляют в качестве причины молчания величия чужих преуспеяний, стараются же прославить истину, о которой не решаются говорить и сильные в слове. Ибо, хотя не по достоинству, однако же в достаточной мере восхвалив прекрасное, тем, которые будут после них, оставляют в этом доказательство, что сердце их было склонно к достойному хвалы.

707. Павлу.

Тот, полагаю, самый правдивый судия в делах спорных, кто не пугается весьма высоких чинов, но по всей справедливости более слабым уделяет то, что им нужно; в почестях воздавая каждому по его достоинству, при исследовании дела сохраняет равное ко всем уважение, во всем соблюдая правдивую меру.

708. Епископу Ермогену.
О повелении, данном Ангелам-губителям: от священных Моих начните (Иез.9:6).

Если посвященные в сан священства найдут и прочтут нам изречение Писания, по которому надлежит им не трудиться и не упражняться в добродетелях, а только учить словом, то пусть остаются при том образе мыслей, какой ими принят. Но если Слово Божие везде восхваляет любителей добродетели и отлучает намеревающихся обучать только словом, то почему, оставив то, что повелевают Божественные уставы, величаются одним священством, как самоуправною властью?

Ибо Божественные постановления сподобившимся священства повелевают преимущественно пред всеми быть в трудах и подвигах, чтобы подначальные, видя трудящимися тех, которые имеют право приказать, от стыда делались более ревностными к доблестной жизни. Обыкновенно же воодушевляет не столько слово, сколько нрав учащих.

А эти, как будто поручено им только говорить, воздерживаются от того, чтобы делать. Их-то выставляя на позор, божественный Апостол сказал: проповедуя не красти, крадеши (Рим.2:21), и у Иезекииля в словах, смысла которых ты доискивался, Божественный приговор повелевал Ангелам, готовящимся наложить наказание на Иерусалим: от священных Моих начните. Это же первоверховный Апостол выразил другими словами, сказав: время начати суд от дому Божия (1Пет.4:17).

Если же начнется с нас, то какой конец неуверовавшим в Евангелие Божие? Ибо имеющим преимущество в чести и сане, если согрешат, справедливо иметь большую часть и в наказаниях.

709. Ему же.
К иереям.

Когда человек, не имеющий права и не достойный священства, насильственно похищает себе начальство, тогда благолепие начальнической власти изменяется в бесчинство, потому что начальнику обыкновенно подражает и подначальное. Это, как писал ты, произошло и при Евсевии. Ибо и в иереях, ему подчиненных, и во всех, кто под его властью, возгорелась такая любовь к пороку, что для приходящих из других стран зрелище стольких зол служить поводом к непрестанным слезам.

710. Ему же.

Без меры, как видно, любишь ты тех, в ком сияет светлость добродетели и, не умолкая, как слышу, воспеваешь эту песнь Песнопевца: мне же зело честни быша друзи Твои, Боже (Пс.138:17). Ибо в тебе такая к ним приверженность, что даже и тех, в ком нет следа добродетели (так как мы не походим на добродетельных, хотя, может быть, и почитаемся такими), увенчиваешь многими и разнообразными похвалами. Посему, тебе, хотя мы и не таковы, соблюдется награда, а мы, если с такими похвалами не сделаемся лучше, понесем большее наказание. И чтобы нам не подвергнуться сему, перестань чрезмерно хвалить нас.