Тексты, справочники и документы [Pagez.ru]



Начало: Тексты, справочники и документы

О. Валентин (Свенцицкий)
Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам Кавказских гор

ОГЛАВЛЕНИЕ
I. Как я искал пустынников. Ехать или не ехать? "Строитель монастыря". "Член Государственной Думы"
II. Дилижанс Сухум - Цебельда
III. "Гостеприимный" Феопемпт. О. Иван о пустынниках
IV. "Испытание". По долине реки Кодор
V. Праведный Филипп
VI. Дорога до Аджар. У подножия горы
VII. О. Никифор
VIII. Вечерня. "Таинства". Ночь
IX. О. Вениамин
X. "Помещик"
XI. Лисичка
XII. Дорога на Брамбу. Встреча. Объяснение. Земной поклон
XIII. О. Сергий
XIV. О. Исаакий
XV. Пустынники и монахи
XVI. Утром. Подъем на гору
XVII. На горном хребте
XVIII. Разбойники
XIX. Последний день
XX. Обратная дорога

I. КАК Я ИСКАЛ ПУСТЫННИКОВ. - ЕХАТЬ ИЛИ НЕ ЕХАТЬ? - "СТРОИТЕЛЬ МОНАСТЫРЯ". - "ЧЛЕН ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ".

На Новом Афоне есть специальное помещение для "пустынников": длинная полутемная комната, с нарами, покрытыми циновками вдоль стен.

С гор в монастырь приходят пустынники к исповеди и причастию. Приносят на продажу свои изделия: ложечки, кресты и четки. Запасаются сухарями и всем необходимым.

Монастырь принимает пустынников, - но не любит их.

Монастырь видит в пустынниках косвенное осуждение себе. Это - "протестанты", которых не удовлетворил монастырь. Это - люди, предпочитающие "самочинное спасание" монастырскому послушанию и монастырской дисциплине.

- Они ушли от нас - нечего и ходить к нам! Но открыто не гонят. Хотя бывает и это. Один пустынник рассказывал мне, как пришел он исповедаться в Троицкий монастырь, недалеко от Красной Поляны. Иеромонах сказал ему:

- Ты живешь на речке, под скалами - и ступай в свою речку исповедоваться!

Первые мои поиски пустынников поэтому же оказались безуспешными.

Я приехал на Новый Афон с очень солидным рекомендательным письмом, в котором, между прочим, было написано: "У подателя такого-то есть очень серьезная духовная нужда видеть и говорить с пустынниками, не откажите помочь ему своими советами и указаниями найти их на Кавказских горах"...

Фраза о "духовной нужде" испортила все!

Как это с "духовной нуждой" - и вдруг обращаться не к монахам, а к каким-то "пустынникам"!

И в результате на Новом Афоне мне было сказано, что никаких пустынников они не знают...

Вероятно, я долго бы разыскивал пути, по которым можно добраться до пустынников, если бы случайно, уже на следующий год, не узнал, что тут же, на Афоне, против гостиницы для "чистой публики", есть каморка и для них.

Была Страстная неделя. В монастырь пришло человек десять пустынников.

Когда я вошел к ним, они отдыхали после службы. Несколько человек за столом пили чай. Некоторые лежали на нарах. В головах почти у каждого стоял мешок с сухарями: они уже получили это монастырское подаяние.

Я боялся входить к ним. Я думал, что, может быть, неловко с моей стороны врываться к людям, только по необходимости покидающим свое безмолвие; может быть, они не хотят ни видеть, ни разговаривать с "мирским" человеком. "Пустынники" рисовались мне мрачными, замкнутыми, неприветливыми. Да, кроме того, было жутко как-то от мысли, что увидишь перед собой людей, если не святых, то во всяком случае вступивших на путь святости.

И первое, что поразило - это их простота. Они совсем "как все"! Сразу исчезла тяжелая неловкость. Простота их невольно передалась мне. Почувствовалось, что и ты с ними можешь быть простым и искренним, как ни с кем.

Мне хотелось побывать в Аджарах - местность, около которой, главным образом, живут пустынники.

Я спросил:

- Нет ли кого-нибудь с Аджар?

- Я оттуда, - сказал молодой пустынник о. Сергий. - Вы хотите побывать у нас?

- Да. И не знаю, как это сделать.

- Надо, чтобы вас кто-нибудь проводил. Самому трудно. Хотите, я провожу вас?

- Но я сейчас идти не могу. Мне бы хотелось не раньше июня. Вас, наверное, не будет здесь?

- Это ничего. Вы напишите, когда приедете, а я приду.

- Придете?

- Да. Вы так сделайте. Заранее напишите в Драндский монастырь, что приедете такого-то числа. Мне письмо передадут с кем-нибудь. Я приду. А из монастыря пойдем вместе.

О. Сергий говорил, немного торопясь, точно спешил убедить меня, как все это будет хорошо и удобно, и что мне решительно не о чем беспокоиться.

- Ведь вам до Драндского монастыря сто верст придется пройти! - не удержался я.

О. Сергий посмотрел на меня, видимо, решительно не понимая, к чему я это говорю.

- Да, верст сто будет, - сказал он, - но дорога до Аджар хорошая, ровная. От Аджар немножко в гору придется идти... без привычки, правда, трудно... Бог поможет... взойдете...

С о. Сергием мы на этом и решили. Я должен был написать ему через одного иеромонаха Драндского монастыря, когда приеду из Москвы, а о. Сергий к этому числу должен был придти за мной.

Тут же, при первой встрече, я узнал об одном деле, которое глубоко волновало пустынников. Случилось это так. Меня спросили:

- А в Адлер к нам не собираетесь?

- Нынешний год едва ли, - может быть, после.

- Вы из Москвы сами?

- Из Москвы.

- Туда поехал один наш пустынник - о. Иларион.

- Это который "На горах Кавказа" написал? |

- Нет! Того мы "старым" Иларионом зовем. Этот - моложе... Хлопочет о монастыре...

- О каком монастыре?

- Чтобы свой монастырь у нас был, для пустынников.

Я удивился:

- Сами из монастырей ушли, а теперь монастырь строить хотите?

О. Сергий сочувственно засмеялся и быстро вставил:

- Вот, вот, наши то же им говорят: не надо нам монастыря. Нам бы только, жить на казенной земле позволили. Не гнали бы.

Пустынник из Адлера стал объяснять мне:

- Решили мы хлопотать, чтобы отвели нам казенной земли сколько-нибудь. Монастырь разрешили построить. Но чтобы не так, как в других монастырях, а чтобы разрешили жить вне монастыря, по-пустынному... Кто как хочет... И чтобы церковь была своя...

Он, видимо, сам плохо понимал, как все это можно сделать.

О. Сергий снова сказал:

- Мы им говорили... Бог с ним, с монастырем!.. Мы и так ушли от этого, а тут опять! Не надо нам ничего. Хлопотали бы только, чтобы жить позволили на гоpax, - больше ничего нам не надо...

- Неудобство, - сказал грузный монах-пустынник, как я потом узнал, снова решивший вернуться в монастырь.

- Конечно, в пустыне неудобно, на то и шли, - послышалось несколько голосов.

- Пастухи обижают да разбойники, - сердито настаивал грузный монах.

- Это и в монастыре обидеть могут, - сказал я. - В монастыре стражников можно поставить. - Ну, конечно, стражников в пустыне поставить нельзя, - засмеялся я.

О. Сергий все время сочувственно кивал мне головой. И я видел, что опасность для пустынножительства постройки монастыря он понимает вполне. Впоследствии один из старых пустынников сказал мне прямо:

- Вся эта затея о. Илариона - бесовское дело. О. Сергий не говорил так определенно, но было видно, что думает он именно так.

- Приходите к нам, - сказал мне о. Сергий, - там всех увидите. Со всеми поговорите... Мы не хотим монастыря.

- А зачем подписи дали? - почти злобно спросил монах, предлагавший стражников. О. Сергий помолчал и сказал тихо:

- Чтобы мир был... Пусть хлопочет... Мы будем жить - по-прежнему...

На этом спор кончился. Попрощались до июня. Я теперь знал, что найду то, что искал, увижу тех людей, которых увидать было для меня так важно. И действительно, через несколько месяцев я увидал и настоящих пустынников и внутреннего врага их в образе "строителя монастыря".

От Сухума до Аджар, местности, близ которой на горах живут пустынники, восемьдесят верст.

Драндский монастырь несколько в стороне от этой дороги, в двадцати верстах от Сухума.

Свидание с о. Сергием было назначено в Драндах, а потому я не мог из Сухума отправиться прямо в Аджары.

Обстоятельства дали мне возможность перед отъездом в Драндский монастырь видеться с сухумским духовенством.

Прежде всего я стал, разумеется, расспрашивать о пустынниках. Высшие представители белого духовенства сведения о них имели неясные, но в общем относились к ним гораздо симпатичнее, чем монахи.

- Мы знаем мало об их жизни, - сказали мне, - иногда они приходят к нам в Сухум исповедоваться, впечатление производят очень хорошее. Одного старика, например, у нас прямо считают за святого. Но много бывает и неудачников: от монастыря отобьются и в пустыне жить не могут. Так и бродяжничают из монастыря в горы, с гор в монастырь. Во всяком случае, пустынножительство заслуживает глубокого внимания.

Мое путешествие вызвало большое сочувствие, но при данных условиях они считали его совершенно невыполнимым. Благочинный, в ведении которого находится Аджарская церковь, прямо сказал:

- Сейчас нельзя идти в Аджары.

- Почему?

- Обвалы! Погода стоит небывалая, почти два месяца с весны идут дожди. Дорога до Аджар узкая, около скал. Падают глыбы камней. На днях около Богатской скалы человека убило; дорогу, кажется, не поправили еще.

Другой священник предостерегал от грабителей и предлагал переговорить с начальником округа, чтобы до Аджар были даны стражники...

Я спросил:

- Можно ли достать лошадей до Аджар?

- Доехать на дилижансе можно только до Цебельды, тридцать верст от Сухума, а дальше придется идти пешком.

- Разве почта не ходит там?

- Что вы! Какая почта! Вот сами увидите, - местность совершенно дикая.

Но, в общем, все настаивали на одном:

- Пока погода не переменится, в Аджары идти нельзя. Лучше побывать сначала у пустынников близ Адлера.

Я был в полном недоумении: идти или не идти?

Но прежде всего мне надо было съездить в Драндский монастырь, чтобы выяснить, ждет ли меня о. Сергий, и условиться с ним, как быть дальше.

Я выехал из Сухума под проливным дождем. Дорога совершенно размыта. Шоссе превратилось в жидкую грязь, в которой разбросаны острые камни. Крылья "линейки" обвисли липкой глиной, с плоского верха и со спущенного брезента на колени ручьями льется вода, но лошади несутся вскачь и, несмотря ни на что, ехать весело.

Проехали семь верст. Станция Духан. Около духана по обыкновению масса народа. Кажется, эти люди в башлыках и черкесках только и делают, что сидят за столиками, пьют вино и ведут бесконечные разговоры... Их невозможно представить за "работой". И невозможно духан представить без них.

Извозчик поит лошадей. Потом подходит к столику. Здоровается со всеми. Что-то говорит, очевидно обо мне, потому что все оборачиваются в мою сторону и рассматривают с любопытством.

Остановка минут десять, и мы скачем дальше по жидкой избитой дороге. Чтобы не выскочить из линейки, приходится держаться обеими руками. Слава Богу, хоть дождь стих, можно откинуть брезент и вздохнуть свежим воздухом.

Шоссе все время идет по берегу моря. И нет-нет откроется из-за дач темно-голубая полоса, и виден ряд бесконечных туч до самого горизонта. Нет, должно быть, сегодня уже не разгуляется!

"Отцы" в Сухуме наговорили мне таких страхов об Аджарской дороге, что теперь, под дождем, я почти окончательно решил ехать сначала в Адлер. А извозчик точно нарочно рассказывает:

- Кукуруза нэт... Табак нэт... Дороги нэт... Беда рабочему человеку... Такой дождь никогда нэ был Сухуме!

- Может быть, пройдет теперь.

- Дождь пройдет? - Он даже поворачивает ко мне свое удивленное лицо. - Зачэм пройдет?.. Нэ пройдет...

И, действительно, точно в подтверждение его слов облака совсем нависают над морем, и в горах глухо отдается гром.

Драндский монастырь стоит в полверсте от местечка Дранды. Дорога к нему не по шоссе, а проселком. Эти полверсты были сущим испытанием. Вылезти и идти пешком невозможно: потонешь в глине. Ехать тоже почти невозможно, лошади вязнут по колени, и линейка наклоняется и почти падает то на один, то на другой бок.

Но всему бывает конец. Пришел конец и этой дороге. Мы въехали на ровный зеленый монастырский двор.

Не успел я подъехать к гостинице, как ко мне подошел монах, молодой, с удивительно яркими голубыми глазами.

- Вы такой-то (назвал он мою фамилию), из Москвы?

- Да. А вы о. Савватий?

Я думал, что это тот монах, на имя которого надо было писать письма о. Сергию.

- Нет. Я пустынник Иван, с Брамбских гор. Меня просил о. Сергий встретить вас. Сам он не мог прийти, задержался с огородом; простите его.

Через полчаса мы сидели с о. Иваном в монастырской гостинице, и он говорил мне о путешествии в Аджары:

- Обвал, действительно, был, но дорогу очистили. Человека убило, тоже правда, но это за сколько лет один случай! И в городах бывают случаи, что дома падают и людей калечат. Зимой камни то и дело летят и снежные обвалы бывают, - ничего, ходим. Бог хранит. Грабежей не слыхать вовсе. На горах дело другое:

там и пастухи, и разбойники, но они обижают только осенью, когда уходят с гор.

- А идти пешком придется?

- Нет, можно и на лошадях. До Цебельды доедем на дилижансе, там переночуем на Драндском подворье, а я схожу к поселенцам в Латы, за 20 верст, приведу от одного поселенца, Филиппа, лошадь. На ней доедем до Аджар. Ну, а к нам, на горы, придется уж потрудиться... пешком...

В дверь постучали. О. Иван вышел. Вернулся через несколько минут и сказал:

- Вас желает видеть о. Иларион, адлеровский пустынник, он был в Москве, о монастыре для пустынников хлопотал. Теперь гостит здесь. Узнал, что вы приедете, и ждал вас. Можно ему войти?

- Конечно, можно. О.Иван отворил дверь:

- Можно, о. Иларион!

О. Иларион - черный, с проседью монах. Борода широкая, лопатой. Глаза маленькие, круглые, перебегают с предмета на предмет. А когда останавливаются и смотрят в упор, делаются злые и тяжелые. Он часто без причины усмехается в бороду, и, кажется, что эта неприятная усмешка относится к чему-то совсем другому, ничего общего не имеющему с разговором. В лице его есть что-то еврейское, и по акценту он кажется не русским.

Я даже спросил потом о. Ивана:

- О. Иларион не русский?

- Нет, русский, крестьянин Подольской губернии.

О. Иларион одет "почище", на нем черный, хороший подрясник. И держится иначе, чем пустынник: мне кланяется очень низко, а о. Ивана перебивает и не дослушивает.

Мне сразу показалось, что о. Иларион видит во мне человека, от которого многое зависит в вопросе о разрешении постройки монастыря. Впоследствии оно так я оказалось. А пока я видел только низкие поклоны и заискивающую улыбку. Несколько раз во время разговора он, как к своему служке, обращался к о. Ивану:

- Ты бы о чае похлопотал. Им, верно, с дороги чайку хочется.

"Ты бы о чае похлопотал" он говорил резко, почти грубо. А "им верно с дороги чайку хочется", перегибаясь, с полупоклоном в мою сторону.

Очень скоро о. Иларион свел разговор на интересующий его вопрос. Рассказал о притеснениях со стороны лесного ведомства и администрации. Вздохнул и сказал:

- За границей живут русские люди, а тут в своем отечестве не могут найти приюта.

Вздохнул снова, но сейчас же усмехнулся в бороду своей странной усмешкой, которую никак нельзя было связать с темой разговора, и спросил неожиданно:

- А как вы полагаете, можно надеяться на разрешение монастыря?

- Не знаю, право... Вероятно, это возможно. Но разве вопрос, нужен ли монастырь, решен окончательно?

- Пустынники подписались. Я все бумаги представил, - сказал о. Иларион, перестал бегать глазами и уставился на меня в упор.

- Я знаю. Но вы сами-то убеждены, что это нужно? О. Иларион перевел глаза на о. Ивана. Быстро взглянул в окно, потупился и ответил не сразу.

- А почему же нет? В церковь недалеко будет ходить. Разбойники не обидят. С земли никто не прогонит. А жить по-пустынному можно. Я все бумаги подал.

Мне показалось, что он опять усмехается. И что-то в тоне его задело меня за живое. Я - человек "мирской". Не жить мне никогда ни в монастыре, ни в пустыне, но как он не сознает, что делает? Или, может быть, сознает?

Вопрос о значении для пустынножительства постройки монастыря был для меня ясен, как день. И я сказал прямо:

- Хлопотать о монастыре может только заклятый враг пустыни. Постройка монастыря, о котором вы хлопочете, будет гибелью пустынножительства.

- Почему? - не то с любопытством, не то с иронией спросил о. Иларион.

- Потому что одно другое исключает. Монастырь весь держится на послушании игумену и уставу. Пустынножительство - на религиозной свободе. Это - сторона внутренняя. А внешняя - раз монастырь, да еще "пустыннический" - значат богомольцы, гостиницы для приезжающих, странноприимные дома и проч. и проч. и проч. Какое же тут безмолвие? Монастырь будет расти. Явятся послушники, монахи и совершенно поглотят горсть пустынников, которые приютятся вокруг него.

- Я не сам, - перебил меня о. Иларион, - все хотели... Кто не хочет, может не жить...

В лице его было что-то трусливое. И в то же время почти злое.

О. Иван сидел бледный, опустив голову. Я взглянул на него и невольно сказал:

- Только знайте, о. Иларион: какой бы вы монастырь ни построили, всегда найдутся люди, которые будут уходить в пустыню. Сгонят их с этих гор, - они подымутся выше.

- Истинно так, - твердо сказал о. Иван. О. Иларион и трусил чего-то, и злился и решительно не знал, что сказать.

- В этом монастыре, - сказал он, злобно косясь на о. Ивана, - будут жить только те пустынники, которым нечего богомольцев бояться, которые окончательно утвердились.

О. Иван весь так и вскинулся. Что-то на миг блеснуло в его лице. Горячо, прямо и смело он сказал:

- А кто утвердился? Я скажу за себя: я всегда в колебании. Всегда борюсь с помыслом: верно ли избрал путь? Думаешь: не ошибся ли? Уйди с горы! Погибаешь здесь!.. И так будет до последнего часа.

- Разве не бывает, что веришь? - опять не то с любопытством, не то с иронией спросил о. Иларион.

- Бывает. Но никогда не можешь сказать, что не усомнишься.

- Я так думаю, - видимо, желая переменить разговор, начал о. Иларион, - коли Богу угодно - монастырь разрешат. Для пустынников некое великое дело будет: свой монастырь и покой...

Мне тоже хотелось кончить разговор о монастыре, и я спросил в шутку:

- А что, пустынники не разбегутся от меня, если я буду снимать их фотографическим аппаратом? Вопрос этот произвел самое различное действие. О. Иван просто ответил:

- По-моему, нет.

А о. Иларион застыдился, законфузился, заерзал на месте, - и как кокетливая провинциальная барышня, - ответил жеманным вопросом:

- Зачем вам?

- И знать не к чему, - резко перебил его о. Иван и, не дав мне ответить, встал.

Нехотя встал за ним и о. Иларион.

- Значит, завтра едем? - сказал я о. Ивану.

- Едем. Бояться нечего. Утром дилижанс отходит часов в семь. До дилижанса пешком придется идти. Покойной ночи.

Он поклонился поясным поклоном. Попрощался и о. Иларион и в дверях сказал:

- Я тоже с вами поеду... Мне надо в Сухум, до первой станции нам по пути.

Я молчал.

О. Иларион улыбнулся мне и затворил дверь.

Но вечер этим не кончился.

Меня ожидал совершенно неожиданный визит, многое разъяснивший мне. Поздно вечером, когда я уже совсем собрался спать, ко мне постучался о. гостинник.

- Вас желает видеть монах нашего монастыря, о. Нафанаил.

Я был очень удивлен и ждал с нетерпением. Вошел довольно полный монах, рыжеватый, в очках.

Поздоровался со мной по светскому: представился, и не садясь спросил:

- Прошу извинить меня... Я и еще один иеромонах... очень интересуемся политикой... Не будете ли так добры поделиться с нами...

Я решительно ничего не понимал и смотрел на него с полнейшим недоумением.

- Ведь вы член Государственной Думы?

- Ничего подобного! О. Нафанаил смутился.

- Т.е. как... Но здесь все говорят... Простите, ради Бога... Может быть, вы инкогнито?

- Уверяю вас, что никогда членом Государственной Думы не был, и решительно не понимаю, чья это выдумка?

Впоследствии выяснилось, что, узнав мою фамилию, кто-то на Новом Афоне сказал о. Илариону, что я "послан" от Думы и еще от кого-то по ихнему делу, и он всюду раззвонил, что я член Государственной Думы, путешествующий инкогнито...

- Во всяком случае, садитесь, - сказал я. - Очень жаль, что я должен огорчить вас и о политике ничего интересного сообщить не могу. Но просто поговорить с вами очень рад.

О. Нафанаил сел, видимо крайне смущенный. Положение было действительно довольно глупое.

Мы проговорили недолго.

О. Нафанаил оказался очень симпатичным, интеллигентным человеком. Он рассказал мне, между прочим, о трудностях, с которыми пришлось ему встретиться при поступлении в монастырь.

- Я долго просился на Новый Афон, не приняли.

- Почему? - удивился я.

- Боятся интеллигентов. Игумен, узнав, что я чиновник, сказал: вот вы поживете в монастыре, а потом всех нас в газетах опишете.

Когда такой же вопрос, почему в монастырь неохотно принимают интеллигентов, я задал потом пустыннику о. Никифору, он ответил мне иначе:

- Ничего не выходит из них!

До поступления в монастырь о. Нафанаил некоторое время жил у пустынников. Узнав, что именно меня интересует, он сказал:

- Вы не найдете у них того, что ищете... Они знают духовный путь теоретически, сами внутренне его не проходили. Да если бы и проходили, то недостаточно развиты, чтобы суметь рассказать вам об этом.

Прощаясь и еще раз извиняясь за недоразумение с "членом Государственной Думы", он очень искренно сказал мне:

- Я немного чувствую, что вам нужно, и мне глубоко жаль вас, потому что я знаю, что вы этого не получите.

Я не мог спорить с ним, потому что не знал еще тогда, до какой степени он был не прав...

Звание члена Государственной Думы возымело свое действие.

Утром новый визит: монах со Старого Афона.

Старый, старый старичок. Глаза печальные, сосредоточенные, личико маленькое, в руках конверт с какими-то бумагами.

- Как ваше святое имячко?- спросил он, низко кланяясь и рукой касаясь земли.

Я сказал. Пододвинул ему стул и попросил сесть.

- Аминь! - произнес старичок и сел.

Дело было очень простое. Он показал мне извещение Антония Булатовича о прощении афонских монахов и письмо его, в котором говорилось, что возбуждено ходатайство о разрешении поселиться всем изгнанным староафонским монахам в одном кавказском монастыре. Пока разрешение не получено, - если некуда приютиться, - надо явиться в Москву, к епископу Модесту, он назначит монастырь для временного пребывания.

- Как же быть-то? - спросил старичок, не переводя на меня своих печальных глаз.

Я стал объяснять, что монахов действительно простили, что Антоний Булатович хлопочет о своем монастыре, что пока можно жить где угодно, а если негде, надо ехать в Москву, к епископу Модесту, - он устроит.

Старичок вздыхал, губы его шевелились, и тихим шепотом он говорил:

- Господи, Иисусе Христе... помилуй нас грешных... Меня, видимо, и слушал, и не слушал. Я спросил его:

- Вам хорошо здесь жить?

Старичок встрепенулся и быстро сказал:

- Хорошо. Слава тебе, Господи...

- Не гонят вас, и дальше разрешают жить?

- Разрешают... ничего...

- Ну, значит и живите, пока не решится вопрос о своем монастыре. Очевидно, он понял. Обрадовался, как ребенок.

- Так и жить, как живу? А потом свой монастырь будет и соберут нас... Спаси Господи... Спаси Господи...

Он поспешно встал, опять поклонился до земли и вышел.

о. Валентин (Свенцицкий). Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам Кавказских гор. 1915 г.