Тексты, справочники и документы [Pagez.ru]



Начало: Тексты, справочники и документы

О. Валентин (Свенцицкий)
Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам Кавказских гор

ОГЛАВЛЕНИЕ
I. Как я искал пустынников. Ехать или не ехать? "Строитель монастыря". "Член Государственной Думы"
II. Дилижанс Сухум - Цебельда
III. "Гостеприимный" Феопемпт. О. Иван о пустынниках
IV. "Испытание". По долине реки Кодор
V. Праведный Филипп
VI. Дорога до Аджар. У подножия горы
VII. О. Никифор
VIII. Вечерня. "Таинства". Ночь
IX. О. Вениамин
X. "Помещик"
XI. Лисичка
XII. Дорога на Брамбу. Встреча. Объяснение. Земной поклон
XIII. О. Сергий
XIV. О. Исаакий
XV. Пустынники и монахи
XVI. Утром. Подъем на гору
XVII. На горном хребте
XVIII. Разбойники
XIX. Последний день
XX. Обратная дорога

XIX. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ.

Утром, перед отходом, я пошел погулять по расчищенной о. Сергием дороге. За два дня, проведенных здесь, я полюбил это место. Хотелось попрощаться с ним. Прошел несколько раз. Мягкая тень ложилась от стволов на дорогу. Душистый, теплый воздух переливался на солнце. И откуда-то издали, точно с неба, звучал дальний говор вершин пихтового бора.

Навстречу мне шел о. Исаакий. Босой, неторопливой походкой, как всегда спокойный, серьезный...

Он подошел ко мне и сразу начал с вопроса, о котором, очевидно, только что думал.

- Бывали ли у вас в жизни минуты исключительной, необыкновенной радости?

Вопрос был для меня несколько неожиданный, но я сейчас же вспомнил один случай из своей жизни и рассказал его.

- Такими воспоминаниями надо особенно дорожить, - сказал о. Исаакий, - бывает в жизни очень тяжело, унываешь, все кажется серым, ненужным. В отчаяние готов впасть, наконец. Но в самую трудную минуту посылает Господь такую радость, что разом все она озарит в душе! И целая полоса жизни - и прошлая, и будущая - надолго вперед наполняется духом живым. Такая радость не от житейских удач бывает - ее Господь посылает по благодати.

Немного прошли молча.

- А я опять хочу уговаривать вас остаться, - сказал о. Исаакий, улыбаясь одними морщинками около глаз.

- Нет, не могу, я и так запоздал...

- Вы думаете погостить остаться? Нет! Совсем оставайтесь.

- То есть, как это? Совсем остаться здесь жить?

- Ну, да, остаться жить с нами, - серьезно сказал о. Исаакий.

- Что вы, о. Исаакий!

- А почему бы вам не остаться?

- Да, во-первых, я не могу этого сделать... по многим причинам... А главное - не хочу.

- Почему не можете, и почему не хотите? - продолжал настойчиво спрашивать о. Исаакий.

- Не могу и по внешним причинам, которые для вас не интересны, и по внутренним: у меня нет ни достаточной веры, ни сил, ни подготовки для такой жизни. А почему не хочу? Отчасти я уже говорил вам об этом - я не чувствую в "мирской жизни" ничего гибельного. Если я делаю что-либо дурное - всегда виноват сам, а вовсе не "мирская жизнь". И пока, по крайней мере, я вижу определенную возможность жить в миру полной, осмысленной, хорошей жизнью. Зачем же мне бежать от мира, от тех людей, которых я люблю, от той деятельности, к которой чувствую призвание? И куда бежать? Бежать туда, где жизнь сама по себе, несомненно, в своем роде прекрасна, но мне совершенно недоступна.

Все, что я говорил о. Исаакию, было моим искренним и глубоким убеждением. Но к удивлению моему, мои слова не произвели на него решительно никакого действия.

Так же спокойно и уверенно он повторил:

- А все-таки оставайтесь жить с нами. Здесь есть удобные поляны, лесу сколько угодно. Келью построить недолго. У нас хорошо, тихо... Никого нет. Птицы да звери. Не спеша, понемножку, с Божьей помощью, все у вас наладится. Поверьте мне - оставайтесь.

И теперь слова его уже не казались мне такими несообразными. Я сказал:

- Сейчас это во всяком случае невозможно. А за будущее, конечно, никто поручиться не может.

О. Иван вышел из кельи, посмотреть, где мы. Пора было идти.

- Приезжайте к нам на будущий год, поживите подольше. Войдите в нашу жизнь, многое тогда решите по иному.

- Чай готов, пожалуйте! - крикнул о. Иван, увидав нас.

- Сейчас идем, - отозвался о. Исаакий.

И вот опять мы на маленькой знакомой терраске, за маленьким столиком, и мой край - в знак трогательного внимания к гостю - покрыт стареньким-стареньким полотенцем. На тарелке горкой наложены вчерашние пышки, расставлены стаканы, а чайник, чтобы не занимать места на столе, стоит на перилах.

Читаем молитву.

О. Исаакий делает заключительный возглас:

- Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас.

И мы садимся.

Я уже чувствую приступ той особенной грусти, которая бывает перед отъездом в дальнюю дорогу, особенно, когда почти наверное знаешь, что назад не вернешься никогда.

О. Сергий так нежно, заботливо угощает, что нет сил отказаться и не взять холодной "пышки", хотя совсем не до еды. О. Иван делает над собой усилие и хочет, по обыкновению, подбодрить всех:

- Что же это мы какие печальные, - говорит он, - не на веки вечные прощаемся. На будущее лето, как захочется вам на дачу ехать, вспомните о нас и приезжайте, все равно, как на дачу. Лес у нас хороший. Воздух здоровый. Стряпать о. Сергий будет соуса, да пышки...

Он хочет улыбнуться, но я вижу, что и ему грустно. О. Исаакий молчит. Смотрит куда-то далеко, В лес и о чем-то думает.

О. Сергий по-своему тоже старается вывести всех из грустного настроения. Он начинает говорить о хозяйственной стороне нашего путешествия.

- Ты, о. Иван, пойдешь провожать до дилижанса? - спрашивает он.

- Да, да, обязательно. Провожу до Цебельды. Посажу на дилижанс, тогда уж буду спокоен, что все благополучно.

- Пышек с собой возьмите, а то хорошего хлеба во всю дорогу не достанете. Потом надо бы палку взять с железным наконечником - легче спускаться будет.

- Ничего, сойдем хорошо. Ты ведь с горы тоже проводишь?

- Конечно, провожу.

- Ну, вот вдвоем и спустим их.

- Нам надо еще к о. Вениамину зайти, - говорю я, - во-первых, попрощаться, а потом я крест да ложечки у него оставил.

- Это по пути, - прервал свое молчание о. Исаакий,

- мы захватим его с собой - проводим вас до крутого спуска. А о. Сергий пойдет дальше.

Торопимся кончить чай, чтобы поскорей идти. Вещи почти все уложены, осталось только нужное для чая - наша посуда, чайник, ложки, ножи...

Пока о. Исаакий и о. Сергий надевают сапоги "в дорогу", о. Иван аккуратно укладывает все в свою сумку, прилаживает ее на спину, приносит мне палку с острым концом. И, наконец, все мы готовы и двигаемся в путь.

Последний раз смотрю я на поляну, и сейчас она стоит перед моими глазами именно такой, как запомнил я ее в ту минуту, перед нашим уходом: и келья с низкой крышей, и грядка высокого гороха, и смешная, маленькая летняя кухня, и кривое окошечко из той комнаты, где я спал, и высокая трава в конце неразделанной части поляны, и темная, почти черная опушка леса, и корявое, обожженное молнией дерево, и прозрачная даль снежных гор...

Входим в лес. Поляны больше не видно. Но шум пихт все тот же, и влажные нити мха висят все так же, как и на опушке. Этот лес - неразрывная часть какой-то невидимой большой кельи и как бы далеко мы ни ушли, все время будет казаться, что вот сейчас, за этими деревьями, откроется поляна с грядкой высокого гороха и кельей о. Сергия.

О. Сергий идет впереди меня, худенький, с мочальными волосами. Спина его согнута. Ноги тяжело переступают в непомерно больших сапогах. Сзади меня о. Исаакий. А всех впереди - сильный, широкоплечий о. Иван.

Мы идем по узкой тропе. Травы почти нет. Но роса такая сильная, что ноги все-таки чувствуют сырость и по телу нет-нет пробегает холодная дрожь.

Понемногу тяжелое настроение рассеивается. Мы вспоминаем, как шли по этой дороге от о. Вениамина. Смеемся над Иларионовским "членом Государственной Думы", над переполохом от фотографического аппарата и над о. Константином, испугавшимся за свои "дранки".

Совсем не похоже, что меня "провожают", просто "гуляем" по лесу. Утро свежее, но ясное, веселое. Почему не пройтись до о. Вениамина, а потом вернуться назад "домой", в келью с узенькой койкой и стариком-подвижником на стене.

Утренние тени в лесу становятся отчетливее, темнее - это солнце ударило из-за гор по вершинам деревьев. И когда мы выходим к келье о. Вениамина - весь лес сверху обведен огненной лентой.

Дверь в келью о. Вениамина закрыта.

- Неужели спит? - удивляется о. Иван.

Входит на терраску, снимает с плеч сумку и громко произносит:

- Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Не сразу из кельи раздается:

- Аминь.

И низко нагнувшись, чтобы не задеть косяк головой, показывается фигура о. Вениамина.

Лицо заспанное, сам большой, мохнатый. Видимо, мы разбудили его.

- Неужто спал? - удивляется и о. Сергий.

- Да я встал-то давно, правила прочел. Устал. Прилег да и заснул.

Он щурится от яркого света, и смущенно улыбается.

- Здравствуйте, о. Вениамин, - говорю я. О. Вениамин не слышит и наскоро приглаживает бороду и волосы.

- О. Вениамин, с тобой здороваются!

О. Вениамин быстро протягивает мне руку. И все также смущенно улыбаясь и щурясь заспанными глазами, говорит:

- Я думал: сначала помолимся.

Мы идем в келью. О. Вениамин встает за аналой и начинает читать.

После молитвы еще раз здоровается со мной. Неумело и неуклюже трясет за руку. Здоровается и со всеми остальными.

- Я к вам попрощаться, о. Вениамин, - говорю я, - и подарки ваши захватить.

- Они готовы уж, завернуты, я ждал вас. Он достает их из-под аналоя.

- А к тебе у меня просьба, - обращается он к о. Ивану: - снеси, пожалуйста, на обратном пути о. Никифору липовый цвет.

- Вы что же, лечитесь липовым цветом? - спрашиваю я.

- А как же! Чуть простудишься, грудь заложит, сейчас липовый цвет. Это у нас первое лекарство, очень хорошо помогает.

О. Иван укладывает все в свою сумку, снова надевает ее на плечи, и мы отправляемся дальше.

Солнце совсем вышло из-за гор и вместе с высыхающей росой от земли подымается крепкий, опьяняющий запах...

Мы идем с о. Вениамином рядом. Я взглядываю на него и вспоминаю тонкий, белый крест его работы.

- Где это вы так хорошо научились резать по дереву?

- На Старом Афоне.

- Вы долго жили там?

- Лет десять.

- А почему же ушли? Вот уж где можно было жить в безмолвии!

- Нет, на Старом Афоне теперь безмолвия никак найти нельзя. Потому и ушел. Всюду народ. А потом дорого - средства не позволяют.

- Как-то есть дорого?

- Надо купить себе келью, даже, скажем, не купить, а в аренду снять. Теперь там каждая пещера в аренду сдается. Хозяева больше греки. За самую плохенькую пещеру заплатишь рублей двести... По монастырскому там жить ничего, хорошо. А кто хочет в пустыню уйти - некуда!

- Как же вы сюда-то попали, о. Вениамин?

- Как попал! Приезжали туда монахи с Нового Афона, рассказывали, что вот тут, на кавказских горах, пустынники живут, а я уж давно в мыслях имел, как бы уйти в безмолвие. Подумал, подумал - взял да и поехал. Приехал в Россию, даже к родным не зашел - прямо сюда.

- Думаете и дальше здесь жить?

- Как Богу будет угодно. Жить хорошо. Если бы своя церковь - лучшего не надо.

Мы дошли до того места, где два дня назад о. Вениамин поклонился мне земным поклоном. Даже трава все еще примята была на том месте, где мы стояли с ним.

Спускаемся по узкой дороге, по которой так тяжело было идти после ссоры с о. Вениамином. А вот и то-место, где отдыхали мы после крутого подъема, где О. Вениамин обратился ко мне с своей просьбой.

Останавливаемся. О. Вениамин и о. Исаакий дальше провожать не пойдут.

О. Исаакий говорит мне:

- Если у вас будет когда-нибудь душевное затруднение, напишите нам: одному иногда трудно бывает разобраться. Мы общими силами, вместе с вами сделаем это. А еще лучше - приезжайте сюда сами.

Он берет меня за обе руки и крепко жмет их своими маленькими холодными руками, в одной из них я чувствую четки.

О. Вениамин очень расстроен. Он молча обхватывает мои плечи, целует меня так же, как тогда, когда мы мирились с ним, и повышенным тоном, почти с пафосом, говорит:

- Пусть эти братские поцелуи будут... как бы залогом... потому что мы полюбили...

Пафос его неделанный, а торжественные фразы оттого, что он много переживает в эту минуту и чувствует, что слова должны быть какие-то особенные... Но у него ничего не выходит, и он беспомощно смотрит на меня и молча тискает руку...

- Я тоже как-то сразу полюбил вас всех, - говорю я, - и никогда вас не забуду. Спасибо вам за все. - Мы убогие люди, немощные, - совсем растроганно говорит о. Вениамин, - простите нашу худобу. А если видели что хорошее, это не наше, это от Господа...

- Прощайте!

- Прощайте, - говорят враз о. Исаакий и о. Вениамин.

И в последний раз кланяются нам поясным поклоном.

Мы начинаем спускаться по самому крутому склону. Идем в таком порядке: о. Иван, потом я, сзади меня О.Сергий. Впрочем, нельзя сказать, что он идет сзади. Он все время меняет место - то заходит с одного бока, то с другого, то идет впереди, все это в зависимости от того, с какой стороны надо оказывать мне помощь. Один я решительно не мог бы сойти с этой горы. Местами меня очень осторожно спускают на руках: о. Иван подставляет спину, я держусь за нее обеими руками, а о. Сергий одной рукой поддерживает за пояс, другой за локоть, и я едва касаюсь ногами отвесной скалы, по которой идет спуск. Больше всего удивляет меня о. Сергий. В таких сапогах, которые хуже пудовых вериг и он на этих скалах, уступах, почти отвесных обрывах, чувствует себя точно на городской мостовой.

Первый раз мы решились отдохнуть в том самом овраге, где с о. Иваном встретили о. Вениамина с О.Константином.

- Ну, спасибо, о. Сергий, что проводил нас, - говорит о. Иван: - теперь иди домой, трудную дорогу прошли.

В это время, где-то внизу, в горах, раздается выстрел.

- Нет, уж я провожу вас до реки... Вон и стреляют... Все буду думать: не случилось ли что. Провожу до ровной дороги, тогда уж пойду спокойно...

Идем дальше. Последний невысокий подъем в гору. Поляна. И наконец некрутой спуск, по которому трудно было всходить и так легко теперь идти под гору.

Меня пустили идти вперед:

- Чтобы, как захотите, так и идти, поскорей или потише, - объяснил мне о. Иван.

Мы идем очень быстро. Ноги сами все ускоряют и ускоряют шаг, так и хочется, как бывало в детстве, расставить руки крыльями и бегом "полететь" с горы.

Оглядываюсь назад: о. Иван идет по-прежнему своим сильным, широким шагом, но отстал от меня довольно далеко. О. Сергий в "скороходах" делает до смешного большие шаги, чтобы поспеть за мной, и тоже далеко.

- Лучше пустынников идете! - весело кричит мне о. Иван.

- Домой скорей хочется, - смеется о. Сергий. Я не заметил, как тропа круто повернула направо, и спустилась прямо к реке. Я остановился.

- Ну, вот и конец, - сказал о. Сергий, подходя ко мне, - теперь пойдете прямо. Мне, пожалуй, можно и вернуться.

- Конечно, иди, о. Сергий, - сказал и О. Иван: - теперь дойдем хорошо.

- Значит - попрощаемся.. Я протянул о. Сергию руку.

Он подал мне свою мозолистую, с несгибающимися пальцами. И несколько раз низко, низко поклонился.

- Прощайте, о. Сергий, - сказал я, - дай вам Бог всего хорошего. Давайте поцелуемся.

- Спаси вас Господи, - сказал о. Сергий, очень тихо, почти над самым моим ухом.

- Может быть, навсегда прощаемся, о. Сергий, не забывайте меня.

О. Сергий еще раз низко, низко поклонился мне...

Долго шли мы с о. Иваном молча. Всякое прощание действует на душу, как-то особенно чувствуется в нем скрытое слово: "навсегда" и это заставляет сердце биться тревожно...

Но здесь было еще и другое.

За несколько дней, проведенных мною у о. Сергия и о. Исаакия, я не только полюбил их, но, как это ни странно - привык к ним.

Я прощался с ними совершенно так же, как стал бы прощаться, проживши на этой горе не два дня, а долгие годы...

Правда, передо мной не вставали воспоминания долгих лет, проведенных вместе, но я ясно чувствовал, что кончилась какая-то одна большая и сложная жизнь, и вот теперь начнется другая...

о. Валентин (Свенцицкий). Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам Кавказских гор. 1915 г.