Начало: Святоотеческое наследие	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Содержание
Краткое житие преподобного Исидора Пелусиота
Книга I. 1-100, 101-200, 201-300, 301-400, 401-500, 501-600, 601-710
Книга II. 1-100, 101-200, 201-300, 301-400, 401-500, 501-599
Книга III. 1-100, 101-200, 201-295

1. Епископу Лампетию.

Остерегайся, наилучший, не принявших тайноводства и не достойных слышать Божественное Слово; иные из них нередко даже смеются над тем, что выше всякой похвалы. А кому позволительно, тем говори; потому что, по Божественному изречению, не псам и не человекообразным свиниям должно давать святое (Мф.7:6), но людям, ведущим евангельскую жизнь.

2. Пресвитеру Феогносту.
О трех днях и ночах пребывания Господа во гробе.

Крайне дивлюсь и изумляюсь несмысленности спрашивающих: по какой причине Христос воскрес прежде трех дней? Ибо если утверждают, что Он вовсе не воскрес, то для чего вдаются в исследования о времени? Если же воскрес, но раньше, нежели обещал, то да признают, что воскресением доказана вместе и несомненная истина изреченного Им.

Ибо совершив то, что было и казалось (если судить по немощи человеческой) невозможным, конечно, не оказался бы Он немощным для совершения возможного. Хотя всего более показывало бы немощь, если бы Он воскрес позднее, а то, что воскрес ранее, служило доказательством самой великой силы.

И потому, что Христос уничтожил тьмочисленные списки еллинских богов, ниспроверг всех идолов, истребил нечестивые жертвенники, обагренные человеческими кровьми, привел в бессилие диавола, обратил в бегство демонов, укротил дикие племена, Иудеев подверг весьма великим бедствиям, а уверовавших в Него возводит превыше неба, - надлежало бы поклониться Его Божественной и непреодолимой силе, а не спорить о часах. Ибо, что всего важнее и превышает всякий разум, то не может быть опровергнуто маловажным. Но, впрочем, поскольку преизобилие истины велико, попытаюсь приступить к рассмотрению самого дела.

Итак, в отражение их нападения, скажем им следующее: если увидим, что какой-либо должник, обещавшийся уплатить своему заимодавцу долг по прошествии трех дней, уплатил все прежде срока, то осудим ли его как солгавшего или подивимся ему как более должного устоявшему в истине? Я держусь последнего, и конечно, того же мнения и они.

Посему, что же несообразного в том, если Христос сказал, что воскреснет в третий день, а воскрес ранее, чтобы показать Свою силу, привести в омертвение стражей и заградить уста Иудеям? Воскреснуть ранее - сие не подавало повода к обвинению, а замедление воскресения внушило бы великое подозрение. Воскресению надлежало совершиться, когда стража была при гробе и стерегла. А если бы оно совершилось по истечении назначенных дней и по удалении стерегущих, то дело показалось бы подозрительным.

Если же Христос не воскрес, то как Апостолы именем Его совершали такие знамения? Почему недостоверными будут те свидетели, которые тысячами опасностей и смертей уверяли в истине, запечатлев свидетельство не чернилами, но собственною своею кровию?

Но если нужно дойти до самой точности, то скажу еще следующее. Христос изрек, что воскреснет в третий день. Имеешь пяток, имеешь и субботу до захождения солнца, а по субботе Он воскрес, коснувшись крайних дней вполне и совершив весь средний. Ибо и сказал, что воскреснет в третий день, а не после трех дней. Разорите, говорит, - церковь сию, и треми денми воздвигну ю (Ин.2:19). Да и Пророк, песненно предвозвещая, что смерть тогда восплачет, будучи связана крепчайшею смертью, сказал: исцелит ны по двою дню, в третий день воскреснем, и живи будем о Нем (Ос.6:3).

Если же будут указывать на слова: три дни и три нощи (Мф.12:39), то отвечу, что соприкосновением с ними Он исполнил обещание. Ибо все продолжение двадцати четырех часов называется одним днем. Но если кто родится или умрет в первый или последний из сих часов, присчитывается ему самый день. Например, если родится кто перед самым захождением солнца и день этот будет первый день месяца, то считается, что он родился в этот день. А если другой родится по захождении солнца, то будет это уже второй день.

Итак, почему же, когда разница во времени состоит в одном часе, а может быть, не составляет и одного часа, об одном говорится, что он родился в первый день, о другом же - что во второй? Потому что для всякого явно и ясно, что первый прикосновением только совершил предшествовавшие сутки, а другой жил последовавшие за тем сутки только прикоснувшись к ним, состоявшие из полных двадцати четырех часов. Посему, если это подтверждается и точным исчислением часов, то для чего напрасно мучат себя те, кто усиленно утверждает, будто бы Истина не устояла в истине?

3. Петру.
Почему сказано: глаголющеся быти мудри, объюродеша (Рим.1:22)?

Сие: глаголющеся быти мудри, объюродеша, - сказано, премудрый, и по той причине, что, поскольку у них было много величавости, утратившей истину, а в Писаниях истина была без всякой пышности, то требовалось тогда много мужества и благоразумия, обнажающего всякие приукрашенные, внушающие доверие слова, при помощи которых и ложь тщательно выдавалась за истину; ныне же заблуждение их стало ощутительно даже простолюдинам.

4. Аполлонию.
О милостыне.

Милостыне надлежит быть чистою от оскорбления и упрека. Ибо присоединяющие это к милостыне - к благовонному миру примешивают зловонную тину и наносят удар душам принимающих. Потому что подаваемое с упреком, как бы ни было оно значительно, весьма неприятно для принимающих, хотя они по нужде и молчаливо переносят обиды. А когда и подаяние мало, и подается с оскорблением, тогда порождает сие в душе обнищавшего какую-то несносную бурю.

Ибо о тех, которые не подают, но злословят, не нужно и упоминать. Они превысили всякую свирепость зверства, потому что приходящих к ним, как к пристани, топят, не удовлетворив их необходимой потребности и даже прибавив к тому оскорбления.

Посему нуждающимся надлежит отвечать кротко и, по мере сил, подавать им милостыню, но соблюдать ее в тайне, как некую свободную, благородную и целомудренную деву, а не выставлять ее напоказ всем. Если же нечем тебе утешить просителя, отвечай ему мирно с кротостью. Сие слово паче даяния блага; обоя же у мужа благодатна (Сир.18:17).

5. Епископу Евоптию.

Ты, может быть, следуя, разумению многих, сказал, что причинивший насилие деве поступает хуже, нежели обольстивший ее. А я, вникая в самую сущность дела (если и странным покажется то, что намереваюсь сказать, впрочем, сказано сие будет истинно), думаю, что обольстивший бывает виновнее причинившего насилие, ибо здесь обольщение страшнее насилия: обольщенная заслуживает наказания, а подвергшаяся насилию - извинения.

Один, подвергнув поруганию тело, соблюл чистым сердце, а другой, растлив сперва душу, потом подверг поруганию и тело; и один соделал деву подлежащею, а другой - не подлежащею наказанию. Для одной поругание касается только тела, а для другой простерлось и на душу. Подвергшаяся насилию имеет оправдание, а обольщенная подвергается нещадному наказанию.

Первая может требовать, чтобы совершивший поругание был наказан, а последняя, как растлившая сердце, не имеет извинения, и сама несет одно с ним наказание. На одну не падает укоризна, а другая подлежит укоризне; одна возбуждает сожаление, а другую справедливо ненавидят. Поругание одной коснулось тела, но не коснулось сердца, а у другой осквернены и тело, и душа.

Если же думаешь, что это человеческие рассуждения, то прочтем закон, данный с неба. Посему, что говорит он? Если кто причинит деве насилие в пустыне, то его убейте, а деву сохраните. Ибо возопи отроковица, и не бе помогаяй (Втор.22:27). Но той, которая подверглась сему в городе и не возопила, - наказание неминуемо (24). И весьма справедливо. Ибо в пустыне помочь было некому и поруганная признается достойною извинения. А потерпевшая сие в городе и безмолвно согласившаяся, не возопившая и не призвавшая того, кто мог бы остановить насилие, справедливо осуждается на смерть.

Поэтому надлежит всеми силами блюсти сердце чистым и неоскверненным, не имеющим стремления к чему-либо срамному и не дающим на то согласия, чтобы, если и случится встретится (чего не дай Бог!) что-либо подобное, у нас было полное оправдание пред нелицеприятным Судиею, проникающим в сердца и не нуждающимся в свидетелях.

6. Дионисию.
На сказанное: несть бо власть, аще не от Бога (Рим.13:1).

Писал ты: что значит несть бо власть, аще не от Бога? - и спрашивал: неужели каждый начальник поставляется Богом? Скажу на сие (и не прогневайся на меня, ибо скажу не нечто пустое): мне кажется, что ты или не читал Павловых изречений, или же не понял их. Апостол Павел не сказал: несть начальник, аще не от Бога, но рассуждал о самом начальствовании, говоря: несть власть, аще не от Бога.

То самое, что у людей есть начальства, и одни начальствуют, другие живут под начальством, происходит не просто и не случайно, чтобы народы, подобно волнам, увлекались туда и сюда, но, по словам св. Павла, это есть дело Божией премудрости. Поскольку равноправие обыкновенно возжигает войну, то Бог не попустил быть народоправлению, но установил царскую власть, а потом за нею и многие начальства. Какие же, спросишь? Начальника и подначального, мужа и жену, отца и сына, старца и юношу, господина и раба, учителя и ученика.

Даже и у бессловесных животных можно видеть подобное. Поручители в этом - пчелы, которые подчинены царской власти, журавли и стада диких овец. Если же посмотришь и на море, то и оно окажется не лишенным сего благочиния. И там многие породы рыб имеют одного правителя и вождя, посему осуществляют дальние переселения. Ибо безначалие везде всего ужаснее и бывает причиною замешательства и беспорядка. Посему, и в теле, хотя оно есть нечто единое, не все имеет равное достоинство, но одни члены начальствуют, а другие подначальны. Потому мы вправе сказать, что самое дело, разумею власть, то есть начальство и власть царская, установлены Богом, чтобы общество не пришло в неустройство.

Но если какой злодей захватил сию власть беззаконно, то не утверждаем, что он поставлен Богом, но говорим, что попущено ему или изблевать все свое лукавство, как Фараону, и в таком случае понести крайнее наказание, или уцеломудрить тех, для кого нужна и жестокость, как царь вавилонский уцеломудрил Иудеев.

7. Исаии.
О Промысле.

Правосудие - не знаю, каким именем назвать тебя - надзирает за делами смертных и карает поступающих несправедливо, и ничто в этой жизни не остается без управления. Зная сие, избегай неправды, чтобы избежать и наказания.

8. Епископу Ермогену.

Писал ты, что я делаю тебе одолжение, угощая тебя и всеми способами изливая от своего языка в слух твой всякое достойное упоминания учение. Посему ответствую, что, если напишем мы нечто дельное, почитай это делом высшей благодати, умудряющей и невежд.

9. Комиту Ермину.

Теперь, когда вступил ты в права начальника, особенно можешь соделаться достойным славы и соревнования, если не будешь мстить обидевшим тебя. Но теперь, теперь-то всего более и предашь ты забвению прискорбное, когда начальственная власть доставила тебе наибольшую возможность наказать их.

10. Епископу Ераклиду.

Кто на самом опыте превосходит добрую о себе молву и оказывается лучше, нежели каким известен был понаслышке, тот по справедливости выше похвал и обличает всякое похвальное слово в том, что оно ниже его достоинства. Но хотя и препобеждается всякое слово, однако же надобно увериться в этом и сердцу. Посему надлежит и говорить, и писать похвалы, какие подобают любителям добродетели. Ибо из сего проистекают три добрые следствия: мы получаем искреннее расположение к добродетели, ибо ни один дурной человек не потерпит того, чтобы хвалить человека доброго; делаемся чистыми от зависти, признавая их преимущества перед нами; приходим в стыд или уцеломудриваемся, когда порочны, а то и другое обращается нам в пользу.

11. Епископу Лампетию.

Не предавайся негодованию, достойный питомец ненависти к лукавству, оттого, что, как писал ты, исполненный нечестия Евсевий ведет непримиримую и скрытую брань с живущими добродетельно, вступает в союз с любящими порок и оттого, что он или ведет войну с имеющими у себя деньги, если не получает их, или, чтобы не вести войны, берет у них все, что мог бы похитить, ведя войну. Но ожидай Божественного приговора.

12. Ему же.

Поскольку Божественный Промысл щадит согрешающих больше, нежели они щадят себя самих, то посему, он движимый долготерпением, взывает царственною и человеколюбивою проповедью: покайтеся, приближися царствие небесное (Мф.3:2). Но если согрешающие, ни во что не вменяя сие увещание, признают долготерпение небрежением, то, может быть, и ныне, без сомнения же тогда, когда настанет время Суда, он не пощадит уже не удостоивших пощады себя самих, но подвергнет самым жестоким наказаниям пренебрегших долготерпением. Посему и сказано то, что желал ты узнать: молчах, еда и всегда умолчу, и потерплю? Истреблю и изсушу вкупе (Ис.42:14). Ибо не воспользовавшихся таким долготерпением, но обративших его в повод к большим грехам, справедливо подвергнуть наказаниям.

13. Епископу Алипию.

Если справедливо почитают величайшими те наказания, которые совершаются при множестве свидетелей (потому что тайные обыкновенно бывают легче), то каково, по всей вероятности, будет мучение, когда изречено будет определение в присутствии небесных сонмов и всего человечества?

14. Епископу Исидору.
О зависти.

Зависть, соименник мой, ко всякому другому действительно или мнимо доброму качеству неблагосклонна, а напротив того, жестока и неприязненна, к добродетели же, которой в удел дано качество в собственном смысле прекрасное, она совершенно непреклонна. Посему не быть предметом зависти - дело, может быть, беспечальное, но и не славное, потому-то сделать достойное зависти ни мне, ни друзьям никогда и не случится. Тому же, кто возбуждаете к себе зависть, надлежит с целомудренным помыслом переносить злоумышления зависти.

15. Ему же.
О любви к Богу.

Тем, у кого нет недостатка в исполнении всего, что требуется добродетелью (ибо многие, почитая добродетель величайшим благом, какова она и в действительности, не очень заботятся о ней), сказываю: если они не будут полагаться на собственные свои силы, но свои преуспеяния станут приписывать Божественной помощи, то и страсти преодолеют, и, без сомнения, достигнут полноты добродетели. Хотя и согласятся, что выше человеческой силы - взять верх над сопротивниками, так чтобы ничто не служило препятствием усердию подвижника, однако же, для того, кому поможет Бог, а именно для того, кто победу приписывает Богу, ничто не непреодолимо, если и встретится препятствующее победе.

16. Ему же.

Намереваюсь выразить кратко то, чего не намерен сказать ясно. Если бы худ был тот, кого обижают сии злоумышленники (знаешь, о ком говорю), то тех самых, которые теперь говорят о нем худо, имел бы первыми своими хвалителями.

17. Ему же.

Всякому, в ком есть честность, приятна честь, воздаваемая добродетели. Если какой законодатель устанавливает весьма строгие наказания за преступления закона, то невозможно подумать, чтобы сам он готовился нарушать законы. Так и когда кто с удовольствием слушает о необычайных воздаяниях за добродетель, тогда будут почитать его готовым ко всякой добродетели, исполненным всего доброго и не имеющим в себе ничего худого. И нет ничего неестественного в том, что люди добрые удивляются добродетели и любят ее.

18. Схоластику Арпокре.
Об искусстве гадания.

То, что гадательное искусство было у Еллинов делом пустым и славилось напрасно, доказано мною в слове на Еллинов. Но поскольку как мудрейшего свидетеля выставляешь ты Гомера, то его же противопоставляю тебе и я. Ибо важно свидетельство, заимствованное у врагов.

Гомер рассказываете, что Елен, этот гадатель, приказывает брату Александру бежать с битвы и, придя в город, вместе с женщинами принести молитву Афине. Потом женщины молятся, Афина же отказывает в исполнении молитвы. А после сего гадатель повелел брату вызвать на ратоборство доблестного из Еллинов, и он повиновался, вызвал, был побежден, ранен и оказался в необходимости прекратить битву. Из сего не явно ли и самым малым детям, что Гомер как бы по щекам бьет гадательное искусство или смеется над его глупостью и высокомерием, так как у него оно выказывает дерзость, предсказывая и внушая добрые надежды, а в конце концов обличается и, что всякому видно, ошибается.

Если же Гомер во многих местах говорит о гадателях, о провещателях по внутренностям жертв, о толкователях снов, то сие нимало не удивительно. Ибо поэзия, полюбив басню, в пищу себе обращает ложь, и, от безрассудного удовольствия делаясь смелою, хвалится тем и обильно расточает слова, слагает басни и выставляет их всем напоказ.

Настолько же нерадит об истине, что и о сыновьях Алона, сначала, представляя их больше трудящимися напрасно, нежели производящими нечто великое, говорит: "Оссу навергли они на Олимпе и вскоре за этим Пилион двинули к Оссе, чтобы небо стало доступным". Потом, веря, что они смогут это сделать, достигнув юношеского возраста, произносит невежественное и нелюбомудрое мнение, выражаясь так: "и совершили бы это, пришедши в меру юности".

Ибо не говорю, что три горы, но и вся земля, если сделать из нее столп и поднять ввысь, не коснется небесного свода, особенно если верить тем, которые говорят, что земля есть центр неба. Ибо центр никогда не может коснуться окружности.

19. Схоластику Феодосию.
Об истине.

Кто в начале отпал от истины, тот, без сомнения, совратится с намеченного пути и придет к постыдному концу.

20. Зосиме и Марону.

Иные говорят, что даже епикуреец Митродор не подтверждал так делами учения отринутого всеми мудрыми Епикура, как подтверждаете вы. Посему, жалкие, если говорят о вас правду, прекратите своеволие, если же нет, - держитесь целомудрия.

21. Епископу Феодосию.

Медлю сказать, чтобы не показалось, будто бы льщу, а лесть, как признано, гнуснее всех мелких страстей. Впрочем, вынуждаемый истиною, скажу: думаю, лучше же сказать, - уверен, что никто не будет в состоянии изобразить словом твои превосходные качества, хотя бы у него было десять языков, десять уст и столько же душ.

22. Пресвитеру Дионисию.

"Кто не сознает в себе ничего доброго, скромен в словах, снисходителен, лучше же сказать, признателен, тот, о мудрый, еще не смиренномудр. Кто смиренномудрствует после многих преуспеяний, тот умеет вести себя в собственном смысле слова скромно.

23. Мартиниану.
О сребролюбии.

Любовь плотскую, так как она жестока, но скоро угасает, живописцы изображают с огнем и крыльями, потому что она иногда, воспламеняя разжигает страсти, а иногда улетает по причин пресыщения. Любовь же к деньгам никто не осмеливался изобразить и представить на картине, может быть, потому что это не любовь, а какое-то неизлечимое бешенство, а может быть, и потому, что невозможно изобразить и написать ее красками.

Ибо она не пятьдесят только, как гидра из басни, имеет голов, которыми передает пищу ненасытному чреву, и не такие имеет она свойства, как это, ничем не удовлетворяемое чудовище, не сотнею только рук вооружена, как Бриарей, но не имеет и крыльев, не знает сытости, ничем не может удовольствоваться. Посему, кто же будет в состоянии или изваять, или представить на картине такое чудовище, в сравнении с которым и Сцилла, при всей своей невероятности, делается вероятною?

Но слово, поскольку оно может запечатлеть все лучше всякой краски и лучше всякого воска способно принимать все виды, сколько будет возможно, попытается изобразить и сию любовь, хотя отказываясь дойти до точности, однако же выставляя на позор зверообразное и неприятное для одержимых ею ее неистовство. Мне кажется, подобна она не отроку (потому что это не любовь, а очевидное неистовство), но какой-то женщине (это и будет признаком ее неразумия и злонравия) зверообразной, дышущей пламенем.

Вместо волос на голове ее тысячи змей, непрестанно шипящих и извергающих смертоносный яд, и тысячи у нее рук с когтями, которыми она одних терзает, в других бросает стрелы, а у третьих вырывает деньги. И также тысячи у нее уст, потому что она не только угрожает и клевещет, но и льстит, и раболепно беседует, и ложно клянется, и для глупых прибытков вымышляет тысячи предлогов.

И глаза у нее смотрят неестественно, не уважая никого: ни друга, ни брата, ни сродника, ни благодетеля, но выказывая в себе что-то суровое, жестокое, свирепое, бесчеловечное, огневидное. Ибо она не взирает на свойство вещей, не принимает во внимание того, что часто, приведя в движение тысячи средств, передавала деньги в руки врагов, а потому в уловленного ею всеивала тысячи грехов.

А слух у ней настолько загражден, что не внимает она ни просьбам, ни воздыханиям, ни сетованиям, ни ругательствам. Иметь крылья, что означает пресыщение, и так ей не свойственно, и ни один здравомыслящий человек не припишет ей даже и ног. Ибо не умеет она ступить и от плененного ею передвинуться на другое место, но, налагая руки на всех, будучи тяжелее всякого железа и свинца, сидит неподвижно, все берет, всех грабит, никогда не насыщается, но множество собираемого обращает в пищу для шире и шире разводимого огня и окончание того, что взято, делает началом тому, чтобы брать еще.

Посему, кто же отдается в плен такому жестокому и ненасытному бешенству, порождающему тысячи грехов, укоризн, бесславий и непотребств? Кто решится здесь жить так бедственно, день и ночь быть бичуемым, не знать ни покоя, ни сна, а там принять начало казней? Что говорю - начало? Ибо и здесь сия страсть мучит и казнит плененных ею немилосерднее всякого мучителя, попирая их, касаясь самых чувствительных частей и не давая даже на малое время перевести дух, но налагая на них наказание более жестокое, нежели то, какое несут осужденные на самую тяжкую казнь в рудниках.

Тем можно еще после дела воспользоваться сном и отдыхом, а этим любовь к деньгам, заградив для них и пристань сна, даже ночью отдает свои жестокие и бесчеловечные приказы и одних выводит на разбои, других - на убийства, не уважает самого погребения, которое удостаивают чести варвары и бесы, но и на мертвые тела вооружает скверные руки уловленных ею, измышляя новый и беззаконный способ разбоя.

Посему, представив в уме все злые качества этой любви, а именно то, что она зверообразна, неприятна, дышет пламенем, ненасытна, слепа, глуха, человеконенавистна, скверна, богоненавистна, непримирима, неприступна, неукротима - ибо ни лестью, ни услугами нельзя ее взять, но тогда сильнее свирепеет, когда всего больше ей услуживают, - будем особенно бдительны, чтобы не быть ею уловленными.

Ибо легче не быть уловленными, нежели, будучи уловленным, бежать. А если и будем уловлены, то напряжем все силы и, призвав Божию помощь (без нее невозможно освободиться от такого плена и многим угрожает опасность, что из плена сего не будет и возврата), перестанем желать обогащения, а то, что собрано, или сразу, или понемногу раздадим нуждающимся. Вот единственный способ избавиться от такого плена!

24. Пресвитеру Архивию.
Обличение тех, которые священническое служение проходят худо.

Из многого, что, по словам твоим, достойно удивления, более всего дивлюсь одному, и это, утверждаю, достаточный признак всеобщего повреждения. Почему, оставив первое, теперь скажу и обличу более всего последнее.

Тем, которые имеют или, лучше сказать, более всего должны иметь попечения о народе, но нимало о нем не радеют, скажи: для чего вы, своими поступками признаваясь в незнании того, что такое священство, смущаете других? Ибо если наследовали вы отеческое самоуправство, то управляйте, кем управляете, так, чтобы показать себя более жестокими и самоуправными, нежели оные пресловутые мучители, ибо многие из них с терпевшими их самоуправство обходились с большею кротостью, чем вы.

А если вверено вам отеческое попечение, то для чего и мучителей затмеваете жестокостью? Для чего вы порабощаете искупленных Божественною Кровию? Для чего обогащаетесь, пользуясь чужими бедствиями? Смеетесь над целомудренными? Строите козни любителям добродетели? Рукоплещете льстецам? Говорящих свободно осуждаете на изгнание? Ибо, если вы перестанете делать то, что делаете, вероятно, снова возродятся и оживут и ныне омертвевшие из-за вас в людях добродетели.

25. Комиту Ермину.
О том, что иерею, кроме правой жизни, потребна и сила в слове.

Как дерево хорошей породы, когда оно обременено плодами и покрыто листьями, веселит садовника, услаждает зрителей и покоит проходящих, так и поставленный на учительском месте, когда он украшен добродетелью и просвещает словом, и Бога веселит, и людям приносит пользу. Если же он будет лишен того или другого, то не принесет великой пользы ученикам. Ибо потребна достойная жизнь ради любящих осуждать, потребно и слово для обличения ересей.

Хотя многим и без слова часто доставляет пользу то, что можно видеть праведную жизнь, однако же поучаемые, когда видят учителя побежденным в умозаключениях и беседах, нередко терпят вред в существенном, увлекаясь искаженными догматами, ибо винят не неопытность учителя, но нетвердость догмата. Если же слово льется с силою и низлагает противников, то победа омрачается худостью жизни. Недостойным веры почтут учителя, который не делает того, что должно. Посему, надлежит просвещать и словом, и жизнью. Сказано: иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небесном (Мф.5:19). Но если бы только сотворить значило и научить, то не было бы прибавлено второго.

26. Ему же.
Об Иосифе и Египтянке.

Хотя Египтянка искусно и хитро раскидывала сети похотения, расставляла силки, уловляя юношу, очаровывала его глаза, являясь в трогательных положениях, обольщала слух, стараясь всячески искушать речами, возбуждала обоняние, благоухая драгоценными мирами, щекотала осязание, удерживая его, и раздражала вкус перед тем, как раскинуть сети, присовокупила, вероятно, наслаждения, если не из милости, как к любимому, то из сострадания, как к чужеземцу; пыталась привлечь обещаниями, потому что обещала иметь его своим властелином, - но не преуспела в ловитве.

И Иосиф пожал плод целомудрия не без труда, как думают иные, потому что предстояла ему борьба не только с Египтянкой, но и с юностью, которая скакала и играла, возбуждаемая женскою беседою. А Египтянка лишь на первый взгляд казалась победившею, на первый взгляд, сказал я, потому что для невинного слуха и это служило обличением женской невоздержности. Ибо боящаяся потерпеть насилие не будет заботиться о том, чтобы отнять одежду у угрожающего насилием, но всего более она желает и вожделевает избавиться от насилия. А Египтянка, упившись похотью, думала, что знаки собственного ее непотребства послужат доказательствами целомудрия.

Посему, думаю, и господин, хотя принял ее жалобу, но, может быть, из подозрения к жене (ибо знал, как легко женское естество уловляется страстью, особливо когда возбуждено красотою, нередко порабощающей и сильных) не дозволил Иосифу сказать за себя слово, в чем иные обвиняют его, и бросил его в темницу. И при этом, не по-варварски он поступил, как полагают иные (иначе мог его умертвить или предать законам, по которым жалоба требовала смерти), но справедливо, может быть, уразумел, что жена, воспылав неистовою любовью к Иосифу И не уловив добычи, сочинила жалобу; и если дозволить юноше оправдывать себя, то он не только уничтожит жалобу, но и вину обратит на ту, которая жаловалась.

Лучше же сказать, что будет и более справедливо, Мздовоздаятель целомудрия укротил гнев мужа и воздвиг для мира столп благонравия, соблюл питателя для голодных братьев и поставил князя Египту.

27. Ему же.

Не изумляйся крайне, чудный, если и то, что действительно таковы иные из возведенных на учительскую кафедру, как ни страшно сие, еще не кажется страшным. Промолвить же с дерзновением какое-либо слово признается у них всего более опасным и превышающим всякое извинение. Поскольку следы добродетели остаются в немногих, в большей же части людей бесчинно ликует порок, то, боясь, как бы не явился какой-либо обличитель того, что делается, они стараются осудить на изгнание все прекрасное, а более всего - дерзновение, чтобы после этого грешить небоязненно.

28. Ему же.

Одержимому самою тяжкою болезнью почитать себя здоровым - очевидное и неисцельное безумие. Ибо станет ли таковой искать врача, не зная и того самого, что он болен? Потому сперва надлежит привести его к ясному ощущению недуга, а потом призвать к нему врача.

29. Диакону Исидору.

Сказанное: гневайтеся и не согрешайте (Пс.4:5), - представляется мне имеющим много смыслов, потому что можно понимать сие и как определение, и как совет. Например: гневаетесь и за что гневаетесь? Посему, не гневайтесь, чтобы не согрешить. Может же это означать и следующее: поскольку гнев - страсть, скоро и сильно возгорающаяся, - увлекает душу, ибо часто опережает помысл и рождается почти не намеренно, то смягчайте его помыслом или размышлением, не стремясь ко мщению, но оканчивая дело кротостью.

А может быть и следующее значение: гневайтесь на возмущающую страсть, а всего больше - на сластолюбие, и не согрешите. Ибо страсть, если найдет вас обессиленными и ослабевшими, то легко поборет вас, а если найдет трезвенными и разгневанными на нее, то немедленно оставить вас.

Но Слово Божие воспретило не просто гневаться, но гневаться напрасно. А иногда и гневаться бывает полезно, когда делается сие или за славу Божию, или за обижаемых, или к исправлению ближнего. Гневался и прекроткий Моисей на тех, кто отлил тельца, и с горячностью повелел убивать их; гневался и Финеес на блудников и умертвил их копьем; гневался и Пророк Илия на Иудеев, и усмирял их голодом. Гневался и Ап. Павел на Елиму, и Петр - на Ананию и Сапфиру; гневаются и отец на сына, и учитель на ленивого ученика. И всякий скажет, что это не гнев, а любомудрие и попечительность. Посему и то изречение может быть понято как повеление.

Когда мстим за себя самих, тогда во мщении преступаем меру, а когда дело касается или славы Божией, или обидимых, тогда принимаем вид благоговения и безмолвия, бываем безгласны и неподвижны, ничем не отличаемся от камней. Посему сказано: гневайтесь справедливо, когда речь идет или о славе Божией, или об исправлении ближнего, или когда должно наказать за обидимых, но не согрешайте, или входя в согласие с согрешающими и прикрывая их, или употребляя этот гнев в помощь к отмщению за себя самих.

Ибо гнев вложен в нас не для того, чтобы и нам грешить, но для того, чтобы падающих не допускать до падения; не для того, чтобы обращался он в страсть и болезнь, но для того, чтобы служил врачевством от страстей. А мы пособие сие превращаем в яд, употребляя его на что не должно.

30. Чтецу Урсфенуфию.

Добродетель, как думаю, но сам не утверждаю, а предоставляю решить читателям, и казалась, и кажется трудною не по своей собственной природе, но по причине крайнего нерадения людей, не желающих в ней упражняться, ибо для того, кто рассмотрит все в точности, она гораздо легче порока. Если же кто не верит, то пусть не приходит в смятение, но ждет доказательства, соблюдая себя чистым от всякого предубеждения и от спорливости. Посему умолчу о том, что добродетель Божественна, в высшей мере прилична естеству и сообразна с ним, составляет красоту и украшение подвизающихся в ней, ибо это признается всеми: перейду же к тому, что подвергается сомнению.

Итак, скажи мне, что легче: отыскивать ли следы тьмочисленных сокровищ, или довольствоваться тем, что имеем у себя? Высчитывать ли день и ночь гнусные доходы и презренную прибыль, или предпочесть и возлюбить довольство малым? Обижать ли всех, или помогать нуждающимся?

Жить ли с законной женою (ибо предлагаю не самое высокое, но доступное для многих любомудрие), или подкапываться под чужие брачные ложа? Страдать ли неисцельною любовью к корысти, или быть свободным от такого безумия? Ухищряться ли на обманы, или вести дела без обмана? Тревожиться ли, ходя по судилищам, или жить в покое? Похищать ли не принадлежащее нам, или уделять нуждающимся и свое собственное? Проводить ли все время в хлопотах и жалобах, или освободить себя от хлопот и страхов? Беспокоить ли себя многими нескончаемыми заботами, или иметь одну заботу - не утратить добродетели? Вмешиваться ли в чужие дела, или жить, не заботясь об этом? Пресыщаться ли, или не любить того, что и по насыщении раздражает желание? Плавать ли по морям и подвергаться крушениям, или сидеть в пристани и смотреть на крушение других?

Так я был намерен показать легкость добродетели и трудность порока, но слово, простираясь далее, сделало нечто большее, показав еще притом, что за добродетелью следует веселье, а за пороком - неудовольствие. И на сем надлежало бы остановиться. Но поскольку нега и удовольствие, будучи обольстительны, многих, по-видимому, вводят в обман тем, что они приятны и не трудны, то необходимо и с ними вступить в борьбу.

Посему, не касаясь до времени того угрожающего неге и невоздержанию Суда, который священное Евангелие, вызывая жалость, трогательно изобразило в лице богача и нищего, облеченного в нечистые ризы, скажу: если нега не порождает тьмочисленных тяжких, трудно исцелимых и вовсе не излечимых болезней, то пусть называется негою. Если же она стала причиною боли в ногах и голове, тошноты, онемения и расслабления в членах и других подобных недугов, от которых и сама ослабевает, лучше же сказать, вовсе исчезает, то помедли называть негою эту матерь и питательницу стольких зол.

О том же, что не может вместе с пищею перейти в желудок, но исчезает в самой гортани, и о том, от чего преданный неге по притуплении чувств непрестанным наслаждением не ощущает удовольствия, не скажу ни слова, не потому, что не имеет это силы, но потому, что не может тронуть людей огрубевших. Итак, это пусть будет сказано о неге. Об удовольствии же скажем то же самое и еще большее того.

Если, не говоря уже о тратах и о стыде, не порождает оно непримиримых браней с соперниками и не бывает причиною ударов, от которых часто приключаются опасности и смерть, то пусть называется удовольствием. А если оно служить корнем стыда, скрытых браней, опасностей, смертей, жалоб и других тьмочисленных зол, то не знаю, надлежит ли называть удовольствием эту причину стольких горестей, этот корень, уничтожаемый своими ветвями?

О том, что не бывает удовольствия ни прежде плотского смешения, ни во время оного, ни после, не буду и упоминать, не потому, что это слабое доказательство, но потому, что не может тронуть беспечности невоздержных. Ибо, если пожелает кто исследовать дело в точности, то ни прежде смешения, ни во время оного, ни после не видно удовольствия, а напротив того, до смешения бывает очевидное бешенство, во время же оного - явное безумие и неукротимое волнение, да и то, что бывает после оного, вернее назвать освобождением от безумия, нежели вкушением удовольствия. Ибо кто удовлетворил похоть, тот прекратил удовольствие. А кто еще в похоти, тот не в веселии, но в волнении, в неистовом смятении.

Посему, если это действительно так (а что действительно так, я убежден), и добродетель, несомненно, оказывается весьма легкою, приятною и наиболее сообразною с самым естеством, то будем неослабно и усердно держаться добродетели, делающей тех, кто ее любит и здесь, и там именитыми.

31. Епископу Ираклиду.
О величии духа.

Только в христианах, и притом действительно достойных сего наименования (никто да не судит о самой вере по необразованности многих), сочетаются качества, весьма отстоящие далеко одно от другого. Ибо величие духа, чистое от всякого высокомерия и при спокойном нраве сохраняющее всю свою деятельность, соединяется со скромностью, и нимало не выказывая гордости, но соединяясь со скромностью (о чем невозможно и сказать без удивления), уклоняется от унижения. Ибо оно и скромность проявляет в том, что не превозносится над ближними, и выказывает величие в том, что среди страхов и опасностей не опускает голову, но стоит выше лести и раболепства. Не раболепного и льстеца признает смиренномудрым, а также не самоуверенного и высокомерного - многомудрым, но, в том и другом уловляя доброе, уклоняется от ненавистного, чтобы, избегая близких к добродетелям пороков, приобрести самую добродетель во всей ее чистоте.

32. Ему же.

В священную брань со страстями плоти надлежит вступать, не на себя самих полагаясь, но предоставляя победу Божиему содействию. Ибо если так поведем брань, если и сами всем запасемся, все приведем в порядок, употребим труды и бдительность и возложим упование на помощь свыше, то удобно преодолеем противника и воздвигнем славные победные памятники, вновь одерживаемыми победами постепенно взращивая благие надежды.

33. Диакону Аполлонию.

Вот два главных рода греха: грех замышляемый и грех, приводимый в действие. И грех, совершаемый самым делом, и древле преследовался законами, а замышляемый воспрещен Евангелием, которое не дело уже совершенное наказывает, но заботится о том, чтобы злое даже и не начиналось. Ибо тогда был дан закон рук, а ныне дается душе.

34. Аммонию.
Об ожесточении.

Как страдающие неисцельным безумием в высшей степени болезни теряют и ощущение того, что терпят, так и дошедшие до ожесточения (а один из них, как писал ты, и Зосима) находятся как бы в бесчувствии, не зная даже, какое они терпят зло.

35. Диакону Евтонию.

Восхваляемый тогда приобретает наиболее достойную уважения славу, когда вознамерившийся его хвалить прежде, нежели начнет речь, провозгласит себя побежденным. Посему самому и я, препобеждаемый добродетелями достославного Евстафия буду молчать.

36. Епископу Феодосию.

Евсевий, предстоятель народа, населяющего град Пелусиотский, пусть узнает, что такое Церковь. Ибо весьма странно и даже ужасно тому, кто не знает сего, священноначальствовать. А то, что Церковь есть собрание святых, соединенных правою верою и доблестным житием, ясно всем, вкусившим мудрости. Он же, не зная этого, самую Церковь, к соблазну многих, разоряет, при этом строит церковное здание, лишает Церковь украшений, осуждая на изгнание людей досточестных, и украшает многоценными мраморами здание, и это известно всякому.

Если бы знал он в точности, что Церковь - это одно, а церковное здание - другое, и что Церковь составляется из непорочных душ, а здание строится из камней и деревьев, то, думаю, перестал бы разорять одну и сверх потребности украшать другое, ибо не ради стен, но ради душ снисшел сюда Небесный Царь. Если же будет он притворяться, будто бы не знает, о чем у меня речь, хотя это всего яснее и для крайне тупоумных, попытаюсь объяснить сие примерами. Как одно есть жертвенник, а иное - жертва, одно - кадило, а иное - ладан, одно - дом совета, и иное - совет, ибо одним означается место, где заседают, а другим - совещающиеся, от которых зависят и погибель, и спасение, так и в отношении церковного здания и Церкви. А если скажет, что он не так понимал это, то пусть убедится, что при Апостолах, когда Церковь изобиловала духовными дарованиями и украшалась светлым житием, церковных зданий не было. У нас же церковные здания украшены сверх надлежащего, а Церковь (хотя не намерен я говорить что-либо неприятное) подвергается осмеянию.

А я, если бы предложили мне выбирать, согласился бы лучше жить в те времена, когда церковные здания были не так изукрашены, а Церковь увенчивалась Божественными и небесными дарованиями, чем в эти, когда церковные здания изукрашены всякими мраморами, но Церковь лишилась тех духовных дарований и не имеет их.

37. Ему же.

Признаю справедливым, чтобы слушатели, когда говорящий о предметах высоких не соответствует достоинству того, о чем говорит, не осуждали его бессилия, но удостаивали извинения, слагая вину на величие предмета.

38. Правителям Илие и Дорофею.
О противоположности добродетели и порока.

Признаю себя другом вашим, но, приглашаемый на помощь каждым из вас, так как теперь, не знаю почему, оба вы идете друг против друга и ведете войну, не приду к вам, избегая того, чтобы сделать одному добро, а другому зло. Но если вы сделаете то, что надлежит и, отложив непримиримую вражду, обратитесь к миру, то приду - не помогать одному против другого, но обоих снова соединить узами дружбы.

39. Палладию.

Не надлежит ни взора отвращать от Божественных слов, ни прекословить им, но прежде, нежели выслушаешь, что надобно делать, должно обещать, что сделаешь это. Одна мысль, что вещает Бог, изгоняет всякое противоречие и производит полную покорность. Хоть, Кто знает, что особенно для нас полезно, Тот достоин веры во всем, что говорит и узаконивает.

40. Пресвитеру Зинону.

Плотское родство вовсе не то, что близость духа. Поэтому, если назову тебя племянником достославного епископа Ермогена, то не великую окажу тебе милость, а если назову искренним его учеником, то не сделаю стыда ни тому, ни другому. О тебе будут думать, что ты был последователем доблестного мужа, и о нем - что подражателя своего сделал человеком благородным.

41. Петру.

Охотно внимать Божественной проповеди, думаю (о как мне назвать тебя, чтобы назвать сколько-нибудь по достоинству!), побуждали людей две причины: удовлетворительность слова и образ жизни проповедников; потому что и то, и другое - и достоверность слова, и жизнь, ручающаяся за слово, - одно другому придавали силу и крепость. Не иное они проповедывали, а иное делали (за сие подверглись бы осмеянию, как некоторые из нынешних; однако я не намерен говорить что-либо неприятное), но тем, что те проводили жизнь, согласную со словом, покоряли людей.

Посему и Христос, зная, что слово, не сопряженное с деятельностью, немощно и недейственно, одушевляемое же деятельностью - живо, сильно и действенно, своими делами обучив Апостолов всякой добродетели и любомудрию и наставив словом, и украсив Божественными дарованиями, потом уже послал их на уловление человеков. Ибо Христос во всей точности знал, что нравственность проповедников не меньше чудес возможет привлекать людей.

Так, рассеявшись по вселенной, подобно крылатым земледельцам, посевая слово благочестия, благоустроив нрав свой по наставлению Учителя и ведя жизнь не только безукоризненную, но даже чудную, препобеждали они всю подсолнечную. И ни мудрость, ни могущество, ни богатство, ни царская власть, ни самоуправство, ни варварская свирепость, ни полчище демонов, ни сам диавол, ни голод, ни стремнины, ни темничные узы, ни иное что, признаваемое страшным и действительно страшное не превозмогло их. Напротив того, все уступали и давали им место, и быть побежденными почитали для себя славнее всякой победы и победных памятников, ибо, укрепившись в той мысли, что быть хорошо побежденными лучше, нежели худо победить, соделались они небожителями.

42. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию.

Есть опасность, как слышу, что слух у вас загражден отчаянием; и как издавна предавшие себя в жертву греховной смерти, негодуете вы на советующих вам доброе. Посему, если это действительно так, то справедливо, наконец, будет о вас и плакать, и сетовать, а не подавать вам советы и увещания.

43. Им же.

Как не посвященные и не введенные в доблестное житие, вы вызвались объяснить на словах то, что для людей одинакового с вами расположения и словом не выразимо, и сами того не примечая, показываете себя не имеющими понятия о деле. Однако же я не возьму на себя смелость сделать для вас удобовыразимым доныне еще неизъяснимое и облечь в слова то, что превышает ваш слух.

Ибо как неосвященным непозволительно слышать священное, так и оскверненным непозволительно проникать взором в святилище. Закон сего не дозволяет, лучше же сказать, сие запрещает Божественное Слово, ясно возглашая: не дадите святая псом (Мф.7:6). Потому, хотя имею что сказать, но не могу говорить о сем вам, а лучше посоветую воздерживаться от порока и придерживаться добродетели. Ибо, если сделаете это, не останетесь не услышавшими объяснения того, о чем вы писали.

44. Диакону Исидору.

Извращающие Божественные изречения и толкующие их ложно по собственному своему изволению погрешают неизвинительно. Ибо они не будут иметь оправдания, представляющего в предлог обольщение и заблуждение, потому что пали по злонамеренности, а не по простоте, и не укроются от спокойного и кроткого Ока, вопреки которому осмелились учить, обезумев от порока.

45. Грамматику Офелию.

Многие из софистов случающиеся с ними поражения пытаются прикрыть предшествовавшею славою, тогда как тем самым, над чем прежде одерживали верх, ныне оказываются побежденными.

46. Олимпиодору.
О том, что преуспеяние в добродетели приобретается трудами.

Дивлюсь, почему ты, удивляясь Платону, советы его поставляешь ничего не значущими. Ибо он говорит, что ветви добродетели взращиваются трудом и потом, а ты, не знаю почему, избрал для себя жизнь, не терпящую трудов.

47. Диакону Евтонию.

Одни из людей любостяжательных и обидчиков знают, что грешат, а другие даже и не подозревают о том, что грешат неисцельно. Ибо это, т.е. не чувствовать недуга, в котором пребываешь, - есть усиление нечувствительности, и оканчивается совершенным бесчувствием и омертвением. Посему о таких людях всего более надлежит жалеть. Ибо делать зло - более достойно сожаления, нежели терпеть зло. Тем, которые делают зло, угрожает крайняя опасность, а у тех, которые терпят, ущерб касается одного имущества.

Притом первые не чувствуют своего сугубого омертвения, ибо представляют в себе опыт несовершенного и детского разумения. Весьма малые дети ни во что не ставят того, что действительно страшно, и часто суют руки в огонь, а увидев пустую личину и призрак, приходят в страх и трепет. Подобное сему бывает и с возлюбившими любостяжательность: боясь бедности, которая не страшна, но еще служит причиной всякой осторожности и скромного образа мыслей, за нечто великое почитают неправедное богатство, которое страшнее огня, потому что и мысли, и надежды обладающих им оно обращает в прах.

48. Ему же.
О том, что преуспеяние в добродетели приобретается трудом.

Весьма точно знаю, что признаешь ты великими плоды добродетели, хотя и подвергаешься опасности. Смущает же тебя то, что многие почитают тебя несчастным. Но если предоставишь дело сие не предположению и мнению толпы, а точному исследованию помыслов, то печаль скоро исчезнет и даже соделается причиной радости, потому что соразмерно здешним подвигам; соплетаются и венцы добродетели.

49. Пресвитеру Феодосию.

По людскому мнению, равно худо и не вознаградить благодетелей, и не отомстить врагам. По Божественному же любомудрию, правило вознаградить благодетелей имеет силу, а правило мстить врагам не имеет силы. Напротив же того, требуется всеми способами терпеливо переносить обиды, даже, если можно, благодетельствовать врагам.

50. Епископу Феону.

Мужественный и человеколюбивый царь, присоединив к законам оружие, предотвращает всякое помышление об оскорблении, и покорных словам закона исправляет без наказания, а непослушных, при помощи оружия, приводит в разум неволею. Так и благоговейный и скромный иерей, к узаконениям присоединив страх и растворив скромность властью, сколько зависит от него, изгоняет из подчиненных ему всякое помышление о грехе. Уступающих слову он словом и врачует, а непослушных уцеломудривает наказаниями по законам и сим руководит к тому, чтобы впредь не грешили.

51. Пресвитеру Зосиме.
О Суде.

Если ты ни людей не стыдишься, ни общественного о себе мнения не уважаешь, то побойся хотя бы наказания, какое последует от Бога за такие дерзкие дела. Ибо, если теперь и весьма долготерпит Божий гнев, призывая к покаянию, то впоследствии без замедления строже накажет не уваживших столь великого человеколюбия. Посему многие еще здесь не избегли непреодолимой руки, но их постигли такие великие бедствия, которые затмили все самое ужасное, что только возможно представить; многие же, казалось бы, избежав здешних наказаний, там вкусили горчайшие, когда правдивый суд возмерил им, сколько было должно.

52. Епископу Ермогену.

Друзья, о которых писал ты, не имеют нужды в увещании и в побуждении, потому что, насколько видно, не прекратят соревнования в наилучшем, но, как сильно вожделевающие небесных наград, до конца будут состязаться о победе.

53. Епископу Исидору.
Об Иосифе и Египтянке и о том, что не должно клеветать и оговаривать.

Египтянка, разумею эту непотребную женщину, способную скоро увлекаться и с еще большею силою увлекать (а таковою, кажется, чаще всего бывает женщина), вознеистовствовала на целомудреннейшего Иосифа и, будучи не в состоянии увлечь его словами, обратилась к тому, чтобы насильно овладеть юношею. А он, как мужественный борец, совлекши с себя одежду (потому что упоенная страстью Египтянка держала его за одежду), ушел, хотя обнаженным и без ризы, но чистым от прелюбодейства и увенчал себя венцем целомудрия. Тогда сидела она опечаленная тем, будто бы оскорблено ее притворное целомудрие, на деле же - тем, что не удовлетворила похотению.

Или боясь, что по приходе мужа будет на нее: жалоба, или намереваясь отомстить Иосифу, приходит она в неудержимый гнев, и, смешав все: любовь, печаль, страх, чувство обиды, гнев, придумывает, как отомстить юноше, и сама сочиняет жалобу, когда на нее должно было жаловаться. И муж, не дав места оправданию, ввергает Иосифа в темницу. Но нелицеприятное Око, Законоположник и ценитель целомудрия, возвел Иосифа на царский престол.

Посему и мы не будем признавать страшным, ни клеветы, ни обвинения, ни всего иного, что кажется страшным, кроме одного греха, и несомненно, или здесь, или там, сподобимся самых драгоценных венцов.

54. Епископу Лампетию.

Всякий, кто будет читать это письмо, о сказанном в нем пусть держится того мнения, какое имеет. А я, не решившись теперь написать правило для священства, но определяя путь, ведущий к нему, сказываю, что приступивший к сему начальствованию прежде, нежели он испытал на себе власть законов, не ко благу подначальных проходит сие домостроительство. А кто упражнялся в чине подчиненного и оказался благоискусным в начальнических добродетелях, тот приступает к прохождению служения, имея самое высокое доброе качество - опытность. Первый, пытаясь благоустраивать души других прежде, нежели благоустроил свою, погрешает против истины, а другой, благоустроив прежде себя и изведав дело на опыте, окажется способным благоустраивать других.

Первый прежде, нежели обучился владеть оружием, замышляет, чтобы поставили его военачальником, а другой, став благоискусным воином, будет и благоискуснейшим военачальником. Один, будучи неопытным в управлении движениями войск, думает быть предводителем, а другой, подвизавшийся в таких упражнениях, поставляется воеводою.

55. Марону.
О том, сколь великое благо несребролюбие, и о довольстве малым.

Если проложишь и тысячи путей к счастью, не найдешь - не говорю, сытости в нем, - но даже и путей, которыми оно приходит. Ибо оно ненавидит тех, которые ненасытно гонятся за деньгами, и не соглашается посещать их, а больше всего любит украшающих жизнь свою тем, что и нуждаются не во многом, и довольствуются малым: их-то счастье и посещает охотно.

56. Монаху Стратигию.

Когда, под руководством благоразумия, все силы в человек будут посвящены служению добродетели, когда он, отложить все извинения и всякое коснение, тогда, именно тогда доведет ее до совершенства Бог, Который и не хотевших побуждает возлюбить ее. Ибо Ему не свойственно было бы уклоняющихся от добродетели привлекать к ней, а тем, которые сами собою возлюбили ее, не подать руку помощи.

57. Антиоху.

Не знаешь ты, кажется, что постоянно побеждающий неистовые телесные страсти, восторгаясь сими победами, в радостном восхищении не чувствует и трудов.

58. Монаху Ориону.

Слышу о тебе, что одного из сподвижников превзошел ты в образ подвига, а в действительности - всех; ибо предпочтенный всем по смиренномудрию, став вторым после тебя, показал, что побеждены тобою все.

59. Епископу Аполлонию.
На сказанное в законе: нищаго да не помилуеши на суде (Исх.23:3).

Как только нищета, почитая бесчестным просить, прибегнет к обвинению, и свое несчастие употребит во зло, вмешиваясь в чужие дела, и примет на себя вид не просителя и ищущего покровительства, но ходящего по судам обвинителя, - она утратит право на сожаление. Потому и Источником правды изречено: да не помилуеши бедного на суде. Ибо нуждающегося и просящего надлежит пожалеть, а жалующегося и обвиняющего - нимало не должно. Он не милости просит, но утверждает, что его обижают.

60. Ему же.
О том, как должно понимать написанное: да не когда узрят очима своима и ушима услышат (Ис.6:10).

Перемена лиц в речи ясно возвещает смысл сказанного. Ибо, если бы надлежало говорить ко всему народу, то было бы сказано так: иди и рцы людем сим: слухом услышите, и не уразумеете, и видяще узрите, и не увидите; одебеле бо сердце ваше, и ушима своима тяжко вы слышали и очи свои смежили, да не когда узрите очима, и ушима услышите, и сердцем уразумеете, и обратитеся, и исцелю вас.

Сказано же не так, и в сказанном можно видеть смену трех лиц, а именно: от кого, к кому, и о ком идет речь. Поэтому сила приводимых слов порождает мысль, подобную следующей. Сначала говорится: иди и рцы людем сим: слухом услышите, и не уразумеете, и видяще узрите, и не увидите. Потом, как бы на вопрос Пророка о причине, или и без вопроса, объясняется ему эта причина, и сказано: одебеле бо сердце людей сих, и ушима своима тяжко слышаша, и очи свои смежиша. Посему как бы говорит кто-то: если сами они противодействуют своему спасению, то по какой причине повелевается мне проповедовать? В ответ на это сказано: быть может (сие означает здесь выражение: да не когда), узрят очима, и ушима услышат, и сердцем уразумеют, и обратятся, и исцелю их.

Ибо речение: да не когда показывает здесь не отнятие слуха, но надежду на послушание. А чтобы удостовериться, что это выражение употреблено в таком значении, послушай, что говорит иудейский народ о Спасителе: Не Сего ли ищут фарисеи убити? Се не обинуяся глаголет, и ничесо же Ему не глаголют; еда како разумеша князи, яко Сей есть Христос (Ин.7:25.26). У мудрецов, одним из которых почитается Филон, в обычае выражение да не когда ставить вместо выражений: "может быть" или "со временем". Ибо, вероятно, не без причины вместо "может быть" употреблено сие: да не когда.

Если же желаешь иметь на сие свидетельство и богодухновенного мужа, то послушай, что пишет святой Ап. Павел: рабу же Господню не подобает сваритися, но тиху быти ко всем, учительну, незлобиву, с кротостию наказующу противныя: еда како даст им Бог разум во спасение (2Тим.2:24.25). И здесь сказано: еда како вместо: "со временем", может быть, и "скоро", ибо выражает надежду на покаяние, а не отнятие покаяния. Да и в другом месте написано: обличи друга, еда еще не сотворил (Сир.19:13).

Ибо, если так будем понимать пророческое изречение, то сохранится подобающее понятие о Боге, определяющем совершить то, что Ему свойственно. Ибо Он хочет, чтобы каким бы то ни было образом спаслись погрязающие во грехе, и посылает врачующих - не потому, что не знает, что они погибнут от недуга, но чтобы пресечь для них возможность оправдания. Ибо, если они не избавились от своего безумия, то и при этом осталось несомненным, что Бог совершил свойственное Ему. Таким образом и о Боге сохранится подобающее понятие, и окажется, что Пророк послан не напрасно и не будет признан орудием посрамления, но будет способствовать врачеванию и исцелению. Ибо он послан не просто посрамить, но как укорить согрешающих, так и доставить им пользу, указать на грехопадения, призвать к покаянию, возвещая обращающимся врачевание.

61. Анисию.

Сказанное законодателем: нищаго да не помилуеши на суде (Исх.23:3) исполнено не бесчеловечия, как ты думаешь, но человеколюбия и всяческой справедливости. Ибо этим достигается две важные цели: одна - не поощрить нищих к тому, чтобы они вмешивались в чужие дела, другая - привести в как можно больший страх тех, которые судят несправедливо и за богатых подают голос, решающий их победу.

Ибо, если и тем, которые борются с неукротимым и неусмиримым зверем нищеты, когда вместо того, чтобы просить, жалуются, не надлежит оказывать милости, то тем более не должно делать сего тем, которые, при великой роскоши, обижают нищих.

62. Диакону Исидору.
На слова: сей ли согреши или родители его (Ин.9:2)?

Апостолы, как ученики премудрости и любители истины, видя, что Спаситель внимательно смотрит на слепого и как бы вызывает их на вопрос, предлагают Ему два общеизвестных учения, над исследованием которых трудились люди.

Еллины утверждали, что согрешила душа и в наказание за это послана в тело, а Иудеи признавали, что грехи предков переходят на потомков, по написанному: грехи отцев на чада до третияго и четвертого рода (Втор.5:9). Посему ученики, как знающему все прежде рождения, говорили Господу: кто согреши, сей ли, как говорят Еллины, или родители его, как говорят Иудеи, яко слеп родися?

Истина же дала не темный, не уклончивый, не загадочный ответ, но прямой, превосходящий всякую ясность, потому что отвергла то и другое, сказав: ни сей согреши (ибо мог ли он согрешить до рождения?), ни родители его, не согрешили очевидно, в том, яко слеп родися, так как ответ дан на вопрос. Хотя вероятно, что они согрешили и действительно были грешны, но и при этом не они виновны в несчастии. Для чего же слеп родися? Да явятся дела Божия на нем, то есть природа допустила недостаток, чтобы проповедан был Художник.

63. Грамматику Офелию.

Известно, что многое для нас темно и неуловимо человеческим рассуждением. Но известно также, что непостижимо для нашего разумения, к нашей же пользе, то, что не способствует нашему спасению. Посему будем рассматривать, что способствует и что не способствует нашему блаженству, и по отношению к этому испытывать предлагаемое нам.

Утверждать, что небо есть шар или полушарие, производить исследования о самоскорейшем течении солнца, об ущербах и возрастаниях луны, о положении звезд, вдаваться в изыскания о земле, цилиндр ли она, или имеет вид решета, или она - средоточие, и знать расстояние между небом и землей, - содействует ли все это сколько-нибудь доблестному житию? Я не усматриваю... А если и станет кто это утверждать, то, может быть, и скажет что-нибудь, но не убедит.

Напротив того, знать и показывать на деле правду, мужество, мудрость, целомудрие и все сродное с этому, - сие возводит сведущих к высочайшему блаженству. Посему надлежит воздерживаться от того, что нимало нам не полезно, и держаться полезного.

64. Готту.
О многоженстве двух патриархов - Авраама и Иакова.

Многоженство двух патриархов, Авраама и Иакова (ибо Исаак жил с одною женою), происходило не от изнеженности или любострастия, но от стечения обстоятельств, а иной скажет, - от нужды. Потому оно и было для них извинительно. Ибо, следуя Божественному Писанию, рассмотри, как произошло оно.

Авраам, если бы самою супругою, которой должно было бы ревновать, не был упрошен сблизиться с рабою, не сблизился бы с нею. Ибо не по сластолюбию (что доказывает продолжительное прошедшее время), но из желания иметь детей оставил самую благообразную и прекрасную лицом жену, которая весь Египет восхитила красотою, и принужден был засеять другую ниву, и безобразную, и худородную. При этом он был столь чист от всякой страсти, что после того, как рабыня зачала и стала, может быть, оказывать непочтение царственной госпоже, думая, что право господства перейдет к младенцу, который от нее родится, изгнал Агарь из дома. Причем и ушла она в пустыню, имея путеводителем нужду. Если же Авраам имел и Хеттуру, то уже по кончине Агари и Сарры.

А Иаков, если бы получил ту, которую любил сначала, то, может быть, и не коснулся бы другой жены. А что сказанное - не одна догадка, явствует из следующего. Хотя тесть вместо младшей дочери, обладавшей чудной красотой, привел к нему на ложе старшую, которая была безобразна, однако же он, поздно узнав обман, вознегодовал. Правда, не отверг ее, почитая непристойным отослать от себя ту, которая, хоть и таким образом, но стала его женою. После сего тесть, обвиняемый в обмане, добровольно изъявил готовность выдать за него и другую, без сомнения, потому, что сие было дозволено и узаконено древним обычаем.

А когда Иаков согласился, старшая, бывшая, ему не по сердцу, рождала, пленившая же его любовью не имела на то и надежды. И она, объятая сильною печалью, угрожала лишить себя жизни, если не родит, ибо говорила: даждь ми чада; аще же ни, умру аз (Быт.30:1), то есть наложу на себя руки.

И поскольку отчаивалась, то упросила мужа сблизиться со своей служанкою, чтобы рожденных от нее детей считать своими и вменить себе это в некое утешение в таком несчастии, потому что безчадие признавалось тогда самым великим злом. Иаков же слушается ее, не страсти поработившись (он не предался бы служанке, оставив ту, которая имела невыразимую красоту), но желая избавить от печали супругу.

А когда служанка родила, старшая также возревновала, хотя имела многих детей, и понудила его войти и к ее рабыне. И он, желая уничтожить в дом всякий предлог к раздору и ссор, слушается. И эта цепь совершившихся с ним событий свита любовью к Рахили, ибо, если бы он получил ее сначала, то, может быть, ею бы и удовольствовался. Поскольку же подвергся обману, то не по сладострастию, но иногда упрашиваемый, а иногда понуждаемый самими супругами, которым должно было бы ревновать, принужден был дойти до сего.

Итак, Исаак, как сказано выше, не подвергся таковой нужде, и жил с одною супругою, и тем, что удовлетворился ею, послужил оправданием Аврааму и Иакову. Но Апостол возводит все это в умозрительный смысл, применяя Агарь и Сарру к двум заветам.

Посему, никто из тех, которые поработились невоздержности и похотливости, оставили своих жен, сквернятся в непотребных домах, и в собственные дома вносят раздоры и ссоры, пусть не приводят в пример последовавших по причине обстоятельств недостатков сих достославных мужей, украшенных и всякою иною добродетелью. Да не думает никто найти в этом извинение своему пороку и да не покушается живших до закона сравнивать с живущими после закона и благодати.

Ибо они, с любовью посвятив себя добродетели, которой не знали еще изложенной в письменах, если бы научены ей были и Писанием, то, конечно, еще более просияли бы в ней.

Кто был бы в состоянии единородного, рожденного в старости сына в самом цвете возраста его принести в жертву, как Авраам? Кто одержал бы такую победу над естеством? Кто столь страннолюбив, что, будучи окружен множеством домочадцев, пожелал бы сам вместе с супругою исполнять обязанности слуг?

Кто столько исполнен веры, чтобы по обетованиям готовясь быть обладателем всей Палестины, когда потребовалось бы купить место для погребения нимало не поколебался, как Авраам? Кто столько выше любостяжательности, чтобы пренебречь награбленным варварами и великой добычей Персов?

Но не знаю, как дошел я до того, что оскорбляю сего мужа, сравнивая его с другими? Да и не намерен я говорить что-либо неприятное. Прекращу же речь, сказав только следующее. Если бы те, которые имеют и преимущества, и недостатки патриархов, будучи потом обвиненными в недостатках, стали выставлять в свое оправдание этих мужей, то и в таком даже случае не имели бы справедливого извинения, потому что не одно и то же жить до закона и по законе и благодати, - однако могли бы еще, может быть, иметь тень оправдания. А если не имеющие преуспеяний этих праведников, но подверженные их недостаткам, отложив в сторону их преимущества, станут указывать на их недостатки, то таковые достойны всякого осуждения.

65. Светлейшему Иераксу.

Обыкновенно больше пользы приносит жизнь без слова, нежели слово без жизни. Ибо первая приносит пользу и молча, а второе, и взывая, возбуждает неудовольствие. Но если соединены будут и слово, и жизнь, то составят образец всякого, любомудрия.

66. Епископу Ермогену.

Что Мартиниан, Зосима и Марон, сии достойные, как сказал ты, ученики Евсевия, клевещут на него всем и ему на всех, это известно; но известно также и то, что правосудие не до конца будет терпеть и их, и его, но подвергнет их достойному наказанию за то, что они делали и делают. Ибо ни один из нарушителей правды не укрылся от правосудия, но одни - здесь, а другие - там понесли наказание.

67. Ему же.

Если непозволительно сожаление по отношению к нищете, любящей судиться, потому несправедливо оскорблять справедливость, то несправедливо подающие голос в пользу богатства и взятками приводящие в колебание весы правосудия, какого, по всей правде, не изведают наказания? Ибо если нищета, часто по необходимости прибегающая к пронырству, не удостаивается извинения, потому что надлежит ей просить, а не жаловаться, то подающий голос в пользу того, кто, при великой роскоши, оскорбляет справедливость, найдет ли себе какое извинение?

68. Нилу.

Не одно и то же, наилучший, - увидеть и внезапно уязвиться или сознательно гоняться за чужою красотою, потому что увидевший внезапно и уязвившийся может целомудренным помыслом и стрелу извлечь, и рану залечить. Лучшее врачество от такой страсти - пост и то, чтобы не смотреть больше на уязвившую, а если будет это необходимо, налагать узду на свои очи и потуплять их к земле, из которой расцвел этот цвет и в которую он, в скором времени увянув, превратится.

А кто непрестанно и со вниманием смотрит, тот, если и не соделает греха телом, то уже совершил его душою. Ибо, услуживая страсти зрением, приводит в исполнение само преступление, согласием на него. Если бы сил души его не расслабляла похоть, не спешил бы он увидеть ту, от которой надлежало спасаться бегством. Посему и Божие Слово тех, которые не просто увидели и уязвились (ибо часто бывает это и не намеренно), но смотрят и вменяют это себе в дело, назвало прелюбодеями, сказав: всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф.5:28).

69. Трибуну Серину.

То правосудие, премудрый, которое там подвергает всех наказанию, хотя здесь часто и бывает сокрыто от ума людей пытающихся обмануть его, принуждает ухищряющихся его отклонить, тем самым, что они делают, впадать в собственные свои сети. Настолько оно премудро, могущественно и не может быть обмануто!

Ибо сказанное Платоном, как бы от лица Сократа: "Придя туда, узнаем в ясности", - сказано не о Суде, как будто он сомнителен (нет, учение о Суде всего более и утверждено Платоном), но о том, что Сократ любомудрствовал правильно. Ибо, упомянув о некоторых, может быть, и высоко любомудрствовавших, Платон, чтобы, свидетельствуя о себе, не показаться выражающимся грубо, сказал: "От них и я по возможности ничем не отстал в жизни, но всеми способами старался соделаться одним из их числа, а правильно ли желал и преуспел ли в чем, придя туда, узнаем в ясности". Это объяснение несколько подобно тому, что сказал Ап. Павел: ничесо же в себе свем, но ни о сем оправдаюся; востязуяй же мя Господь есть (1Кор.4:4).

70. Схоластику Феодосию.

Выше искушений становится тот, кто обучается не отклонять их от себя, но переносить все, встречающееся с ним. Ибо искушения, будучи, как говоришь ты, неодолимыми, преодолеваются терпением и мужеством умеющих переносить все, что ни случится. Лучшее же врачество от того, что приходит не от нас, - то любомудрие, которое в нас; и одолением неодолимых, как говоришь ты, нужд в трудных обстоятельствах служит мужество, а в счастливых - умеренность. А если подает руку помощи и Божия сила, еще удобнее перенесем все, что ни встретится. Весьма хорошо зная это, наилучший истолкователь Христовых словес сказал: сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести (1Кор.10:13).

71. Ему же.
На молитву: "Отче наш".

Молитва, которой Господь научил Своих учеников, заключает в себе не что-либо земное, но все небесное и относящееся к пользе души. Ибо она учит просить ни начальства, ни богатства, ни красоты, ни силы, ни чего-либо скоро увядающего, от чего, когда оно и есть, повелевается нам воздерживаться и о наслаждении чем просить, когда сего нет, - излишнее дело.

Даже и то, что в ней представляется маловажным и чувственным, по мнению мужей мудрых, сказано более о Божием Слове, которое питает бесплотную душу и некоторым образом входит в ее сущность и соединяется с нею. Потому и называется хлебом насущным, так как имя "сущность" приличествует более душе, нежели телу. Если же это сказано и о хлебе ежедневном, соразмерном потребности тела, то и он, при таком употреблении, делается духовным, ибо не требовать ничего, кроме хлеба, будет признаком духовного, светлого и любомудрого разумения. Итак, будем просить того, чему научены, а не того, что легко исчезает. Ибо было бы бедственно и означало бы великое неразумие просить того, что, если и имеем, повелевается нам бросать.

72. Диакону Евтонию.

Если мы делаем все и всякий повод к соблазну исторгаем с корнем, а иные по зложелательству порицают нас, то, хотя сие и прискорбно, но не стоит большой заботливости. Ибо если и совесть свидетельствует, и Судия знает, и добрые люди хвалят, остается надежда, что и порицание людей негодных обратится в ничто.

73.

Не вступай в спор с людьми опасными, но скорее уступай, когда это нимало не вредит добродетели, и злоумышление их вскоре обратится в ничто.

74. Епископу Палладию.

Сколько можно, наилучший, избегай встреч с женщинами. Ибо священствующим надлежит быть более святыми и чистыми, чем поселившиеся в горах. Первые имеют попечение и о себе, и о народе, а последние - только о себе; притом первые поставлены на высоте такой чести, что все исследуют и разбирают их жизнь, а последние живут в пещере или врачуя свои раны, или изучая свои недостатки, а иные и сплетая себе венцы.

Если же вынужден будешь свидеться с женщинами, то склони очи долу и их учи, как надобно смотреть. Ибо не учить только должно, как надобно смотреть, но и самому смотреть, как надлежит. И, сказав немногое, что может просветить слушательниц и сделать их более кроткими, лети скорее прочь, чтобы продолжительное общение не расслабило и не расстроило твоих сил, чтобы, овладев тобой, как грозным и величавым львом, не остригло оно гривы, которая действительно льва делает львом и охраняет его царственное достоинство, чтобы не выдернуло зубов и не лишило когтей, которыми лев побеждает самых сильных зверей, и потом, сделав гнусным и смешным, не отдало этого страшного и нестерпимого зверя, одним рыканием потрясающего горы играть малым девам.

Если же хочешь быть в почтении у женщин, хотя это всего несвойственнее духовному мужу, пусть не будет у тебя никакого общения с женщинами, и тогда воспользуешься от них славою. Ибо тогда это более всего делается возможным, когда всего менее сего ищем. Человеку обычно пренебрегать теми, которые ему услуживают, и благоговеть пред теми, которые ему не льстят. Всего же более сему недугу подвержена женская природа. Женщина, когда ей льстят, несносна; а всего более благоговеет и приходит в изумление пред теми, которые ведут себя с нею свободно и повелительно.

Если же скажешь, что имеешь частые встречи с женщинами и не терпишь вреда, то я поверю, может быть, но хотел бы, чтобы поверили и все, которые говорят: "вода и камни делает гладкими; капля воды, непрестанно падая, выбивает впадину и на скале". А сим они хотят сказать и намекают на следующее: что крепче камня и что мягче воды, и притом водяной капли? Однако же непрерывность преодолевает и естество. Если неудобоподвижное естество приводится в движение и претерпевает изменения, какие не должно было терпеть, то легко приводимое в движение произволение при каких ухищрениях не может быть побеждено и изменено привычкою?

75. Пресвитеру Феодоту.

Не должно плакать о мужественном борце, который вступает в борьбу, покрывается пылью и принимает на себя удары, потому что труды для него оканчиваются венцами. Не должно сетовать и о доблестном воине, который идет на брань и может подвергнуться ранам и поражению, потому что он возвратится победителем и заслужит победные венцы и провозглашения. Плакать же должно о тех, которые идут на разбои и человекоубийства, и особенно тогда, когда делают они зло, а потом и тогда, когда подвергаются наказанию. Если это так, почему пытался ты узнать, по какой причине Христос, когда шел на Крест как Победитель, не только не одобрил плачущих женщин, но даже запретил им?

Явно, что страждущему невольно сострадание приносит утешение, а для страждущего добровольно оно обращается в обиду; ибо обидна сострадательность тому, чье страдание не непроизвольное. Итак, поскольку и Христос шел на страдание добровольно, чтобы истребить смерть и привести в бессилие диавола, а жены плакали о Том, Кого справедливо было восхвалить и прославить, то посему самому, как думают иные, обрек Он их на бедствие, а как по истине должно разуметь, предсказал, какие постигнут их беды. Ибо позволительно плакать не о Том, Кто победил грех и шел умертвить смерть, связать диавола, но о тех, которые в плену у греха, смерти и диавола.

76. Магистру Филоксену.
О том, что нет ничего выше добродетели.

Ни медное изваяние, блещущее золотом и расписанное красками, ни олимпийский венец, ни богатство, ни красота, ни сила, ни начальство, ни царство, ни что-либо иное из почитаемого великим не важно и не стоит стараний, потому что уступает времени и истребляется, и предается забвению. Одна добродетель имеет общеизвестную и бессмертную славу: она и времени не уступает, и забвением не покрывается, и истребления не знает, но достоинство ее и юно, и цветуще, и свежо. Ее-то людям благомыслящим справедливо приобретать всеми силами.

77. Пресвитеру Феодоту.
О достославной смерти нашего Спасителя.

Думай так: грех - дрова, а смерть - огонь. В чем находила она свойственную ей пищу, то и пожирала. Не найдя же ее во Христе, естественным образом угасла, лучше же сказать, умерла.

78. Схоластику Феодосию.

Закон, о премудрый, есть превосходный урок правоты, не тех исправляющий, которые идут правильно, но сдерживающей стремления тех, которые ведут себя бесчинно. Почему и Ап. Павел сказал: праведнику закон не лежит (1Тим.1:9). А Евангелие есть поощрение к любомудрию не столько страхом, сколько обетованиями, окрыляющее приверженность в любителях добродетели. Посему, послушные ему не по страху закона, но вследствие предпочтения лучшего неослабно держатся добродетели.

79. Схоластику Исидору.

Суд о делах, наилучший, выносится, смотря по намерениям. Поэтому тот, кто произвольно нанес рану, но не убил, признается более виноватым, нежели тот, кто убил, но не имел на то намерения; и произвольно ранивший непременно наказывается, а невольно убившему делается снисхождение.

Если кто, взяв меч, ходит по дорогам, намереваясь кого-нибудь убить, но, не найдя никого, возвращается, не исполнив намерения, то не избегает он приговора, что он - убийца, поскольку признается таким по тому, что предпринял, а не по совершению дела. Так и женщина, которая очень наряжается и ходит по торгу или выглядывает в окно для того, чтобы уловлять юношей, хотя и не сможет уловить, осуждается, как уловившая, поскольку со своей стороны она сделала все: и яд растворила, и силок поставила, и сеть раскинула со всем старанием. А если и мужчина для той же цели будет наряжаться изысканнее, нежели свойственно мужчине, то и он подпадет неминуемому осуждению, хотя и не найдется пожелавшей вкусить приготовленного пития.

Но если женщина идет степенно, целомудренно, честно, а кто-нибудь, увидев ее, уязвится, вина не на той, на которую смотрят, но на уязвившемся. Если и мужчина идет благоприлично и чинно, и иная, увидев его, уязвится, вина не на мужчине, но на уязвившейся.

Если же кто не подтвердит, что сие действительно так, то все запутает, обвинит и Сарру, и Иосифа, и Сусанну, ибо другие, смотря на них, уязвились: одна пленила фараона, другой - госпожу, а последняя - двоих непотребных. Если же они не только не подлежать укоризне, но даже выше всякой похвалы, то тем же самым, чем они освобождаются от вины, избавляются от осуждения и те, которые, хотя не стараются уловить, но уязвляют.

80. Пресвитеру Феодосию.
О том, что иереям надлежит украшаться всякими добродетелями и быть мужественными в опасностях, каким подвергаются за благочестие.

Тем, на кого возложен драгоценнейший венец священства, должно украшаться более добродетелями, нежели богатствами, приличным для себя удовольствием должно почитать целомудрие и не должно уступать над собою власти чреву и страстям, которые от чрева, потому что надлежит не власть почитать чем-то служащим к удовлетворение пожеланий, но терпение признавать властью. А если предстоит опасность пострадать за добродетель или благочестие, должно не бежать от смерти. Таковые подвергнутся осмеянию, если, убоявшись, не с охотою пойдут туда, приходящим куда есть надежда достигнуть того, чего желали здесь в продолжение жизни; желали же сопребывания с Богом.

81. Трибуну нотарию Серину.

Истинное благородство состоит обыкновенно в добрых нравах, и непоколебимое достоинство приобретается добродетелью. Если же кто, и происходя от знатных предков, но не украшаясь правыми нравами, купить себе достоинство, которое продают евнухи и дают из милости руки царей, может быть, не благорожденных, то несправедливо ему хватит хвалиться этим. Если же станет не только гордиться, но и презирать имеющих несравненно более блистательное достоинство добродетели, то он уготовляет осмеяние не только себе, но и предкам, как неизвестным и темным. Посему, чтобы не потерпеть этого, познай себя самого.

82. Воину Исаии.

Говорю, что не только рожденным, подобно тебе, от родителей темных и неизвестных, но и происшедшим от знаменитых и славных отцов не надлежит доходить до такого высокомерия и преступать пределы естества. Посему, чтобы, впав в чрезмерность, не понести и чрезмерных наказаний, старайся безумие высокомерия сдерживать браздами скромности; приобрети себе наружность, приличную человеку благонравному, и ни глазами, ни бровями, ни языком, ни походкою, не показывай в себе следа такой болезни.

83. Пресвитеру Феогносту.
Научитеся добро творити (Ис.1:17).

Многие, любомудрствуя на словах, обличаются делами, потому что, пред всеми повторяя непрестанно Божественные изречения, в тайне делают непозволительное. Посему сказано: научитеся добро творити. Ибо хорошо говорить, не поступая при этом право, - не только суетное и пустое дело, но и возбуждает смех в людях степенных.

84. Диакону Евтонию.
О падении и восстановлении Навуходоносора.

Царю вавилонскому, который так глубоко пал, преступил пределы естества и безрассудно возмечтал о равенстве с Богом, концом бедствия было познание Всесовершенного, ибо после того, как познал он свое естество и исповедал несравненное превосходство Царя Небесного, воспринял он прежнюю свою власть. Посему, как же думаешь, будто бы наказания налагаются на нас просто, а не для какой-либо пользы?

85. Мартиниану, Марону, Зосиме, Евстафию.

Перо у меня медлит писать о том, чего не хотел бы я и знать. Но поскольку надобно призвать обратно погрузившихся в крайний порок, пишу, чтобы оставили вы то, чего не могу и выговорить, боясь осквернить язык, и что вы, не знаю почему, осмеливаетесь делать.

86. Пресвитеру Евстафию.

Хотя неожиданный успех, как писал ты, сделал пресвитера Зосиму склонным к нанесению обид, ибо люди, которым, особенно сверх чаяния, выпадает счастливая участь, обыкновенно начинают причинять обиды, - но ты любомудрствуй. Ибо таким образом возможешь и ему отомстить (ничто не мучит так обидчиков, как терпеливость обиженных), и о себе от всех заслужишь доброе мнение, и докажешь, что разглашаемое о тебе ложно. Гневаться и негодовать - это самое ясное доказательство того, что обиды нанесены справедливо, а смеяться над ними - такое же доказательство того, что не сознаешь за собою ничего худого.

87. Ему же.

Узнал я от людей, которым противна ложь и у которых на языке вселяется истина, будто бы, оскорбляемый Зосимою, ты некоторое время любомудрствуешь, а после осмеиваешь его, очерняешь при всех, говоря, что он, будучи рабом и рожденным от рабов, злословит украшенных благоговением и благородством. Притом же припоминаешь сказанное о таких людях древними, а именно, что вырвавшийся из-под бича во время благополучия бывает несносен и что если пользоваться счастьем не по достоинству, то для людей несмысленных это может сделаться поводом к злоумию.

И крайне удивляюсь я, почему, когда еще сильно разгорается костер, разжигающий раздражительность, ты владеешь гневом, а когда по видимости он затухает, побеждаешься им. Гневаться вначале не неестественно тому, кто не очень обучился любомудрствовать; а когда костер уменьшился и угас, разжигать в себе печь неестественно. Если же напоминание сказанного воспламеняет огонь, то пусть лучше веселит тебя и соблюдает в покое то, что ты любомудрствовал. Ибо справедливо будешь приводить себе на мысль не то, что прилично слышать обидчику, но то, что тебе прилично говорить. Посему, не обижай самого себя, подражая ему и осмеивая его жизнь, не доводи до осквернения свой язык, но любомудрствуй до конца. Это доставить тебе тысячекратную славу.

88. Пресвитеру Зосиме.

Крайне скорблю душою, что, имея для худшего острое зрение, ты слепотствуешь для добродетели и, будучи любителем необычайных грехопадений, оказался ты еще изобретателем новых неправд. Посему, если хочешь избавить меня от печали и себя от наказания, переменись скорее, хорошо зная, что кто отойдет отсюда, не посвятив себя добродетели и не усовершившись в ней, тот будет в огне, пришедший же туда усовершившимся и очистившимся будет ликовствовать с божественными Силами.

89. Схоластику Феодосию.
О том что чтение Божественных Писаний полезно и стоящим, и падшим, и вообще всем, назидая каждого.

Священные Писания полагают, что во всех людей должна быть вложена не косвенная и сомнительная, но прямая, ясная, твердая, непоколебимая и непреклонная вера в Бога. И для сего тем, которые в опасности, обещают они благую надежду, тем, которые ведут дела свои успешно, придают благодушие и несчастным подают утешение, а в согрешающих усиливают страх, чтобы они не по имени только уразумели Бога и всякое доброе понятие не порождали незрелым, но, уразумев, что Бог - Творец, Царь, Правитель, Промыслитель, Попечитель, воздающий добрым и злым (это самое главное и верное учение о Боге), избегали худого и возлюбили добродетель.

Исследование же о сущности Божией и не необходимо, и недостижимо для людей. Надобно знать и веровать, что Бог есть, а не входить в пытливое исследование о том, Что такое Бог. Посему, оставив учение о сущности, как недоступное и вовсе не уловимое, превышающее всякое исследование, упорядочим жизнь свою и нрав свой, как несомненно обязанные дать в сем отчет.

90. Ему же.
На слова послания Иоанна: блюдите, да не погубите, яже деласте (2Ин.8).

Всякое дело бывает очень хорошо при заботливом ухаживании, а сделанное без заботливости скоро пропадает. Особенно же добродетель требует, чтобы услуживали ей ежедневным в ней упражнением, а без возделывания теряет листья и губит плод. Сие-то и значит то, о чем желаешь ты достоверно знать: блюдите, да не погубите, яже деласте. Леность в ничто обращает предшествовавшие труды, как бы ни были они славны, а рачительность уничтожает и прежнюю леность.

91. Пресвитеру Зосиме.

Если не думаешь ты ни о геенне, ни о царстве, справедливость требует, по крайней мере, отклонить от себя осмеяния в настоящем.

92. Марону.

Справедливо было бы тебе иметь в сердце это не сомнительное, но верное, известное, истинное, всеми мудрецами и Священными Писаниями признаваемое учение о Суде, который непременно будет, и отстать от того, что ты делаешь, не думая, что будет Суд, чтобы избавить и себя от наказания, и видящих - от соблазна, и нас - от печали, и ленивых - от отчаяния.

93. Аммонию.
На слова: иже несть на вы, по вас есть (Мк.9:40).

Во время войны не только того, кто стреляет с нами заодно, но и того, кто стоит в рядах противника, но не бросает в нас стрел, должно почитать некоторым образом другом. Посему и Божие Слово взывает: иже несть на вы, по вас есть.

94. Диакону Евтонию.
И паде на землю от звезд и от сил (Дан.8:10).

Поскольку и для весьма внимательных к чтению сие оставалось непонятным, то не буду винить тебя, как не читающего, но скажу кратко следующее. Как Апостол тех, которые доблестным житием просвещают взирающих на них, называет звездами, написав: в нихже являетеся, якоже светила в мире (Флп.2:15), так и Даниил называет звездами тех, кто славится благочестием и доблестным житием, ибо говорит: и паде на землю от звезд и от сил. Он разумеет не звезды спавшие, как думали иные (да не будет сего), но Антиоха Епифана - ибо о нем была речь у Ангела - блистательно побежденного Маккавеями и лишившегося власти над Иудеею.

Не сказал Пророк: "пали звезды", но сказал он поде от звезд, славно подвизавшихся, то есть побежден ими.

Если же кто слово паде примет в значении: поразил (нередко читается и так, например: порази и руки его исцелят (Иов.5:18)), то можно сказать, что он поразил семерых братьев, матерь и священника Елеазара, которые показали светлое и блистательное житие и как звезды явились на земле. Ибо слово Маккавей по-персидски значит "повелитель", то есть "властелин". Посему, в те времена, когда Антиох отважился на это плачевное дело против сих благоискусных мужей, Маккавеи, соединившись, изгнали его из страны. Почему и за претерпевшими мучение осталось сие имя, ибо Маккавеями названы те, которые в Маккавейские времена подвергались чрезмерным страданиям, но не изменили отеческим законам.

95. Ему же.
На сказанное Спасителем о Церкви: яко врата адова не одолеют ей (Мф.16:18).

Не в том смысле, что никто не пойдет на нее войной и никто не вознамерится ее истребить, но в том, что многие будут восставать, но с силою будут побеждаемы, сказано: и врата адова не одолеют ей, то есть Церкви. Так вышло и на деле: Церковь подвергалась нападениям, но не была одолена, напротив того, оказалась восторжествовавшею над покушавшимися ее уничтожить. Итак, чему же дивиться, если и святые терпят здесь нападения? Сии брани делают их победы славнейшими и добычи - досточестнейшими.

96. Схоластику Ирону.

Когда произносит или изрекает обетования Бог, тогда да не будет вовсе места рассуждениям, умозаключениям, словесным убеждениям, - ибо все это в сравнении с достоинством Говорящего - ничто.

97. Схоластику Антиоху.

Помнить зло есть дело души не благородной, а жалкой и худой. Но не все об одном и том же произносят один и тот же приговор; напротив, одни скорое уврачевание оскорбленного почитают признаком того, что он соглашается со сказанным, а другие - того, что не соглашается. Посему человеку благоразумному надлежит следовать больше мудрейшим и их мнение признавать твердым. А оно таково: надо как можно скорее принимать врачевство, потому что ложный упрек не простирается дальше слуха.

А поскольку писал ты: "Что же делать, если обидчик не насыщается этим, но любомудрием обижаемого поощряется к новым обидам?" - отвечу, что это большею частью невероятно, впрочем, такого человека должно избегать, как неукротимого зверя.

Ибо написанное кем-то: "И вступаю в общение, и любомудрствую, потому что это уготовляет мне большую похвалу", - показывает, надобно сказать правду, мужа великого, если только любомудрствует он на самом деле, но не превзошедшего в добродетели мужей святых. Ибо святые у нас не хотят сплетать себе венцов из чужих бедствий, но нередко готовы вознерадеть о своей пользе, чтобы только поправить дело ближних. Не поведут они других к стремнине, чтобы себе уготовать большую славу, но подадут совет, если могут принести пользу; если же нет - пойдут прочь, чтобы другие не поскользнулись в большую пропасть. Ибо, они если что делают, делают не из любочестия, но заботясь о спасении людей.

98. Пресвитеру Афродисию.

Погруженному в печаль приносит некоторое утешение рассказ о своих горестях, особенно когда он бывает в кругу близких ему людей, ибо многие, упорно оставаясь безмолвными и предав это молчанию, впадали в жестокие страдания. Посему с желающими рассказать о своих бедствиях надобно обходиться кротко и после того уже, как облегчат они словами свое страдание, предлагать им возможное врачество. Ибо если в начале заградим их уста, то приобретем о себе такое мнение, что мы не сострадательны, и помощь нашу соделаем недейственною, отняв у нее силу. А если приложим врачество по облегчении боли, то получим две выгоды: признают нас сострадательными и во врачевании не будем безуспешны.

99. Авсонию, соправителю Дионисия.

Тем, которые судят о делах, надобно иметь проницательный ум, чтобы могли они, оставив в стороне говорящих и убедительность того, что говорят, проникать в самую глубину мыслей и, там уловив истину, извлекать ее.

100. Епископу Ираклиду.
Что значит слово ("λόγιον", Исх.28:15), написанное на персях иерея?

Сие слово, ученейший, имеет не одно и то же значение. Но когда ударение стоит на первом слоге (λόγιον), оно означает изречение, а когда на втором (λόγειον), значит то, что узаконено было возлагать на перси первосвященнику, то есть "святилище", или "дом", или храм слова.

Поскольку ты спрашиваешь: "А почему это возлагалось на перси первосвященнику?" - отвечаю: во-первых, надлежало, чтобы помысл, как браздодержец, правил раздражительною и вожделевательною силою, а потом надобно было, чтобы священнику украшением служила истина и ясность, ибо на слово возлагались явление и истина* (Исх.28:30 и др.), и первым означалась ясность, а второю - истинность. А если угодно понимать и иначе, то, поскольку внутреннему слову прилична истина, а произносимому - ясность, и, может быть, поскольку и в камнях, как говорят, бывало некое сияние, когда священнодействующий входил в святилище и действительно объяснял изрекаемое им, то и даны сии наименования.

* Явление, или урим и туммим - 12 драгоценных камней, нашитых на слово судное - четвероугольное облачение на груди первосвященника; через них в важных случаях получали откровение Божией воли.